Порочное обещание (ЛП)
Вот почему ты не имеешь права жениться на ней.
Я далек от всего этого, тем более от всей этой ванили. Я пытал мужчин, я убивал их, я трахал столько женщин в этом городе, сколько мог достать, и вплоть до этого самого момента у меня не было ни малейшего намерения останавливаться. Чтобы сохранить свой город и свою территорию, мне придется пытать и убивать еще больше людей, и ничто во мне не противится этому ни на секунду. Но в данный момент я чувствую себя обязанным проливать кровь не из-за своего места во главе этого города.
За Софию.
Я никогда не задумывался ни об одной женщине, к которой прикасался. Мои отношения с ними заканчивались в ту же секунду, когда я выбрасывал презерватив или наблюдал, как они глотают мою сперму. Я также не ожидал, что буду думать о Софии, после того дня, когда мы обменяемся клятвами, которые защитят ее, и завершат наш брак. В конце концов, один раз, это все, что необходимо для того, чтобы сделать его законным. Один раз удовлетворил бы любое затаенное любопытство о том, какой женщиной она выросла. Может быть, еще несколько раз в нужное время месяца, если я решу, что хочу детей. Но дети никогда не были частью этого плана. Мое место должно перейти к сыну Франко, когда я умру, если Катерина подарит ему его.
Все, о чем я могу думать сейчас, глядя на город внизу, этот город, который принадлежит мне, это о том, что я хочу Софию Ферретти больше, чем один раз. Больше, чем на одну ночь. Когда я увидел ее лицо, смотрящее на меня с пола того шкафа, что-то изменилось.
Блядь, все изменилось. И я сожгу весь этот город дотла, если понадобится, чтобы Виктор Андреев никогда больше не забрал ее у меня.
* * *
Когда доктор Карелла выходит, она выглядит спокойной, что, в свою очередь, немного успокаивает меня. Я встречаю ее на полпути через комнату, опускаясь на свой кожаный диван, в то время как она садится напротив меня.
— Физически она в порядке, — говорит доктор. — У нее несколько незначительных кровоподтеков на лице и травма губы, а также несколько синяков вокруг запястий, но в целом они, похоже, не причинили ей вреда. Я проведу несколько анализов крови, поскольку она, скорее всего, была накачана наркотиками, и я бы посоветовала вам присмотреть за ней, как только она снова придет в сознание. Я не заметила никаких признаков сотрясения мозга, но если она покажется больной, было бы разумно позвонить мне на случай, если у нее возникнут какие-либо побочные эффекты от лекарств.
Доктор Карелла делает паузу.
— Я не увидела никаких признаков… жестокого обращения.
— Что это значит? — Я хочу услышать это ясно. Если эти собаки надругались над моей невестой…
— Ее не трогали, кроме синяков, о которых я упоминала. И я совершенно уверена, что она все еще девственница, если это имеет для вас значение. — Рот доктора Кареллы изгибается вниз, когда она говорит это, и я ясно вижу на ее лице, что именно она думает об этой идее.
Если бы она упомянула об этом сегодня вечером раньше, я бы сказал, что мне насрать, была ли София Ферретти девственницей или она трахалась с каждым парнем между своей квартирой и Пятой авеню. Но, как и во всем остальном сегодня вечером, это, кажется, изменилось. Мысль о том, что другой мужчина прикасается к ней, заставляет мой желудок сжиматься от ярости. И мысль о том, что она девственница, о том, что я буду первым, кто увидит ее обнаженное тело, прикоснется к ней, скользнет внутрь нее и возьмет ее в первый раз…
Мне тяжело даже просто думать об этом. Желание, которое пронзает меня, является чем-то первобытным и порочным, и мне приходится глубоко вдохнуть и прогнать мысль о том, что я хочу сделать с девственным телом Софии, просто чтобы я мог встать и пожать доктору руку.
— Спасибо, что пришла, — говорю я ей, мой голос холодный и официальный. — Я позвоню тебе, если замечу что-нибудь неуместное.
Доктор Карелла колеблется.
— Да? — Я слышу, как мой тон становится жестче. — Есть что-то еще?
