След сломанного крыла

— Есть вещи, о которых лучше не рассказывать, — говорит он тихим прерывистым голосом.
— Лучше для кого? — спрашивает Рани. Она делает шаг и нависает над ним. — Впервые за долгое время я хочу, чтобы ты говорил.
Он посмотрел на нее, стараясь сообразить, принимать ли ее слова всерьез. Рани видела, как он открывает рот, но не может ничего выговорить. Он сложил руки, и эти руки, когда-то столь могучие, теперь были слабыми и хрупкими.
— Пожалуйста, — попросил он впервые в жизни. Рани внимательно посмотрела на него, прежде чем решиться. Затем, зная, что он не сможет помешать, взяла ключи и пошла к выходу.
— Рани! — снова позвал Брент.
Не поворачиваясь к нему, она потребовала:
— Расскажи!
— Я выпил ликер, который принес домой.
— Ту бутылку, которой ты нам угрожал? — Рани обернулась. Она помнила дюжины выброшенных ею неоткупоренных бутылок. Подойдя к нему, она положила ключи на столик. — Когда это было?
На лице Брента отразилась внутренняя борьба — то, чего Рани за ним никогда не замечала.
— В ночь после свадьбы Марин, — он сложил газету и заерзал в кресле. Потом потер лицо руками, не глядя на жену. — Я выпил всю бутылку.
Рани напрягла мозги, стараясь вспомнить эту ночь, но не смогла. Тогда, измученная дневными хлопотами, она уснула свинцовым сном.
— Потом ты пошел в постель?
— Не в нашу, нет, — тихо произнес Брент.
Комната закружилась перед взором Рани. Она ухватилась за мангалсутру, но та обожгла ей пальцы. Она посмотрела на свои руки: на них выступили красные пятна ожога. Взгляд затуманился, но она взяла себя в руки. Впервые в жизни она должна была обрести контроль над собой. Взгляд ее остановился на стоящей у камина кочерге. На мгновение Рани представила себе, как подходит к камину, берет кочергу и со всей силой опускает ее на голову Брента.
— В чью постель ты пошел? — спросила она, уже зная ответ. В постель той единственной, кого любил.
— К Трише, — он начал всхлипывать, и звуки его рыданий разнеслись по дому. — Я не хотел этого.
— Ты изнасиловал ее! — громко сказала Рани, все еще не веря услышанному. По ее лицу потекли слезы. Всей душой она пожелала, чтобы он умер, хотя знала, что он уже умирает. Не имея другой возможности уязвить его, она направилась к выходу, хотя пообещала не уходить. Схватив сумку, она вышла из дома и в течение многих часов бродила по городу без какой-либо цели. Когда Рани вернулась, он уже впал в кому. Он лежал на полу, прерывисто дыша, и разум покинул его.
 Соня 
 
— Вы верите в чудеса?
— Простите? — убираю на ночь фотоаппараты за стол медсестры.
— В божественное вмешательство, — медсестра вносит данные о пациентах в компьютер. — В какое-то воздействие извне, — она машет рукой в неопределенном направлении, — которое все ставит на свои места?
Я никогда не думала о чудесах, никогда не верила, что они могут произойти со мной. Если бы чудеса случались, мое детство было бы иным.
— Не знаю, — честно отвечаю я. — А вы?
— Раньше не верила, — говорит она, — но после вчерашней ночи начала сомневаться.
— А что же случилось прошлой ночью? — спрашиваю я, пытаясь вспомнить больничные новости. Дэвид был прав: в больнице вести распространяются со скоростью лесного пожара. Кажется, что все узнают о событии, радостном или печальном, в тот момент, когда оно происходит, если не раньше. — Похоже, я не в курсе дела.
В последние несколько недель я начала приобретать друзей. Само это понятие для меня ново. Из-за кочевой жизни общение с людьми я свела к минимуму, но теперь, видя каждый день одних и тех же врачей и медсестер, наблюдая, как они посвящают себя помощи страдающим пациентам, я понимаю, что мир не делится только на белое и черное. Мир — это не только мои страдания, не только тьма, словно полог, скрывавшая меня от касты «благополучных». Нет, это еще и богатство оттенков, которые переходят один в другой, изменяя все вокруг, и эволюция человеческой души.
— Тесса умерла прошлой ночью.
Я замираю на месте, хватая руками воздух. Это же та маленькая девочка, с которой я работала в самом начале. Та, кто назвала свой альбом «Я». После этого я постоянно заглядывала к ней, и она, казалось, набиралась сил и чувствовала себя лучше.
 
