Без права на подвиг (СИ)
Они оба напряжённо внимали размеренному монологу седовласой клиентки. Любая попытка прервать её немедленно пресекалась умелым повышением тона и небрежным жестом сухонькой ладони с её стороны, в котором чувствовалась немалая сила характера и недюжинный опыт.
Чуть поодаль грели уши две медсестры и регистратор, уступившая место за стойкой заму и всем своим существом старавшаяся слиться с ярким рекламным декоративным панно, разделявшим коридор.
— Молодой человек, я что, дала повод считать меня малограмотной идиоткой? Перед самым посещением вашего специалиста я вполне внятно уведомила, что мне требуется лишь одна услуга: снятие электрокардиограммы. И только. Ни расшифровка, ни консультация кардиолога, ни тем более, как у вас указано в итоговом чеке, «комплексная перспективная оценка кардиологических рисков», мной ни в коем разе заказана не была. Так почему я должна последнюю четверть часа любоваться на пятизначную сумму в предъявленном счёте?
— Позвольте, госпожа Мирская, но при снятии электрокардиограммы наш кардиолог провела с вами консультацию и дала целый ряд рекомендаций, — попытался вставить слово зам. генерального, бросив короткий взгляд на Ангелину, лицо которой из свекольного стало постепенно приобретать сизо-бордовый оттенок.
— Не позволю! Разговоры о погоде и метеозависимости хорошо подходят для светской беседы и праздного времяпрепровождения. А вам, молодой человек, я бы посоветовала вместо попыток грубого развода клиентов на деньги за неоказанные услуги лучше контролировать внешний вид медицинских работников, ибо, не приведи господи, при очередной манипуляции ваша кардиолог своими двухсантиметровыми коготками распанахает очередному клиенту кожу не хуже известного киногероя с улицы Вязов!
При этих словах Ангелина, не выдержав тяжести улик, хлюпнула носом и поспешила покинуть стойку регистрации. Чего греха таить, клиентка угодила своими словами не в бровь, а в глаз. Маникюр у нашего кардиолога был просто на грани фола. И это ещё мягко сказано! Он являл собой самую настоящую угрозу для пациентов. И предрекаемое госпожой Мирской членовредительство не произошло до сих пор лишь в силу недолгой работы Ангелины в клинике, а также известному всем коллегам отвращению к ручному обследованию пациентов. Даже ковидные перипетии не заставили Ангелину пользоваться перчатками по назначению. Она предпочитала, чтобы все манипуляции с клиентами проводила закреплённая за кабинетом медсестра под её визуальным контролем. А сегодня, как назло, Танюша заболела. Ну и, видимо, звёзды сошлись в фатальную для Ангелины комбинацию.
Я так и не стал дослушивать, чем окончится спор. Странно, пора бы мне, наверное, уже давно привыкнуть к подобной практике. Ведь давно не новичок в профессии. Но каждый раз жгучее чувство стыда и злость на самого себя за малодушие заставляло меня отворачиваться или проходить мимо. Хорошо борцам за справедливость. Они отвечают только за самих себя.
Выйдя в холл, а затем на площадку у главного подъезда клиники, я облегчённо вдохнул свежий воздух. Стараюсь каждые два-три часа, если есть возможность, устраивать себе перерыв с проветриванием мыслей и чувств. В любую погоду. Советую, знаете ли, способствует. Ибо пейзаж из окна моего кабинета не вызывает ничего, кроме неукротимой тоски и желания скатиться в депрессивный штопор. Ну какие, скажите на милость, позитивные мысли может вызвать вид обшарпанной кирпичной стены с известковыми потёками, закрывающей всё поле зрения за окном? Здесь же у крыльца клиники росла парочка чахлых деревьев, а среди зданий можно было полюбоваться на изрядный кусок городского неба, чаще, конечно, грязно-серого цвета. Но ведь неба же!
Шорох за спиной заставил меня обернуться.
Пожилая клиентка, остановившись на крыльце, доставала из сумочки папиросы и мундштук из пожелтевшего от времени и частого использования материала, здорово смахивающего на слоновую кость. Она ловко собрала архаичную конструкцию и, кольнув меня взглядом чёрных глаз, поднесла горящую спичку к концу папиросы, продолжая внимательно смотреть мне в лицо.
