След сломанного крыла

— Она взрослая женщина, — спокойно говорит мама, — так же, как и ты.
Должно быть, она шутит. Мне только пятнадцать. Я еще девочка. Я только притворяюсь взрослой, как все подростки. Но в глубине души я все та же, я жду, когда повзрослею, и одновременно страшусь этого.
— Как ты можешь говорить такое? — кричу я. — После всего, что произошло, как ты можешь так поступать со мной?
— Ты о чем, бети? — спрашивает мама.
Я начинаю сбивчиво рассказывать, что помню, туманные образы возникают где-то за темной завесой, но от ее взгляда я замолкаю. Тайна, которую мой разум хранил от меня самой, для матери вовсе не тайна.
— Ты все знаешь? — я словно качаюсь на качелях, я взлетаю так высоко, что боюсь упасть. В одно мгновение я взрослая женщина, как сказала мама, а в следующую секунду — всего лишь девочка-подросток. Я колеблюсь между ними обеими, но ни одна не кажется мне реальной.
— Да, — говорит мама, опуская голову. — Я узнала об этом не тогда. Недавно.
— Каким образом? — спрашиваю я. Я протискиваюсь мимо нее обратно в ванную. Там я смотрю на себя в зеркало, и мое отражение начинает меняться. Девочка с растрепанными волосами и заплаканным лицом превращается в женщину, которой я не узнаю.
— Что со мной случилось? — спрашиваю я, хватаясь за раковину, чтобы не упасть. — Что со мной случилось?
— Ты не помнишь? — спрашивает мама.
— Скажи мне! — выкрикиваю я снова, слыша, как эхо раздается в пустом доме.
— Он пришел к тебе поздно ночью, после свадьбы Марин. После того как гости ушли, он выпил.
Я чувствую запах ликера. Он никогда раньше не пил, всегда грозил нам этим, но ни разу не выполнил угрозы. Но в ту ночь от него пахло алкоголем. Запах дешевого ликера смешался с запахом вина. Я поняла это годы спустя. От запаха этой смеси меня до сих пор тошнит. Я заснула быстро. Я спала в своей спальне, а Соня в своей. Он разбудил меня своим прикосновением. Его рука скользила по моему телу, медленно стягивая с меня простыню. Я вцепилась в нее, меня парализовал страх.
— Ты единственная, кого я люблю по-настоящему. Ты же знаешь это, правда? Поэтому ты такая особенная для меня. Поэтому я обращаюсь с тобой по-другому.
«Поэтому я никогда не бью тебя». Он не сказал этого, но не сомневался, что я все поняла. Когда он задрал на мне ночную рубашку, я подумала об этом. Я была счастливицей. Особенной. Поэтому он и не бил меня. Но потом он навалился на меня.
— Что он сделал? — спрашиваю я, и все вокруг вдруг начинает стремительно вращаться — как на аттракционе «Чайная чашка» в парке. Я обожала этот аттракцион. Круглая платформа вращалась все быстрее, и я смеялась над теми, кто жаловался на головокружение. Только потом, выбравшись из нее, я ощутила эффект. Весь мир оказался вверх тормашками. Держась за бортик, я старалась найти точку опоры — и не могла. Через несколько секунд меня вырвало, и лишь после этого голова у меня постепенно перестала кружиться. — Расскажи мне!
— Это неважно, — начинает мама. Я понимаю, что она пытается скрыть правду. Мы привыкли воспринимать свою ложь как вуаль, прикрывающую нашу жизнь. Выдумка для нас сильнее фактов. В детстве мне нравилось играть с маминым сари, используя его конец в качестве покрывала, как это требуется от женщин в Индии. Я всегда восхищалась тайной, которую оно создавало. А теперь я вижу, чем оно служит на самом деле — предлогом стреножить женщину, скрыть ее красоту и силу от мира.
— Нет, это важно для меня! — восклицаю я. Мне одновременно хочется и задать вопрос, и избежать этого. Теперь я понимаю Соню, ее вечное стремление к движению. Когда стоишь лицом к лицу со свершившимся кошмаром, кажется, легче утонуть, чем плыть дальше. — Расскажи мне!
— Он изнасиловал тебя, — шепчет мама. Каждое слово будто раздирает ей горло. Я делаю два шага назад, ее признание снова и снова звучит у меня в голове. Я так долго была слепа, что не знаю, как научусь видеть снова.
— Откуда ты узнала? — Может быть, она ошибается. Я все еще цепляюсь за возможность того, что это был сон, что я все перепутала, что выдумка, которую я сама создала, на которой построила свою жизнь, реальна, а мама говорит неправду.
 
