Запах ночного неба (СИ)

Опасное, очень опасное заблуждение! Сам черный герцог был опасен!
Ей стоило найти наставницу Теа и убедиться, что с лежащим без сознания Келланом все в порядке. Спросить, может ли она помочь, послушаться того, кто обладает хоть какой-то информацией и точно знает, что делать. Или же пойти в келью к Келлану и остаться там, сесть у этой ужасной, похожей на паучий кокон, воздушной люльки и ждать.
— Ты что вышла? — недовольно осведомилась наставница Теа, на которую задумавшаяся Алана, только что преодолевшая последний пролет лестницы, чуть не налетела со всего маху. — Как оказалась внизу?
— За окном были крики и свет, — объяснила Алана, вглядываясь в суровое лицо целительницы. — Это сработала защита портальных камней, так ведь?
Наставница Теа вздохнула. Алана почему-то думала, что та начнет все отрицать, но услышала другое:
— Да. Но нам там не место. Есть четкий порядок действий в случае, если нарушается периметр, и ни я, ни мои пациенты никак в нем не участвуют. Пока не дадут отбой, никто не покидает защищенных строений — ни я, ни ты.
— Я поняла, — кивнула Алана. — Я и не побежала бы. Хотела найти вас.
Целительница глядела прямо, будто пыталась понять, не лжет ли ей девушка. Этот взгляд — цепкий, придирчивый, но вместе с тем почему-то теплый — казалось, проникал в самую глубину. Алане было даже немного не по себе, и она вспомнила, что золотые змейки, переплетенные хвостами, остались наверху, спрятанные среди сброшенных юбок. Но ведь наставница Теа не умела читать мыслей?
Вместо того чтобы бессмысленно мяться, Алана сняла с себя смехотворно, наверно, выглядящее одеяло и аккуратно сложила его, а после положила на постель в ближайшей келье без двери. Когда она вернулась, Теа продолжила:
— Хорошо, — ее лицо дрогнуло. — Подожди. Сейчас сюда принесут раненного. Не мешайся, отойди. Аринеллу ко мне, — сказала она кому-то вполголоса, уже разворачиваясь к Алане спиной.
Алана послушно отступила в темноту кельи и оттуда наблюдала, как мимо пронеслась что-то шепчущая себе под нос целительница, а за ней, спеленутое, почти как когда-то был спеленут Келлан, проплыло чье-то тело, судя по всему, мужское. Алана успела только заметить седые, заплетенные сложными косами волосы — эти окровавленные жгуты свисали с одной стороны ужасного кокона. Лица не было видно, и руки были прижаты к груди, но такую необычную прическу она видела лишь дважды: у напугавшего ее на ночном совете герцога Сфатиона Теренера и у самой главной целительницы.
За телом красного герцога широкими шагами шел директор Син. Вот он остановился и посмотрел на Алану в упор, и его удивительные сапфировые глаза будто потемнели. Алана поспешно опустила взгляд. Но вместо того, чтобы отругать ее за длинный нос, Син неожиданно мягко сказал:
— Рад, что ты пришла в себя. Раз уж ты проснулась, нам нужно поговорить, подожди меня здесь. Я скоро закончу.
— К-конечно, — ответила Алана. — Спасибо, — зачем-то добавила она, разглядывая его окровавленные руки.
Директор Син невозмутимо проследовал дальше, и наступила тишина.
* * *
Его не было никак не меньше получаса. Алана устроилась на кровати в пустой келье и внимательно прислушивалась к каждому шороху, но весь корпус, казалось, заснул. Тишина, растекшаяся по коридорам и кельям после ухода директора, была глухой. Давным-давно, еще в прошлой жизни, теперь такой далекой, мама рассказывала, что однажды искала редкий вид мха в пещере, прорытой людьми в песчанике — твердом пористом мелкозерненом камне. Она говорила, что никогда не слушала такой абсолютной тишины, как там, что ушам было почти больно от отсутствия звука, и что когда ее спутники завернули за угол, они будто пропали — ни шагов, ни звяканья чаш с пестиками, ни разговоров. Алана тогда не верила Виле: разве могло быть в пещере, где эху положено отражаться от стен и только крепнуть, тихо? Ей хотелось побывать в этом странном месте, но мама почему-то никак не хотела ее туда везти.
Сейчас она ничего не слышала — и ей было страшно. Наверно, мама чувствовала себя именно так. Может быть, кто-то наложил заговор тишины или что-нибудь подобное, чтобы она больше не услышала лишнего?