Не знаю, что тогда заставило меня сделать шаг навстречу.
— Простите, пожалуйста, их…нас…за это свинство, — обычно я за словом в карман не лез, а тут, как назло, напал на меня бес косноязычия.
Мирская молча глубоко затянулась и выдохнула в сторону густую струю табачного дыма, затем перехватила мундштук пальцами левой руки, а правую протянула мне.
— Сталина Моисеевна.
— Гаврила Никитич, — я пожал удивительно крепкую и сухую ладонь женщины.
Так и состоялось наше знакомство, положившее начало, не побоюсь этого слова, удивительной дружбе с потрясающим человеком, на долю которой выпали испытания, которых бы хватило на десять жизней.
Глава 1
— Соглашайтесь на любую работу.
— Зачем?
— Останетесь жить.
Мысль о встрече со Сталиной Моисеевной засела у меня в голове ещё при первой встрече со Странником. Если идея забросить меня в 1915 год казалась мне тогда довольно авантюрной, то второй вариант с летом 1942 года и вовсе выглядел абсурдно. И это далеко не потому, что я человек сугубо мирный и ни разу неспособный на убийство себе подобного. До недавнего времени.
Но даже теперь, когда эта преодоление этой грани в личном опыте уже не является для меня препятствием, лишь от одной мысли о путешествии в дедову реальность меня мороз по коже так и продирает.
Так уж случилось, что о судьбе своего предка по материнской линии я с самого детства и до недавнего времени знал лишь одно: пропал без вести — и точка. Ни светлой памяти любимая моя бабушка Ирина Сергеевна, ни его земляки-сослуживцы, которым посчастливилось вернуться с войны, ни военкомат совершенно ничего не могли сообщить об ушедшем на фронт осенью сорок первого красноармейце Теличко Петре Михайловиче.
Даже неожиданный подарок судьбы, когда дед неожиданно ранней весной сорок второго приехал в отпуск по ранению, не изменил его кармы. Так и не догуляв положенный срок, с перевязанным предплечьем он вновь отправился на передовую. Осталось лишь одно смутное свидетельство одного из однополчан, вроде бы видевшего его во время форсирования Дона в злополучном июне 1942года. А далее — тишина…
Знакомство со Сталиной Моисеевной в начале нулевых оказалось в определённом смысле судьбоносным. Как и у многих, приехавших в столицу за лучшей долей специалистов, в начале меня изрядно покидало по разным московским клиникам. И частным, и государственным. Моисеевна же щедро помогала советами, а иногда попросту, по-человечески не давала опуститься совсем уж до бессовестного уровня. Принципы принципами, а есть-то было что-то нужно. А не можешь — вали в дыру, откуда приполз в Первопрестольную!
А я уж отдаривался чем мог: стал для Моисеевны почти домашним доктором, организовывал для неё и её немногочисленных подружек обследования, консультации специалистов. Естественно, уже в нормальных клиниках, принципиально отличающихся подходом к пациентам от той, в которой мы с ней познакомились. Будучи по натуре довольно малообщительным человеком и не нажившим по этой же причине не только друзей, но и мало-мальски приличных приятелей, я с удовольствием бывал в гостях у Мирской. Особенно узнав, чему посвятила эта феноменальная женщина всё своё свободное время персональной пенсионерки.
Сталина Моисеевна Мирская встретила войну в девятилетнем возрасте. И поверьте мне такой судьбы мало кому можно было пожелать: всё её детство прошло в немецком плену.
Впервые услышав краткую историю её одиссеи, я поначалу не сразу и поверил, вернее, осознал. Трудно, как ни крути, понять и прочувствовать чудовищность многих фактов, творимых фашистами в детских концлагерях. Да и во взрослых тоже.
Современная медийность и массовость информации как достоверной, так и откровенно лживой, о судьбах людей, оказавшихся в немецком плену, не могла отразить в полной мере действительной картины всего, что прочувствовали детские сердца и души за колючей проволокой.