Запах ночного неба (СИ)

— Простите, — скорее по привычке извинилась Алана.
— Тебе не за что извиняться, — задумчиво проговорил мужчина. — Пойдем. Мы обязательно вернемся к этому разговору.
Он не спрашивал, но Алана закивала, радуясь передышке. Сердце колотилось как бешеное.
— Я просто хотела сказать, что со мной не нужно играть, чтобы получить что-то, — тихо, оправдывающимся тоном проговорила она.
— Я могу позволить себе не играть, Алана, — ответил черный герцог, укладывая ее руку на свое предплечье привычным, хозяйским жестом.
— Вы не боитесь, что нас увидят?
— Ты уже задавала мне этот вопрос — на балу. — И снова в его голосе загорелись искорки смеха. — Но если тебя это успокоит, мы за отводящей глаза завесой.
— Поэтому все проехали мимо нас, — кивнула Алана, довольная, что тема сменилась. — А я все думала, почему никто к нам не подошел. Как на совете?
— Примерно, — не стал объяснять Даор Карион. — Но совсем скоро придется обходиться без заговоров. Так что я сниму завесу сейчас — чтобы ты заранее привыкала, что твоя репутация страдает от общения со мной.
— Я не это имела в виду ни тогда, ни сейчас, — попыталась оправдаться польщенная Алана.
37. Келлан 
Было неожиданно светло для глубокой ночи. Круглые окна кельи второго этажа, как и всегда, не закрытые даже полупрозрачным пологом, изливали холодный белый свет потоком, заполнившим все помещение. Это было первым, что увидел Келлан, очнувшись: пронзительный свет полной луны, озарившей собою ясное беззвездное небо.
Сияние резало глаза, вонзаясь глубоко за глазницы сотней тонких раскаленных иголочек. Келлан зажмурился, прогоняя резь, и сосредоточился на чувстве присутствия в келье еще одного человека. Еще не успев разглядеть своего посетителя, он уже знал, кто это: боль, которую Келлан никогда не ощущал раньше, но безусловно родная, терзала сейчас мучимого и виной, и страхом, и болезненной радостью Келлфера.
— Что с Аланой? — спросил Келлан, все так же не разлепляя век.
— Она в полном порядке, — тихо ответил Келлфер.
Нет, он не врал: в памяти мелькнуло чистое, открытое лицо без тени страдания, почему-то укутанное шерстяным платком, и тут же исчезло, оставляя измученного Келлана в пустоте. Теперь эта пустота было окрашена надеждой и радостью, и Келлан, не сдерживая себя, улыбнулся. Значит, цела. Значит, он так и не причинил ей вреда в своем беспамятстве.
Смутно, как сон, Келлан вспомнил, как вел Алану через лес, крепко держа за руку. Это было похоже на пугающую фантазию: бесконечный путь сквозь черные ели, не разжимая рук, быстрый шаг, ее дыхание рядом — и почему-то лишь ощущение присутствия любимой, будто Келлан не хотел видеть ее лица. Он не оборачивался: взглянуть в ее лукавые, злые глаза его двойнику, прорывавшемуся сквозь лес к точке перерождения, казалось ошибкой.
Лукавые. Злые. У Аланы.
Келлана как ледяной водой окатило.
Он попытался поймать двоякое чувство за хвост, но ему не удалось, и мысль тоже растворилась, оставляя за собой пустоту. Пустоту — и тот осмысленный тогда, но кажущийся иррациональным сейчас забег. И Алану, добрую и нежную Алану, почему-то замышлявшую его убить.
Чего, конечно, быть не могло.
— Я был болен, — выдохнул Келлан, сжимая пальцами виски. И тут же взвился: мимолетная мысль Келлфера, все объяснявшая и чудовищная, ударила в самое сердце.
— Это был мой заговор, — подтвердил Келлфер и вслух. Слова давались ему непросто.
— Почему? — только и смог вымолвить Келлан. Хотелось вскочить, перевернуть кровать, дать волю кипевшему внутри яростному огню, но было сложно даже шевельнуться: и руки, и ноги, и даже шея превратились в теплые мягкие тряпки, расслабленные и обессиленные. И все же Келлфер отшатнулся, на миг потеряв равновесие: Келлану удалось оттолкнуть отца от кровати. Горло засаднило от шепота.