 
Ожидая прихода директора, Алана вытащила одеяло из теплого плетеного пододеяльника и навертела сам пододеяльник поверх плотной, но все же такой непочтительной ночной сорочки из некрашеного льна. Ее собственное платье осталось наверху, но подняться она бы не рискнула: директор Син мог вернуться в любой момент. Алана не сомневалась, что ему было бы все равно, и он ни словом, ни жестом не дал бы знать, что девушка выглядит неуместно, и все же сидеть перед ним полураздетой было бы неправильно. Поэтому она бездумно накручивала край пододеяльника на палец и думала о том, как спросить у директора про Келлана, но нужные слова все никак не находились: присутствие главы Приюта Тайного знания хоть и успокаивало, но вместе с тем почему-то выбивало мысли из головы.
— Алана, — не столько прорезал тишину, сколько слился с ней прохладный голос.
Девушка обернулась к двери: на фоне светящегося проема высокий и длинный силуэт шепчущего казался еще менее человеческим, чем обычно: магический свет съедал объем его плеч и истончал руки и ноги, отчего он казался только выше. Но вот директор Син шагнул в келью, и иллюзия пропала. Алана подскочила, но он жестом показал, что вставать не нужно. Сам директор опустился на стул у кровати. Руки его были чистыми, простая светло-серая одежда — тоже, ни капли крови. Волосы в высоком тугом узле — не растрепавшимися ни одним волоском. Лицо, как и всегда, было равнодушно-заинтересованным, будто он обдумывал что-то, до чего Алана не смогла бы дотянуться, даже если бы захотела.
Теперь он сидел очень близко. Алана почему-то боялась смотреть ему в глаза. Что-то такое плескалось в этой синеве, что завораживало Хелки — и продолжало пугать даже понимавшую, что директор не хочет ей зла, Алану.
— Как ты чувствуешь себя?
— Хорошо, — бодро ответила Алана, отбрасывая сомнения. Кому, если не ему, можно было довериться в отсутствие Келлана? — Вы чего-то хотели?
Вышло грубее, чем она себе это представляла, но директор Син будто этого не заметил.
— Мне нужно знать, как вы прибыли сюда.
— Мы… — начала было Алана, но мужчина прервал ее:
— Не нужно рассказывать. Я посмотрю твою память.
— Как? — не поняла Алана. — Вы так можете?
— Мне нужно твое разрешение.
Алана представила, что мог бы увидеть в ее воспоминаниях пусть и хороший, но абсолютно посторонний ей человек, и, думая о том, как держалась за предплечье черного герцога, и как волнительно было с ним говорить, и как мягко и тепло он держался с ней, и как он шутил, и каким счастьем наполнила ее его выходка с фазаном, твердо ответила:
— Нет.
— Нет? — приподнял брови директор Син. — Почему?
— Простите, — ее голос дрожал. — Это не только мои воспоминания, — смалодушничала она, снова прячась за спину Даора Кариона.
Директор Син не сводил с ее лица глаз. Алана чувствовала, как под этим взором загораются щеки. Наконец, он медленно кивнул:
— Ты боишься Даора Кариона?
— Не только. Но я уверена, что мне не нужно ссориться с ним.
— Хорошо, — отступил директор Син. — Мое предложение показалось тебе неуместным по той же причине, по которой ты отказалась от присяги: ты плохо меня знаешь.
Он не спрашивал. Алана была рада, что директор решил, что только это смущает ее. Никому, даже Хелки, она не была готова признаться, сколько для нее значили воспоминания о прошедшем дне. Это было что-то уникальное, происходившее только с ней, Аланой дочерью Ласа, не смевшей мечтать о подобном служанкой. «Мой момент», так об этом чувстве говорила Хелки.
Черный герцог, знавший, казалось, все обо всем, рассказывал ей такие вещи, о которых она никогда не читала — и почему-то была уверена, что и не могла бы прочесть, — в книгах. Забыв всякий страх, Алана расспрашивала его об основных законах магии — и он охотно объяснял, в чем отличие словесных и бессловесных систем. Черный герцог хвалил ее, как когда-то и Келлан, предрекая ей будущее, которое она захочет построить. Казалось, не было запретных тем, задавая вопросы, Алана боялась, что Даор Карион оборвет ее, но он только усмехался, будто ему нравилось, что ей интересно, и терпеливо пояснял то, что она не понимала. Он вел ее сквозь выжженный им лес, придерживал, когда она спотыкалась, и иногда — как же было стыдно об этом думать! — поправлял ее волосы, когда их трепал ветер.