Ведьма на Иордане

Крошинские хасиды строго соблюдали разделение между мужчинами и женщинами, их правила скромности, оставляли за кормой даже «литовские» обычаи. Сразу после хупы девушка наголо обривала голову и вместо парика надевала туго обтягивающий череп платок. Если он сбивался, приоткрывая запретное, то вместо волос жадному мужскому взгляду доставалась лишь синеватая полоска чисто обритой кожи.
Поначалу, завидев на улице крошинских женщин, Арье вздрагивал от отвращения. Уродующий, унижающий человеческое достоинство обычай казался ему чудовищным пережитком. С годами, привыкнув к виду туго обтянутых платками голов, он даже стал находить в них некое своеобразие, иную эстетику. Некоторым женщинам такая «прическа» даже шла, а кого-то действительно уродовала.
«Но ведь так и со всяким другим нарядом, — думал Арье. — И со всякой модой. Дело только в привычке, заложенной в детстве эстетической установке».
Ему случалось разговаривать с крошинскими хасидами, и он с некоторым удивлением узнал, что они считают своих жен очень красивыми. Женщины «гетто» и окрестностей, расхаживавшие по улицам в растрепанных париках или грязноватых шляпках, из-под которых торчали концы посекшихся волос, вызывали у хасидов брезгливую неприязнь.
На той субботней молитве в крошинской синагоге Арье запомнилась женская ручка, выглядывавшая из-под белой занавески. Изящная, с тонким запястьем и узкими длинными пальцами, ручка беззастенчиво отбивала такт, и в этом повторявшемся, равномерном движении было столько откровенной эротики, что у Арье перехватило дыхание.
Солнце поднялось и перестало переливаться в стрельчатых окнах. Арье уже собрался двинуться дальше, как вдруг из-за розового угла здания показалась девушка. Каблучки ее туфель затеяли забавный разговор с плитами мостовой. Девушка шла мелкими быстрыми шажками, придерживая локтем большую хозяйственную сумку и опустив глаза к земле.
Арье тоже старался отводить взгляд при виде проходящей женщины — к чему пялиться, ведь праздное любопытство порождает греховные мысли, но тут он почему-то не отвел взор. Проходя мимо, девушка подняла голову и коротко взглянула на Арье. Его окатило жаром — крупные, чуть выпуклые глаза, такие, как в его сне. Он стоял, не зная, как поступить, провожая девушку взглядом. Подойдя к двери близстоящего дома, она обернулась и еще раз посмотрела на Арье.
Такие, да не такие! Глаза, несомненно, походили на Хайны из сна, но сильно отличались. Чем, Арье не мог сообразить: то ли величиной, то ли своей выпуклостью. Они очень напоминали ему другие глаза, виденные не во сне, а наяву, те самые, которые он все время пытался припомнить. Он стоял, окаменевший, словно жена Лота, лихорадочно пытаясь нащупать ускользающий образ, и вдруг вспомнил: «Точно, это она! Как же я сразу не догадался!»
Вокруг «литовского» гетто, словно кораблики возле флагмана, проживали небольшие группы разных религиозных общин. Дом хасидов одного направления, дом другого, два дома «йеменцев», пол-улицы выходцев из Триполи, улица «марокканцев». У каждой группы были свои синагоги, детские садики, школы, ешивы. Среди ешив самыми престижными считались «литовские»: чужаков туда принимали мало и неохотно. Садики и школы были более открытыми, дети родителей, принадлежащих к разным духовным школам, играли в одной песочнице или с криками гонялись друг за дружкой по двору. Различия начинались позже, когда мальчик превращался в юношу. Что же касается синагог, то в них молились где кому нравится.
Хасиды, «литовцы», сефарды, религиозные сионисты ходили в одни и те же продуктовые лавочки, сталкивались нос к носу на остановках автобусов, примерно представляли, кто из их района, а кто пришлый.
Крошинская девушка осветила заснувший уголок памяти Арье, и он сразу припомнил йеменку, жившую на соседней с «гетто» улице. Ей было уже за тридцать, но голову она не покрывала, то есть осталась незамужней — случай для религиозного района довольно редкий. Другие сведения по внешнему виду не устанавливались, да Арье и не пытался, йеменка составляла всего лишь внешний фон его жизни. Тем же усилием памяти он помнил столбы на остановках, цвет стены синагоги, трещины на асфальте перед домом. И вот мелкая, незначительная деталь вдруг скакнула на первый план, загородив, вытеснив казавшееся главным и существенным.