— Он сам сказал мне, — она снова протягивает ко мне руку, и на этот раз я не могу оттолкнуть ее. Мамино признание лишило меня сил. Она прижимается ко мне всем своим худым телом. — Рассказал несколько месяцев назад, — моя блузка намокает от ее слез, но я все еще держусь на ногах. — Он плохо себя чувствовал, ему хотелось кому-то признаться. Он сказал, что с той ночи живет с постоянным чувством вины, — она отодвигается и смотрит на меня. Потом берет мое лицо в свои хрупкие ладони. — Мне так жаль, бети, мне так жаль.
 Рани 
 
Со дня рождения Сони прошло три месяца. Брент становился все слабее. Он ходил к врачам, но был о них невысокого мнения и постоянно советовал им, как лучше его лечить. Из-за его диабета они настаивали, чтобы он сократил потребление сахара. Он не хотел отказываться от сладкого чая и думал, что дело не в этом. Однако он чувствовал себя все хуже и начал опасаться за свое здоровье.
— Рани, — позвал Брент жену как-то рано утром. Днем они должны были вместе с Тришей отправиться на ланч. Рани взялась за уборку, а он в это время отдыхал в своем любимом кресле.
— Да? — отозвалась Рани, стирая последние пятнышки с полок.
— Тебя не затруднит подать мне стакан воды? — спросил он. Только недавно Брент начал скорее просить, чем приказывать.
Рани не торопилась, зная, что ему не остается ничего другого, как ждать. Наполнив стакан теплой водой, вместо холодной, которую он предпочитал, она отдала ему стакан и хотела уйти, когда он произнес:
— Триша всегда, когда мы встречаемся, выглядит счастливой.
— Да, — согласилась Рани. Триша и впрямь была счастлива. Хотя бы у кого-то из ее дочерей все шло хорошо. — Она живет так, как хотела.
— Верно, — Брент откинул голову назад и тяжело вздохнул. — Это меня радует.
Что-то в голосе мужа насторожило ее, заставило остановиться и внимательно посмотреть на него.
— Она — единственная, кто ни разу не пострадал, — сказала Рани, и ее слова прозвучали как обвинение. — Ей повезло. Счастье было ей на роду написано.
Брент ответил ей не сразу. Некоторое время он смотрел на нее, потом страх исказил его черты.
— Как ты думаешь, что с нами будет, когда мы умрем? — спросил он.
Его вопрос удивил Рани. Она редко размышляла о смерти, ведь жизнь требовала от нее столько энергии.
— Я не знаю. Наверное, мы предстанем пред нашим Создателем и дадим ответ за наши деяния, — сказала она, стараясь уколоть его. — Объясним, почему мы причиняли кому-то боль.
— А если никаких объяснений нет? — прошептал Брент. — Если это была ошибка, если ты сделал то, о чем не осмелился бы и помыслить?
Рани никогда не могла бы подумать, что Брент способен задать такой вопрос. Она с удивлением смотрела на него. Неужели он сожалеет о своих поступках?
— Тогда зачем ты совершил эту ошибку?
— Так ты знаешь? — прошептал Брент, выкатив глаза. — Откуда?
— Да я была прямо здесь, — выпалила Рани, думая, не теряет ли он разум. — Каждый день, когда ты бил меня и моих двух девочек, я была прямо здесь!
Закрыв глаза, он отвернулся от нее с явным облегчением и, не обращая внимания на ее вспышку, произнес:
— Я не об этом.
Рани всегда знала, что он чего-то не договаривает. Так же, как всегда знала, что побоев не избежать, за минуту до первого удара. И так же, как знала, что, если в его душе и было когда-то что-то хорошее, оно давно ушло. Ее охватил страх. Она села напротив него. Глядя прямо на человека, который когда-то держал ее жизнь в своих руках, она спросила:
 
— Что ты сделал?
— Это неважно, — прошептал Брент. Одинокая слеза выкатилась у него из глаза и потекла по щеке. Слишком слабый, чтобы вытереть ее, он дал ей стечь, и она оставила след на его лице.
— Нет, это важно, — продолжала настаивать Рани. Она мысленно боролась с внутренним голосом, который подсказывал, чтобы она предоставила всему идти своим чередом. Всю свою жизнь она предоставляла всему идти своим чередом. Но внезапно какая-то сила, более могучая, чем внутренний голос, потребовала от нее действия. — Расскажи, иначе, клянусь этой мангал-сутрой у меня на шее, я уйду отсюда прямо сейчас и оставлю тебя умирать одного.