Ручей (СИ)
— Эх, славные студенческие годы! — мечтательно произнёс старичок, продолжая своё дело. — Помню, помню, как вы микробиологию с третьего, простите, раза сдали, потому что ваша куратор слёзно просила…
— Что поделать, — подтвердила Марья Ивановна. — На специальность производственный контроль сырья и пищевой продукции всегда недобор, с каким угодно аттестатом принимают, лишь бы сохранить контингент и гос дотации.
Пожарник, соцслужба, инженер и Лана посмотрели на санитарного с интересом, лицо у того выражало всю встревоженность души, поражённой неожиданной и неловкой вестью.
— А сколько клеток ты перемыл у нас на кафедре, сколько лотков с экскрементами перечистил, пытаясь пересдать нб по ксенозоо! Тебя нам не хватает.
— Мне надо пробы брать, — нервозно сказал Виталька. — Я работаю, собственно.
— И нашёл ведь работу, взяли его! — восхитилась Марья Ивановна. — Пройдоха, люблю.
— Дорогой мой, здесь все работой заняты, — произнёс микробиолог — Видите ли, сейчас мы с Мари трудимся на благо сохранения окружающей среды. Давайте я как прежде помогу по старой памяти. Записывайте: бактерии, водоросли, грибки, пылевые клещи и макроорганизмы, пособные нанести вред человеческому организму, не обнаружены. Заходите в alma mater на досуге. Можете идти, хорошего вечера.
К великому изумлению Ланы, санитарный инспектор развернулся и ушёл, не произнеся ни слова. Почему-то за ним последовал инженер по ТБ, возможно, из сострадания.
— Я хочу побеседовать с девочкой, — сказала соцдама с камерой и отправилась в лабораторию, где чистая и сытая Капелька сидела с настоящим электронным микроскопом и смотрела кино из жизни иномирных инфузорий. Дочь давала им имена, а после рассказывала, что Диего женился на Кармен, а Лючиа от злости разорвалась пополам. По всей логике Лане следовало бежать за дамой и контролировать беседу, но вдоль забора, скрестив руки на груди, неспешно брёл липовый пожарный инспектор, и Лане это очень не понравилось. «Когда что-то кажется чем-то, — подумала она, — скорее всего этим чем-то оно и является…»
Она сунула руки в карманы спецовки и пошла следом.
— Забор был сломан, — сказала Лана, догнав мужчину, — и наружная сторона слишком сильно пробивала, птицы дохли. Неделю назад починили, сейчас всё в порядке.
— А это что? — он кивнул на рулон резины, которую Лана приготовила, чтобы спрятать в подсобное помещение с инвентарём и некоторой хозяйственной техникой, но не успела, он так и остался стоять под яблоней.
— Мы с дочкой загораем, я стелю коврик, — глядя ему в лицо ответила Лана.
— Все шесть метров? В рулоне по виду метров шесть.
— Мы на нём играем в мячик.
— Босиком?
— Разумеется.
Мужик снова измерил Лану взглядом. Была у него, видимо, гадкая маскулинная привычка прилипать глазами, и весь он был отвратительно маскулинный.
— У тебя штанина в крови, — сказал он.
Лана посмотрела на ноги. И в самом деле, с правой стороны, на самом верху, у ширинки, гнездилось кровавое пятнышко с пятак размером. Мысли в панике разбежались как тараканы, остался один таракан, самый крупный, блестящий и отчаянный.
— Я за свободные, естественные месячные и не пользуюсь прокладками из принципа, — сказала она.
— Фу, бля, — заметил мужик с улыбочкой.
— Представьте, что у мужчин была бы менструация, а у женщин нет, — продолжила Лана. — Тогда бы вы не морщились, а гордились. Менструация сразу стала бы поводом для зависти, признаком Настоящего Мужчины. И лично вы, инспектор, спорили бы с корешами в сауне, у кого более длительные, обильные и болезненные выделения.
— Что за бред ты несёшь, раздери тя саблезуб? — мужик расхохотался так громко, что оба универских старичка обернулись.
Мусоросжигатель больше не дымил, запаха практически не осталось. Пару горсток пепла на дне аппарата размером с бочку. Теперь никто ничего не сможет доказать.
— О да! — сказала Лана с каким-то непонятным самой себе злорадством. — Подростки праздновали бы первые месячные и хвастались ими. А попы всех религий непременно завели бы обряд сродни евхаристии специально для этого случая.
Они некоторое время смотрели друг на друга как враги.
— Вы от Павора, — сказала Лана без всяких вопросов.
— Я сам от себя, — сказал липовый пожарный инспектор. — А ты волчица, а?