Я хочу побыть наедине со своей невестой. Мне не терпится, чтобы она проснулась, чтобы я мог поговорить с ней и объяснить ситуацию, как все будет дальше. Она, конечно, будет благодарна мне за то, что я спас ее, и тогда мы сможем обсудить будущее: нашу свадьбу, то, что будет после, и что нужно будет сделать, чтобы обеспечить ее безопасность и безопасность всех, за кого я несу ответственность.
— Ее физические повреждения были незначительными, — повторяет доктор Карелла. — Но ее эмоциональное и психическое состояние, когда она проснется, может быть хрупким. Я бы поостереглась этого, мистер Романо.
— Я буду иметь это в виду. — Я шагаю к входной двери, которая ведет в холл, широко открывая ее. — Спокойной ночи, доктор Карелла.
Она тонко поджимает губы, и я могу сказать, что она хочет сказать еще что-то. Мудро, что она передумывает, кивает и выходит из квартиры, не сказав больше ни слова.
Полностью закрыв за собой дверь, я поворачиваюсь к спальне, мой пульс учащается, когда я думаю о том, что меня там ждет.
Пришло время поговорить с моей невестой.
СОФИЯ
Я снова в постели.
Когда я прихожу в сознание и чувствую пуховое одеяло под своими руками, моя первая мысль, что все это было сном: выстрелы, спасение, человек, который стоял в дверном проеме. Волна чистого ужаса пронзает меня, когда я рывком сажусь, мои волосы падают на лицо, пока я борюсь с желанием закричать. Я должна сбежать, я должна выбраться отсюда, я должна…
И затем, постепенно, я начинаю осознавать свое окружение.
Я чувствую под руками покрывало, руки больше не связаны. Я могу сесть, я ни к чему не привязана. И в комнате не пахнет лавандой, как в отеле, вместо этого здесь пахнет чистотой, как свежее постельное белье, и легким дымком, как…
Как мужчина.
Ко мне возвращается воспоминание о человеке в дверном проеме, забрызганном кровью и с пистолетом в руках. Кем он был? Был ли он тем, о ком говорил Михаил, когда сказал, что кто-то придет за мной?
Я убираю волосы с лица, оглядывая комнату, в которой я оказалась. Свет приглушен, но я могу разглядеть некоторые детали, я сижу посреди массивной кровати, застеленной гладким черным пуховым одеялом и набором аккуратно разложенных подушек, чередующихся черного и белого цветов. Вся комната одинаково элегантна и монотонна, большую часть одной стены закрывают затемненные шторы, пол из темного дерева, а изголовье кровати обтянуто черной кожей. Все мрачно и по-мужски, а в комнате пахнет властью и деньгами. Я готова поспорить, что прикроватная тумбочка из железа и дерева справа от меня стоит столько же, сколько месячная аренда моей квартиры, если не больше.
Делая глубокий вдох, я пытаюсь замедлить учащенное сердцебиение. Я больше не в отеле, и это хорошо. Надеюсь, я вырвалась из рук Михаила, хотя я не знаю, в чьи руки я попала, лучше они или хуже. Нет ничего хуже, чем стать жертвой торговли людьми, говорю я себе. Где бы я сейчас ни была, это должно быть улучшением в этой судьбе.
По крайней мере, я на это надеюсь.
Медленно вставая, я направляюсь к стене, где опущены жалюзи. У меня немного кружится голова, и я чувствую шаткость, но мне удается держаться прямо. Кто-то снял с меня обувь, я вижу туфли-лодочки, небрежно брошенные рядом с кроватью, и моим босым ногам приятно ощущать пол, прохладный и гладкий. Что-то в этом ощущении немного успокаивает меня, и я делаю еще один глубокий вдох, когда тянусь к шторке, чтобы отодвинуть ее и попытаться получить хоть какое-то представление о том, где я нахожусь.
Шторка вообще не двигается, даже когда я дергаю за нее. Расстроенная, я отодвигаю один угол, чтобы заглянуть за нее, и сдерживаю вздох при виде того, что простирается передо мной. Это не столько окно, сколько стена, большая часть этой стороны комнаты занята стеклом от пола до потолка, из которого открывается вид на часть города. Огни снаружи простираются так далеко, насколько я могу видеть, здания, из которых состоит город внизу, разбросанных в миниатюре. Как высоко я нахожусь? С головокружением думаю я, глядя вниз, и мне приходится на минуту отступить, чтобы внезапное головокружение отступило.