— Что произошло? — спрашиваю я с ужасом.
— Она села и попросила позвонить ее родным. Они тут же приехали. Тесса стала называть по именам всех, кто приехал, всех членов семьи, даже тех, которых никогда прежде не видела. Она сказала отцу и матери, что все они приходили к ней в гости и играли с ней. Она сказала, что любит их, — медсестра продолжает набивать данные на клавиатуре. — Они целовали ее, ласкали ее. Она закрыла глаза, и через несколько минут ее сердце остановилось, — медсестра качает головой в явном смущении. — Позвонили в реанимацию. Мы делали все, чтобы воскресить девочку.
— Так в чем же чудо? — спрашиваю я. У меня начинает болеть сердце, во мне разгорается гнев на несправедливость жизни. Тесса была совсем ребенком. Она только начала жить. Ее будущее еще не было написано, оно только ожидало, какую историю она сочинит. Где-то должно существовать такое правило: счастье — это нечто само собой разумеющееся. Каждый поворот дороги жизни, каждый ее изгиб должен привести к лучшему. Не свет в конце туннеля, а вся дорога, залитая солнечным светом.
— Она ожила. Через минуту после того, как ее объявили мертвой, она ожила.
Я не отвечаю, у меня нет слов. Никогда я не была так удивлена, и удивление — сейчас единственное, на что я способна. Если загробная жизнь существует и в том, что происходит сейчас, есть глубинный смысл, то я либо не заметила его, либо игнорировала. Во всяком случае, я никогда раньше не думала о жизни после смерти. Но ко мне возвращается способность дышать, и печаль покидает мою душу. Тесса жива! Она жива.
— Делай добро в этой жизни и заслужишь чудесную другую, — говорила нам мама. Карма была одновременно и угрозой, и путеводной звездой; нынешняя жизнь определяла будущую.
Я ухожу от медсестры, еще не придя в себя от потрясения, и направляюсь к палате Тессы. Я помню, что она находится внизу, надо пройти несколько коридоров. Сейчас поздно, я знаю, что Тесса уже пообедала. Скорее всего, ее родители ушли, ведь дома их ждут другие дети. Я слушаю у двери, не звучат ли в палате голоса. Ничего не услышав, я тихонько приоткрываю дверь. Заглянув в щелку, я вижу мирно спящую Тессу. Ее кожа выглядит здоровее, жизненные показатели лучше, чем раньше. Я бесшумно закрываю дверь и внезапно вижу приближающегося Дэвида.
— Так ты слышала?
Хотя больница очень большая, избежать встреч почти невозможно. Одни и те же пациенты, те же самые диагностические отделения… Находясь рядом с ним в тихом коридоре, я невольно вспоминаю прошлую встречу, когда я почти дала волю своим чувствам.
— Да, — говорю я, отступая в сторону, — это чудо.
— Так все это называют, — говорит он. Я смотрю на него с плохо скрытой тоской. Его лицо, жесты, мимика — все это стало мне до странности близким. Нельзя испытывать такие чувства, это бессмысленно.
— С ней будет все хорошо? — спрашиваю я, страшась ответа. Стань я божеством, мое первое повеление было бы таким: если с тобой произошло чудо, ничего плохого потом не случится. После того как волшебная рука коснулась тебя, после того как ты стал особенным, дороги обратно быть не должно. Ты благословен навеки. А второе повеление было бы таково: чуда достоин каждый. — У нее рак?
— Мы думаем, что да, — отвечает Дэвид на мой потаенный вопрос. — И то, что с ней случилось, и сказанные ею слова дают нам надежду.
 
Это как радуга после торнадо, думаю я. Я находилась на юго-западе страны в командировке, когда торнадо в несколько миль шириной опустошило окрестности. Я была в укрытии, как и все остальные, ожидая, когда кончится разгул стихии. Выли сирены, гремел гром, свистел ветер. Десять минут мы стояли, застыв на месте, пережидая бурю. Когда же настала тишина, все выбежали наружу, пытаясь на глаз оценить причиненный ущерб. Люди разбегались, стараясь найти своих, и тут кто-то вскрикнул, указывая рукой на небо. Все в ужасе подняли лица к небу, ожидая нового торнадо, но вместо этого многоцветное сияние над горизонтом явило нам после недавнего ужаса сказочную красоту.