 
Чуть не подпрыгивая на ходу от нетерпения, Арье помчался к Рути.
— И зачем тебе понадобилась эта пучеглазая старая дева? — спросила она, выслушав просьбу брата. Рути чистила картошку, и кожура, выползая из-под лезвия ножа, завивалась ровной спиралью, аккуратно укладываясь в пластиковый мешок.
— Я хочу посмотреть на нее вблизи, — сказал Арье. — Только и всего. Только посмотреть.
— Ты бы лучше взглянул на себя в зеркало, — подала Рути нетривиальный совет.
В ее доме, как и в доме их родителей, зеркалом служила задняя стенка буфета. Сквозь частокол кубков, коробочек со специями, подсвечников и стеклянных бокалов для субботних трапез с трудом пробивались лишь общие очертания лица. Впрочем, Рути, как и ее мать, смотрелась в зеркало в самых крайних случаях, поэтому совет звучал немного странно.
Арье послушно подошел к буфету.
— Лицо как лицо.
— Если бы, — фыркнула Рути. — Дрожишь, будто жених перед хупой. Чем она тебя околдовала?
— Околдовала? — удивленно переспросил Арье. Ему и в голову не приходило, будто его интерес может быть истолкован подобным образом. Но вот Рути произнесла свои слова, и он почувствовал, что за подкладкой стремления взглянуть на глаза «йеменки» прячется иное желание, о котором он старался не думать, вытесняя его на край сознания. Арье смутился.
— Не красней, не красней, — сказала Рути. — Дело понятное, мужчине нужна женщина. Но почему ты выбрал именно ее?
— Я еще не выбрал, — пробормотал Арье. — Я только хочу посмотреть.
— Ладно, — согласилась Рути. — Посмотреть устроим. В нашем детском садике есть несколько «йеменских» детишек, я поговорю с их мамами, все разузнаю. Но сам понимаешь — только посмотреть. Если вдруг, не дай Бог, — она тяжело вздохнула, — все-таки решишь знакомиться, скажи мне, а я уж договорюсь. — Она еще раз вздохнула. — И как ты после красавицы Хаи глаза на нее поднимаешь? Да и рано, трех месяцев еще не прошло после похорон… Честное слово, Арье, только лупоглазой «йеменки» нам в семье недоставало.
Остаток дня Арье провел как на иголках. Вечером долго не мог заснуть, ворочался, крутил подушку так и эдак. Он надеялся, что ночью увидит Хаю, хотел этой встречи и одновременно боялся ее, но спал тяжело и без снов, словно провалившись в черную яму.
Утром никак не мог прийти в себя. Во время молитвы тупо перелистывал страницы, отыскивая псалмы. Он знал их наизусть и еще вчера мог молиться, не открывая книги, но сегодня голову точно придавили глухой подушкой.
В четыре часа он позвонил Рути.
— Приходи, — сказала она. — Я все узнала.
Арье захлопнул Талмуд и чуть не бегом помчался из колеля. Расстояние до Рутиного дома вместо обычных десяти минут он преодолел за четыре, взлетел по ступенькам, протянул руку к звонку и замер.
«Нет, нехорошо. Потный, запыхавшийся. Рути опять пошлет к зеркалу. Лучше постоять несколько минут, остынуть».
Он опустил руку и несколько раз глубоко вдохнул. Внезапно дверь отворилась. Рути окинула его насмешливым взглядом:
— Заходи, женишок. Чего стоишь на пороге?
— А как ты догадалась… — начал было Арье, но Рути перебила:
— Видела в окно, как ты бежал. Сначала отправляйся на кухню, выпей чаю, успокойся. Поговорим после.
Он любил Рутин чай. С презрением относясь к бумажным пакетикам, она покупала развесные чаи нескольких видов, смешивала их между собой в только ей одной ведомых пропорциях и заваривала нечто душистое и крепкое, прочищающее голову и придающее силы. Сегодня такой напиток был как нельзя кстати.
Вместе с чаем он получил здоровенный ломоть медового пряника. В пористой коричневой толще щедро желтели орехи. Есть не хотелось, но Рути так красноречиво взглянула на тарелку, что Арье тут же изрядно откусил. В глазах старшей сестры он все еще оставался маленьким мальчиком, которому она меняла пеленки и которого кормила с ложечки. Усевшись напротив, она взяла в руки детский носок, вдела нитку в иглу и принялась быстро штопать, то и дело поглядывая на Арье. Дождавшись, когда он подобрал с тарелки последнюю крошку, Рути подняла голову: