Пропавшая сестра
Себ внимательно смотрит на экран. Увеличивает и уменьшает пальцами изображение.
— Одиннадцать цифр. Если не принимать во внимание точку и пробел…
Он достает свой телефон, ставит его на громкую связь и набирает номер.
«Bonjour, Maison de Kebab» [17], — из маленького динамика доносится французский рок. Водитель делает свое радио погромче.
— Думаешь, ресторан имеет к этому какое-то отношение? — Себ испытующе смотрит на меня.
Рекомендация турецкой закусочной, исходящая от Анжелы, столь же нелепа, как рекомендация мясной лавки от меня. Мы уже много лет не едим мяса. Я качаю головой, пытаясь вернуть вчерашнюю уверенность в важности этой записки.
— Не знаю. Кажется, Анжела пыталась что-то сообщить мне. Я нашла это у нее на компьютере.
Себ иронически приподнимает бровь.
— А еще говорила, что больше тебя интересуется духовной жизнью.
Кладу телефон обратно в сумку, рядом с ежедневником Анжелы. Себ заглядывает в сумку.
— Ты взяла с собой паспорт? Если его украдут, тебе придется задержаться. Американскому посольству потребуется несколько дней, чтобы выдать новый.
— Лучше потерять его в квартире Анжелы?
Себ ушел вчера вечером, оставив море перевернутых коробок и ящиков. А ведь я потом еще продолжала раскопки.
— Ну, нет. Пусть будет при мне.
Себ пожимает плечами.
— Тебе виднее.
* * *Такси останавливается напротив станции метро «Данфер-Рошро». Небольшие бутики и рестораны ютятся вдоль кольцевой развязки. Мы выходим из машины на тротуар и оказываемся перед маленьким домиком, больше похожим на сарай для садовых инструментов, выкрашенный в темно-зеленый цвет. Выглядит он так, словно готов обрушиться при первом же порыве ветра.
— Добро пожаловать в катакомбы.
К сараю примыкает внушительное каменное здание, которое в моей калифорнийской системе отсчета гораздо больше претендует на туристическую достопримечательность.
— Да уж… — это все, что я смогла из себя выдавить.
Себ издает глубокомысленный вздох.
— В катакомбах пять уровней, их площадь одиннадцать тысяч квадратных метров. Общая протяженность коридоров — более двухсот миль. За семь веков здесь похоронили шесть миллионов парижан.
В его глазах сверкает задорная искорка.
— Ну что, вперед?
— Пять уровней?
Нервный смех застревает в горле. Если я не смогла зайти в метро, то как полезу в эти туннели?!
— Может, ты просто расскажешь?
— Именно поэтому мы и здесь. Не знала, что они такие глубокие?!
В его спокойном тоне слышится осуждение, и он прав. Надо спускаться — ведь это шанс понять мою «духовную» сестру и, возможно, отыскать еще одну подсказку. Остается чуть больше суток, чтобы разгадать загадку, и это лучшее, что я могу сейчас сделать. Попытаться понять, кем стала сестра, раз ее не оказалось в стальном ящике. Я делаю глубокий вдох.
— Ладно. Пошли.
— Уверена?
— Да. Пошли, пока не передумала.
У кассы и в узком коридоре за ней иллюстрации на стенах рассказывают историю каменоломен, превратившихся со временем в катакомбы. Сначала здесь добывали камень для строительства, а потом пришла «черная смерть», и здесь стали хоронить людей. Несколько волн чумы переполнили кладбища, и в ход пошли каменоломни. Сюда стали свозить кости и из старинных захоронений. Потом стали рыть туннели специально для того, чтобы хоронить здесь мертвецов, и в итоге под Парижем возник целый мертвый город, населенный бывшими жителями города живого.
Спускаясь по узкой винтовой лестнице, Себ рассказывает о политических перипетиях семнадцатого — девятнадцатого веков с новым для меня энтузиазмом.
Он рассказывает о доисторических озерах Парижа, сырость которых наполняет мне ноздри. Здесь нет ни солнечного света, ни других источников тепла, и могильный холод пронизывает до костей. Каждый раз, ставя ногу на узкую ступеньку, рискуешь потерять равновесие и рухнуть вниз. Хочется забиться куда-нибудь в угол и дрожать. Толстовка отказывается защищать от пронизывающего холода.