Келлфер подождал, пока Келлану удалось открыть глаза и сесть на постели, и бесшумно опустился рядом. Десятки неясных образов роились в его голове, грудь его, разорванная ударом Даора Кариона, саднила, Келлферу было невыносимо смотреть на бледного как мел сына, укутанного оранжевым плетеным одеялом, и вместе с тем он еле сдерживал слезы облегчения. Келлан с трудом отгородился, чтобы не слышать этого зудящего гула, и с удивлением понял, что на глаза наворачивается влага. Острая, жгучая ненависть, эта бессильная ярость осознания, что Келлфер заставил его сделать, размывались слезами, как снег бурным весенним потоком. Келлан хотел наброситься на отца, швырнуть его о стену, но страдание остановило его.
 
— Я сделал бы это снова. Я не мог допустить твоей смерти. Ты был в шаге от нее.
— Я мог убить Алану! Ты же знал, что для меня значит эта девушка! Об этом ты думал?! — выдохнул Келлан, пытаясь сжать руку в кулак, ногти скользнули по ладони, и пальцы повисли. — Что со мной?!
— Это мягкие путы, — пояснил Келлфер. — Теа боялась, что когда ты придешь в себя, будешь неадекватен.
— Позови Теа.
— Ее нет в Приюте. Я сам сниму заговор, как только мы поговорим. Мне нужно, чтобы ты услышал меня, а не пытался по-мальчишески рьяно убить. Потом — нападай сколько влезет.
Эта нотка снисхождения взбесила Келлана еще больше.
— Я всегда был сильнее тебя. Я тебя… — Он хотел сказать «раздавлю», но все же осекся, ощутив, как сжалось у отца сердце. Ярость мешалась с этими, совершенно другими, чувствами. Это здорово отвлекало. — Почему я могу читать твои мысли? — спросил Келлан, наконец. — Ты решил, что так оправдаешься за свое предательство?
Келлфер медленно покачал головой. Келлан почувствовал, как задел отца этот вопрос, и это отозвалось уколом злорадства.
— Раньше на мне был амулет, не позволявший тебе проникать в мой разум. Син сломал его. У меня слишком мало сил, чтобы ставить глушащий щит, да и он бы лишь немного закрыл меня.
«Слишком мало сил». За этим образом тянулось что-то, что Келлан не мог опознать: Келлфер будто распоряжался силами иначе, а не имел их вовсе.
— И почему же Син лишил тебя амулета? — зло осведомился Келлан.
— Потому что я причинил тебе то, что он посчитал вредом.
— А ты не считаешь, — усмехнулся Келлан. — Типично для тебя. Скользкие формулировки, чтобы скрыть правду. Красивая поза, маскирующая беспомощность. Отвратительно не только то, что ты сделал, но твоя убежденность, что ты имеешь право решать за меня.
— Лучше ты живой будешь ненавидеть меня, чем умрешь, уважая, — отозвался Келлфер, и как бы Келлан ни пытался уловить фальшь, он не смог, и эта безусловная искренность потрясла его.
Злиться на отца было куда сложнее, чем Келлан мог себе представить: как ненавидеть человека, наполненного любовью к тебе? Алана жива, Алана не пострадала, с ней можно поговорить и все объяснить, так почему же ненависть должна была поглотить эту любовь?
«Ты не темный, так что с этим даром тебе сложно будет очерстветь или озлобиться, — когда-то сказал Син молодому послушнику Келлану. — Он — большая сила, и он же — уязвимость. Не забывай, что зло часто совершается из благих намерений, и страдания причинившего кому-то вред этого вреда не умаляют».
— Сними заговор, и тогда я тебя выслушаю.
38. Даор 
Ночь была ясной и лунной. Даор любил такие ночи, и лучше всего они подходили именно для путешествий: мир, словно пугаясь полнолуния, замирал, люди предпочитали прятаться по домам и не отходить далеко от собственных щилищ и огородов, поэтому дороги и поля были абсолютно пустыми. Герцогу нравилась морозная, наполненная ветром тишина. В начале зимы, когда родные ему Черные земли еще не укрывались рыхлым снежным покровом, но трава и сбросившие кроны деревья уже серебрились инеем и блестели льдом, он нередко пускал коня по замершим полям быстрым шагом, давая себе несколько часов отдыха. Даору нравилось глубоко вдыхать щиплющий легкие сухой воздух, и такими ночами он будто возвращался к чему-то, что давно забыл, и воссоединение с чем казалось естественным и благотворным.