Лана растерялась.
— У неё было сердце, полное любви и преданности, — нараспев произнёс мужик. — У неё был разум, полный жестокости и ужаса. Так найди меня, моя дорогая, я на самом дне.
— Что вы на дне, пожалуй, видно, — Лана рассердилась. — А о чём вы говорите, я попросту не понимаю.
— О, вот и она, заслоняет солнце, — кажется, «инспектор» кого-то цитировал, — Кровь течёт по внутренней стороне её ног, луна на небе потрёпана, искажена, церковные колокола звенят не в унисон…
Эта краткая беседа и пристальный взгляд человека, будто эстрадная звезда увешанного янтарем, со шрамом от лба до губ, были самыми странными в жизни Ланы. К счастью, вскоре со станции пришёл инженер по ТБ.
— Там ваши уходят, — сказал он инспектору, протягивая листы бумаги. — Вы акт подпишете? Вот здесь, и здесь тоже. Спасибо.
***
Двери нулевой точки трижды пискнули и закрылись. В неловком молчании комиссия ждала потока плазмы нужной силы, чтоб активировать выход и покинуть станцию.
— Нет, ну всё нормально, — вдруг сказал худой санинспектор. — Все показатели в порядке, в принципе, чисто у них. Только шерсть на ковре, и то немного.
— Какая шерсть? — быстро спросил «пожарник».
— Да вроде собачьей, — санинспектор пожал плечами. — Мне откуда знать?
— А покажи?
Глава 24. Грей
***
Он решительно ничего не понимал.
Грей думал, что уж теперь-то, когда он доказал, что не бесполезен, что полноценный член семьи, Мать будет довольна. Вот проснётся, отойдёт от слюней усса или в чьих там ещё слюнях извозили пёрышко, и сразу поймёт, что Грей защитил логово — да куда там, даже не вылизала, хотя он по всякому показывал себя и хвалился добытыми в бою ранами. Пока она спала, Грей надеялся, что Мать станет его вылизывать, а он презрительно скажет как настоящий воин — ерунда, царапина! Но даже этого удовольствия его лишили.
Вместо этого Мать испугалась не меньше, чем он сам поначалу. Целое утро в её голосе бился страх и пахла она страхом, Сестра плакала, а его никто не слушал, хотя Грей пытался объяснить, что бояться больше нечего, ведь он победил чужаков и весь в их крови, что он теперь воин семьи и его можно брать на охоту. Мать закрыла его в логове для странных дел с Сестрой, а сама занималась невесть чем, может ела, а им с Сестрой, как детёнышам, дала фрушей, и это было крайне унизительно. Во-первых потому, что Грей уже настоящий воин семьи, что и доказал, а во-вторых потому, что этих фрушей съесть никак невозможно было, только посмотреть. Грей так и сяк пытался, но фруши не брались, не пахли и даже не шевелились. Зачем такое давать?
Вскоре пришли другие. Он сперва решил, что новые чужаки напали, но прислушался и распознал укушенного старого самца, а старую самку ещё не знал, так узнал к своему несчастью. Кто же так раны вылизывает, чтоб эти двуногие все опустели?! Мать двумя лапами держала Грея за голову и морду, а самка его щупала за ноги, вытягивала хвост, совала в уши мох и трогала раны жгучей палочкой, не просто неприятно, а отвратительно и совершенно неправильно, о чём он честно сразу говорил. Но, наверное, это была Мать Матери, иначе зачем бы та являла Грея пред её глаза и нос? И Грей терпел все издевательства и крики, которые развели двуногие. А те кричали, и лопотали, и махали лапами. Ему казалось, что он слышит негодование и злость, если, конечно, не сам себе придумал, потому что чего на Грея теперь-то злиться?
Потом вообще случилось плохое — Мать закрыла его в маленьких сотах и вынесла из логова в другое, тесное, тёмное и тихое, где стояли молчаливые зверюги, хорошо хоть не ревели и его не трогали, а то как бы он смог отбиться? Никак. А сами-то ходили по логову, лопотали, стучали и гремели большими сотами, в общем, делали странное и, наверняка, важное, а его не пустили смотреть! Грей ужасно настрадался от мыслей, что сделал неправильное, знать бы хоть что. «Наверное, едят чужаков без меня», — подумал сперва, но быстро опомнился: ведь мусты не едят других мустов, просто бьют и гонят, наверное и двуногие делали так же. Надо было и ему не есть. Вот в чём крылась беда. Ну а как не есть, когда они тёплые, с горячей кровью, и оно всё само по себе произошло, Грей и не заметил. Да, надо было не есть.