Порочное обещание (ЛП)

Меня охватывает замешательство, когда я сажусь на край кровати, разглаживаю руками пуховое одеяло и смотрю на футляр для скрипки слезящимися, щиплющими глазами. Я не понимаю его, я думаю, во мне нарастает разочарование. Я не могу примирить человека, который холодно сказал мне выбирать между свадьбой и смертью, человека, который избегал меня последнюю неделю, человека, который даже не взглянул на меня по дороге домой сегодня вечером, человека, который прижал меня к дивану и использовал как игрушку для секса, с человеком, который оставил ужин за дверью моей комнаты, который защищал Ану, который сейчас сделал мне лучший свадебный подарок, о котором я никогда бы не подумала просить, создавая для меня чувство дома, в моей собственной комнате, в одну из самых трудных ночей в моей жизни. Как будто он знал, каким тяжелым будет для меня сегодняшний вечер, как я боюсь завтрашнего дня, и хотел как-то сделать это лучше.
Я медленно опускаюсь на пол, тянусь за футляром для скрипки. В течение восьми лет я хранила в нем последнее письмо, которое написал мне отец, потому что не могла вынести его прочтения. Но сейчас, накануне свадьбы с человеком, которому он обещал меня, с человеком, которому он доверил меня, я знаю, что пришло время. Может быть, это как-то поможет мне понять. Потому что я никогда не чувствовала себя более сбитой с толку, чем в этот момент.
Конверт все еще засунут за подкладку моего футляра для скрипки, жесткий и слегка пожелтевший от времени. Я осторожно открываю его, вытаскивая лист бумаги, подписанный паучьим курсивом моего отца, пересекающим его, последние слова, которые он когда-либо скажет мне.
Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза еще до того, как я начинаю.
Моя дорогая София,
Если ты читаешь это, то это потому, что меня здесь больше нет. Я знаю, что это избитый способ начать подобное письмо, но я не знаю никакого другого способа начать это. У меня разрывается сердце, когда я пишу это, потому что мне невыносима мысль о том, что я так скоро уйду от тебя, упущу так много из твоей жизни.
У тебя так много всего впереди, моя дорогая девочка, и я хочу, чтобы у тебя все это было. Я хочу, чтобы у тебя была жизнь, о которой ты мечтаешь, чтобы ты смело шла вперед и использовала каждый талант и дар, которые тебе были даны. Ты самая умная, самая красивая, самая талантливая дочь, о которой мы с твоей матерью могли только мечтать, и я никогда не жалел, что ты мой единственный ребенок, София, потому что это означает, что вся любовь, которую я могу отдать, принадлежит тебе. Ты — свет нашей жизни, и, если я о чем и сожалею, так это о том, что мой собственный выбор может подвергнуть тебя опасности.
И именно поэтому, София, я пишу это письмо. В будущем ты можешь узнать кое-что о твоем дорогом отце, кое-что, что может заставить тебя усомниться в том, кто я такой, и действительно ли я тот человек, которого, как ты думаешь, ты знаешь. С твоей стороны справедливо задавать вопросы об этих вещах, но, если и есть что-то, в чем ты никогда не сомневалась я надеюсь, что это моя любовь к тебе.
Если события произойдут так, как я думаю, и это письмо попадет в твои руки, знай, что я приму меры, чтобы защитить тебя и маму от того, что может последовать. Знай, что я сделал все возможное, чтобы убедиться, что вы обеспечены. И знай, что я сделал выбор, тот, который ты, возможно, не поймешь, тот, который может даже вызвать у тебя неприязнь ко мне, но который, я чувствую, был единственным, который я мог бы сделать в данных обстоятельствах.
Марко Романо мой лучший и близким друг, и я надеюсь, что он воспитает своего сына таким, как он, человеком, который делает то, что должен, но которому не доставляет радости жестокость, человеком с честью, который сдержит клятву, которую я попрошу дать его отца. Я не могу сказать тебе здесь, в чем заключается это обещание, но, пожалуйста, знай, моя дорогая дочь, что я бы не сделал этого, если бы чувствовал, что у меня есть другой выбор.