Когда я поднимаю голову и смотрю вверх на вереницу мужчин и женщин, идущих вслед за нами, меня охватывает ужас. Обратной дороги нет, придется пройти все катакомбы. Это ловушка. Вдруг там, в темноте, скрывается тот самый серийный убийца, о котором говорил инспектор Валентин? Что, если он дожидается меня, чтобы убить вместо Анжелы?! И я сама пришла в эту мышеловку, на пять этажей ниже поверхности земли.
Паника вцепляется крючковатыми пальцами мне в грудь, словно настоящий мертвец, выбравшийся из сырой могилы. О чем, черт возьми, я думала, когда согласилась пойти сюда?! В метро и то не смогла спуститься. Что если в тесноте ко мне подберется убийца? Себ трогает меня за плечо и спрашивает, все ли в порядке, и я понимаю, что бормочу под нос: «Блин, блин, блин…»
Наконец лестница заканчивается и вертикальный колодец переходит в горизонтальную галерею с бетонным полом и высоким потолком (слава тебе, Господи). Паника немного ослабевает. «Лучшая защита — это нападение», — как любит повторять Анжела, и сейчас ничего другого не остается.
На стене висит схема пластов отложений, над ней — черная стрелка, которая указывает направление движения. Бетонная дорожка уступает место жидкой грязи, иногда попадаются лужи, а черепов вдоль туристического маршрута становится все больше. Как ни странно, это успокаивает, ведь я видела их на фотографиях в папках Анжелы. Она проводила здесь целые дни, смогу и я.
Дух соперничества близнецов быстрее гонит меня вперед по низкому, словно вырубленному гномами туннелю, голос Себа мерно гудит сзади.
— Ты почти угадала насчет того, что название катакомбам дали нацисты. И нацисты, и Сопротивление пользовались этими туннелями, чтобы тайно передвигаться по Парижу. Анжела этим тоже интересовалась.
Слово «нацисты» напоминает о ночном продавце со свастикой. Снова становится неуютно.
Затхлый запах плесени, сопровождаемый всепроникающей сыростью, вызывает тошноту. Столетия никогда не прекращающегося гниения пропитали эти катакомбы насквозь. Как это может кому-то нравиться?! Я пытаюсь прислониться к скользкой стене, но тут же рвотные спазмы подступают к горлу. На высеченной в скале полке лежат какие-то палки, которые при ближайшем рассмотрении оказываются берцовыми костями.
— Вы часто приходили сюда с Анжелой? — спрашиваю я, отворачиваясь от костей.
Его губы дрожат, словно он пытается сдержать очередной приступ всхлипов.
— Мы были вместе так недолго. Слишком недолго.
Себ — единственный человек, способный понять мою потерю, хотя я до сих пор не знаю, как понимать увиденное в морге. Может, Анжела где-то ждет — одна, раненая, перепуганная, — ждет меня в эту самую секунду, надеясь, что я найду ее раньше других. А может, действительно погибла, просто лежит не в морге, а где-то в другом месте.
Мимо, что-то горячо обсуждая, проходит немецкая пара. Это всего лишь экскурсия, говорю я себе. Анжела почему-то хотела, чтобы я сюда пришла. Катакомбы — предмет ее исследований. Значит, тут где-то таится разгадка. Так что я все делаю правильно.
Мы заходим в новую полную костей галерею. Дыши глубже!
— Ты помогал Анжеле в ее работе? Как связаны неврология и городское планирование?
Себ шмыгает носом.
— Ну, не то чтобы помогал. Но мне нравилось то, чем она занималась. Один мой знакомый геолог проводит археологические исследования в катакомбах, и Анжела подала заявку на стажировку у него, чтобы проводить здесь больше времени, после того как катакомбы закрываются для туристов.
Меня пробирает дрожь, когда я представляю эти коридоры пустыми.
— А здесь есть еще что-нибудь, кроме скелетов?
— О да. — Он сразу оживляется. — Это ведь лабиринт. Тут полным-полно всяких секретов и сюрпризов за каждым поворотом. В конце восемнадцатого века тут пропал смотритель.
Он взмахивает руками.
— Пуф! И нету. Десять лет спустя его тело нашли в дальнем тупике, куда обычно никто не ходит. Но человек, так близко знакомый с катакомбами, вряд ли мог заблудиться.