Без права на подвиг (СИ)
Глава 6
Игры со смертью могут быть захватывающими.
Кажется, что ты постиг и обуздал её… ан нет!
У смерти припасено много секретов, которые будоражат воображение…
Странно было наблюдать места, по которым двигался эшелон с пленными. Ещё совсем недавно по моему личному времени здесь шла та, ещё первая война, которую аборигены называли почему-то Великой.
Война…но совершенно другая. Её различия с нынешней трудно коротко передать двумя словами, как ни старайся блеснуть умом или философскими оборотами. Для лучшего понимания их нужно прочувствовать на своей шкуре, каждой клеточкой измождённого тела.
С кристальной ясностью такие детали осознаются именно здесь, в вагоне, среди живых мертвецов, на жизни которых не только судьба, казалось, махнула рукой, но даже всевышний, которому, как принято считать, до всего есть дело.
Русские и немцы снова сошлись не просто насмерть. И даже пресловутое послезнание исхода этой затянувшейся мясорубки не могло ослабить постепенно стянувшей грудь тоски. Тяжёлой чёрной тоски. Большей частью от осознания того, что я способен на многое и всё больше желаю этого с каждым часом общения с нелюдями в мышиных мундирах, но никак не могу себе этого пока позволить. Похоже, вторая миссия — гораздо более крепкий орешек, чем моя «экскурсия» во временной отрезок Первой мировой.
Странно было наблюдать, как мой путь географически повторяет предыдущее путешествие. Что это? Шутка провидения или игра вероятностей пресловутого Закона Сохранения Реальности?
Ночью миновали Львов, остановившись всего на четверть часа где-то на окраине, а к обеду уже приблизились к границе. К ночи кто-то там наверху снова вспомнил о нас, сжалился и прислал дождь. Похоже, не оставляют нас горние силы без присмотра.
Эшелон стал замедлять ход, показались кирпичные строения станции. Мимо медленно проплыл перрон вокзала с чёрной надписью на вывеске готическим шрифтом «Przemysl». Ну вот, уже и Польша. Генерал-губернаторство.
В пути выяснилась, наконец, причина нашего перемещения из вагонов на открытые платформы. Как и предполагалось, отнюдь не из гуманных соображений.
Один из пленных, бывший железнодорожник, пояснил, что грузовые открытые вагоны легче переоборудовать для европейской колеи, как известно, более узкой.
Тем не менее уже через четверть часа перрон вокзала был оцеплен подъехавшими на двух грузовиках солдатами.
И снова тот же сценарий, которому я был свидетелем под Киевом, повторился лишь с небольшими отклонениями. На этот раз нас построили колонной и вывели за территорию вокзала на небольшой городской пустырь между невысокими двух- и трёхэтажными каменными домами, огороженный двумя рядами колючей проволоки. На обычном пустынном куске земли, возможно, бывшем когда-то рыночной площадью, представлявшем после дождя грязевое поле со множеством рытвин и луж, было не то чтобы негде присесть, но даже просто встать, не погрузившись в мутную жижу по середину голени, было невозможно.
Отстойник для скота — вот, пожалуй, подходящая характеристика для этого места. Пленные большей частью распределились по периметру вдоль колючей ограды. Из-за небольшой насыпи у столбов с проволокой здесь было немного суше, чем в других местах. Совсем неподалёку от пустыря виднелись дома, в которых шла мирная жизнь, пусть и оккупационная, но всё же с теплом домашнего очага и своим хлебом… Итить-колотить! И почему я не догадался уговорить Пашку прикрутить моему носителю способность питаться одним воздухом и водой? Горя бы не знал!
Иван после случая с гауптманом и совместного поедания наградного сухаря так больше со мной и не заговорил. Даже здесь в Отстойнике ушёл в противоположный угол и чаще норовил отвернуться при попытке поймать его взгляд. Может, обессилел, как многие и впал в апатию? А, может, и что другое. Я бы на его месте тоже осуждал товарища, залебезившего перед немецким офицером, да ещё неожиданно заговорившего по-немецки. Хотя предательский сухарик Иван сожрал и даже не подавился.
Едва пленные распределились по загону, как от стороны ворот Отстойника показалась знакомая парочка с неизменными дубинками у пояса: Вайда и Россоха.
— Теличко. Теличко, твою мать растак!
— Я здесь, господин Вайда! — стал я пробираться по лужам к выходу.
— А где твой напарник?
— Заболел. Совсем хворый, не моргнув, соврал я, — оно и правда, нечего Ваньке со мной замазываться. Достаточно будет и моей игры в Мальчиша-Плохиша. Правда, вместо пачки печенья и банки варенья мне максимум светит заработать очередной сухарь. Ну, или вон этой дубиной по хребтине. Это как повезёт.