 
Слезы текут слишком сильно и быстро, и я откладываю письмо, боясь намочить его. Все, о чем я могу думать, это о папе в своем кабинете, пишущим это письмо вместе со мной в моей комнате несколькими дверями дальше, зная, что смерть приближается к нему.
Его сердце разрывалось, а я никогда этого не знала. В нем было так много такого, чего я не знала, и я прикрываю рот рукой, когда горе снова охватывает меня, все мое тело сотрясается. Я никогда, никогда не узнаю вторую половину человека, которым был мой отец, ту его часть, которую он скрывал от нас. Все, что у меня есть, это письмо и знание того, что он доверил своему другу вырастить сына, достойного меня, если настанет день, когда мне придется выйти за него замуж.
Такой ли Лука человек? Или мой отец переоценил своего друга? Может его друг потерпел неудачу? Полчаса назад я бы сказала да. Но сейчас, сидя здесь, в окружении обстановки моей спальни, я не могу не задаться вопросом, не я ли та, кто недооценивает Луку. Может под его холодной, бессердечной внешностью скрывается что-то большее, как намекнул отец Донахью, это вполне может быть.
Я осторожно вытираю руку о юбку и снова тянусь за письмом.
Однако я говорю все это, чтобы сказать следующее — София, если у тебя есть шанс стать свободной, избежать этой жизни, я надеюсь всем сердцем, что ты ухватишься за шанс обеими руками. Единственное большое сожаление в моей жизни, это то, что я не забрал тебя и твою мать и не убежал от этого как можно дальше. Некоторые скажут, что из этой жизни не уйти, и они вполне могут быть правы. Но больше всего на свете я хотел бы, чтобы я не был слишком трусливым, чтобы попытаться. Если бы я был достаточно смел, возможно, я бы не писал тебе сейчас это письмо.
Будь свободной, моя дорогая дочь. Будь такой, какой тебе предназначено быть. Пой, играй, и создавай музыку, от которой мир будет плакать, услышав, и помни, прежде всего, последний подарок, который я тебе подарил. Помни, что я говорил тебе о сказках.
Но о чем я прошу больше всего, София, помни, что я люблю тебя.
Твой отец,
Джовани
Долгое время все, что я могла делать, это сидеть со слезами, текущими из моих глаз, завернувшись в полотенце на полу в моей спальне. А затем я складываю письмо обратно в конверт и убираю его обратно в футляр для скрипки, осторожно закрываю его и поднимаюсь на ноги.
Я возвращаюсь к своему прикроватному столику и стоящим там двум бархатным футлярам.
Сначала я беру плоский футляр, открываю его и вижу изящный золотой браслет, по сути, цепочку-петлю с сапфирами, вставленными в овалы. И когда я открываю бархатную коробочку поменьше, там оказывается подходящая пара сережек, сапфиры овальной огранки, такие насыщенно синие, что кажутся почти черными, окруженные бриллиантами и свисающие с золотых стержней. Они красивы, и выглядят очень дорого. Золото на браслете местами слегка отполировано, как будто кто-то часто носил его и прикасался к нему.
С колотящимся в груди сердцем я тянусь за следующей заметкой.
София,
Анастасия сказала мне, что для невесты обычно нужно что-то старое, новое, позаимствованное и голубое. Она также сказала мне, что ожерелье, которое ты носишь, которое ты никогда не снимаешь, очень старое, так что, я полагаю, это решено. Твое кольцо и платье новые, так что вот тебе кое-что голубое, браслет и серьги, принадлежавшие моей матери. Ты также можете считать их позаимствованными, если хочешь, хотя мне бы очень хотелось, чтобы ты сохранила их для себя, как моя жена, моя мама хотела бы, чтобы они были у тебя.
Лука
Я смотрю на записку и драгоценности, в моих мыслях царит смятение. Как может мужчина, который привез меня домой сегодня вечером, и мужчина, написавший это письмо, быть одним и тем же человеком? Как может иногда казаться, что он ненавидит меня, негодует на меня или не хочет ничего другого, кроме как подчинить меня своей воле, а затем преподнести мне свадебный подарок в виде драгоценностей своей матери?