— Выбери троих доходяг покрепче и на уборку трупов, да швыдче, щвыдче! — Вайда протянул мне клочок сероватой бумаги и огрызок химического карандаша, — не забудь посчитать усих, пысарь, да на бумагу записать. Потом мне отдашь.
— Будет сделано, господин Вайда!
— Идите без конвоя прямо к платформам. Да ходите спокойно, потякаете — охрана пристрелит!
— Есть! — вырвалось у меня.
— В жопу — г҆еть! — заржал в ответ, скалясь крупными жёлтыми зубами, Россоха. И недополицаи потопали к заднему входу в здание вокзала.
Добровольцы нашлись далеко не сразу. Честно говоря, их вообще не было. Стоило мне сунуться к пленным, что выглядели хоть как-то способными к работе, тут же был послан нахрен с пожеланием в одиночку лизать жопу фашистским прихвостням. Получилось у них это неожиданно хлёстко и обидно.
Особенно старался один высокий худой дрищ, где-то потерявший форменные штаны и щеголявший грязными кальсонами на босу ногу. Он будто только и ждал моего к нему обращения и кинулся на меня брызжа слюной и размахивая ладонями, перевязанными каким-то вонючим тряпьём. Видать, досталось мужику в последние дни неслабо. На болезненно-бледном лице его лихорадочно поблёскивали ввалившиеся глаза с отёчными набрякшими веками.
— Предатель, бл@дь такая! Сука продажная!!! — брызжа слюной, выкрикивал дрищ.
Голод обостряет обоняние. Я принюхался. Сладковатый кетоновый запах, бледность, дрожащие руки. Похоже, выраженная гипогликемия или диабет. В наших условиях это верный скорый конец. Решил отступить, никак не реагируя.
Но привлечённая перепалкой, тройка охранников приблизилась к внешней стороне ограждения из колючки, с интересом прислушиваясь к выкрикам несчастного и похохатывая.
Вообще, я заметил, что солдатская немчура улыбалась и скалилась здесь сплошь и рядом. Будто кругом курорт и все они получают от пребывания в СССР небывалое удовольствие. А ведь сейчас не сорок первый и по зубам фрицы от наших получили уже неоднократно. Или, может быть, тыловых конвойников «греет» ощущение, что их служба всё же далека от восточного фронта?
Один из подошедших немцев, с ефрейторской птичкой-шевроном на левом рукаве кителя, услышав слово «фашистский», перестал лыбится. Видать, знает, падла, что это у наших расхожее ругательство. Перестали улыбаться и его товарищи. Сухо щёлкнули затворы карабинов.
Друзья бесноватого пленного, продолжавшего размахивать руками и брызгать на меня слюной, видимо, тоже сообразили, что их товарищ сейчас подведёт всех под пули, но только и успели, что попытаться ухватить его за гимнастёрку. Да куда там!
В голове быстро пронеслась картинка: конвойные в упор расстреливают пленных. А заодно и мне прилетит. Да и с поручением Вайды ситуация осложнится.
Внутренне прося прощения у несчастного, я поспешно шагнул ему навстречу и подсечкой уложил мгновенно заткнувшегося солдата прямо в грязную лужу. Плюхнуло жижей, заляпав стоящих рядом пленных. И меня в том числе.
— Молчать, швайне! — пришлось ещё и наорать.
Быстро развернувшись к немцам, я сорвал пилотку, бросил к себе под ноги и заголосил, изображая что-то похожее на танец в присядку:
— Битте-дритте, господа зольдатен! Эники-беники, прошу пардону, герр гефрайтер! — я махнул в сторону барахтавшегося в грязи солдата, которому помогали его товарищи отползти по жирной грязи, с ужасом глядя на мою клоунаду и стараясь не смотреть на направленные на них стволы винтовок, — да он тупица, шваркопф! Геррен зольдатен! — я постучал себя кулаком по голове, лихорадочно соображая, понятна ли немцам моя мимика, и тут же снова указал пальцем на виновника, — гут, гут арбайтен, герр зольдат! Нихт шисен! Ис либе дас Райх, хайль Геринг! Хайль! — я повторял и повторял всю эту хрень, как заведённый, продолжая приплясывать и вихляясь перед направленными уже на меня стволами, твердя себе: «Улыбайся, Гавр, сука, улыбайся и не смотри в глаза этим грёбанным арийцам! Не переломишься, глядишь, и не грохнут раньше времени этих идиотов. Вот же б… Мёртвым уже всё равно, а у живых есть надежда и шанс. Может, ещё поумнеют…»