Притворись, прошу! (СИ)

Я разбавил новость несерьезностью, надеясь так смягчить реакцию Отиса, стесать углы его злости, — вот только, к моему удивлению, он весело хмыкнул в сторонку. И все?..
— Что-то я не понял: разве ты не должен вычитывать меня по поводу репутации в рабочем коллективе?..
— Ничего нового ты мне не рассказал: я уже наслышан.
— И… что, вся ярость выдохлась?..
— В этот раз ее не было. — Он смотрел в никуда, избегая взгляда глаза в глаза, усердно подбирал верные слова, разметанные по темноте сознания. — Я… прекрасно понимаю, что это было сплетение случайности и твоего сомнительного чувства юмора, но… Это глупо! Я и сам не рад, что на меня оказывают влияние подобные мелочи!.. Но ты как будто подтвердил для окружающих то, что… могло бы между нами происходить…
— «Могло бы»? Уже происходит.
— Нет, — покачал головой Отис. Для нас двоих танец завершился, но наши сцепленные руки не отстранились от груди Отиса с барахлящим мотором в ней. — Кэм, я подыгрываю порой, потому что мне это выгодно — приятно верить время от времени в этакую сказочку со счастливым концом, но мы оба знаем, что ты просто загорелся идеей, зафиксировался на «одноразовом» желании: стоит тебе получить то, чего ты хочешь, и ты забудешь про меня в этом плане. Сколько раз так уже было с твоими подружками?
— Может, хватит за меня решать? Если я раньше часто переключался с человека на человека, что, поумнеть и измениться не способен? Ты вон женился на первой девчонке, которая тебе дала, — значит, на всякой, кто тоже даст, женишься?
— Я больше никогда не женюсь… — впервые столь явственно выразил тоном отвращение Отис, и я не поверил собственным ушам. Сара оглянулась: она не разобрала ни слова, лишь услышала сердитый голос мужа. Отис придвинулся ко мне, наши лбы случайно соприкоснулись, и в таком положении мы замерли посреди импровизированного танцпола. Отис был слишком близко — мне физически больно было на него смотреть, но опустить веки, как он, я не мог, слишком сильно был поражен новой стороной личности лучшего друга. — …В браке нет ничего хорошего, Кэм, — отчаянно нашептывал Отис. — Он подпитывает иллюзии наивных идиотов вроде меня. Единственный прок — это убедительная игра в любящую семью для детей, что в ней родились. О, и конечно же, налоговые льготы…
— Это как-то… цинично, что ли… — выдохнул я в его губы. — Не то чтобы я спорил, но тебе такие изречения уж точно не свойственны…
— Да… — вымотанно согласился он, выпустил меня и, точно прощаясь, похлопал по щеке. — Я… Мне надо выйти… на свежий воздух… Я скоро…
В любой другой ситуации я бы позволил Отису уйти: лишенная эгоизма дружба — это умение не вторгаться в личное пространство другого человека, когда ему требуется побыть наедине со своими мыслями и эмоциями. Но не сегодня, Отис, прости… Таким я его еще не видел. За все годы нашей дружбы! Я следовал за пересекающим зал Отисом по пятам, намеренно не окликал его, чтобы не вспугнуть. Он вышел в холл, успел преодолеть половину оставшегося пути до двери, когда я нагнал его бегом, схватил за локоть и затащил в пустынный служебный коридор.
— Кэм, я же сказал! — Он вырвался из моих рук. Голос усиливался эхом. — Я хочу побыть один! Я вернусь к столу, подожди меня там…
— Нет. Выкладывай: что это была за тирада про брак?
— Ничего… — просопел Отис, накрыв ладонями лицо. Когда он опускал руки, кончиками пальцев задел волосы, и выбившиеся из прически пряди бросили тени на лоб.
— Не лги мне…
— Почему нет?! — безжизненно рассмеялся Отис мне в лицо. — Ты же мне лжешь — и отчета себе не отдаешь в этом! Поэтому я даже злиться на тебя не могу!.. Кэм, я не против обмениваться знаками внимания, когда у тебя настроение соответствующее, — на пороге крика заявил он, припав спиной к холодной настенной краске, — но не нужно всякий раз спорить со мной на тему твоей несерьезности и доказывать обратное с пеной у рта! Я лучше знаю!..
— Откуда, черт побери?! — разъярил он меня не на шутку. — Откуда ты вообще может знать, что на душе у другого человека?!
 
— Потому что раньше я не знал, понял?! Потому что раньше, как последний идиот, считал, что знаю человека, с которым знаком более десяти лет! Я допустить даже не мог, что руки, которые готовили мне завтрак, и губы, что целовали по возвращении с работы, касались кого-то другого — ДРУГИХ! МНОГИХ ДРУГИХ!.. — выкрикнул Отис, и я бессильно опустил руки. От моей злости не осталось ни следа: ничтожная, она просто стерлась на фоне лавины боли и ненависти Отиса по отношению к самому себе, доверчивому и слепому… — Я работал на износ для нее! Для нее и Рины, чтобы два самых дорогих человечка в моей жизни ни в чем не нуждались! Чтобы у них было в запасе как можно больше средств! Это кошмарно, Кэм! — допущение, что в любой чертов день ты можешь умереть — как, твою мать, угодно! — и тогда твоей овдовевшей супруге придется черт знает как тянуть на себе и дом, и образование дочери, а ведь если она не справится, жилье в спокойном районе придется променять на дешевый клоповник в многоквартирке, где соседями могут быть самые отпетые негодяи, а о престижном колледже для Рины вообще придется забыть, как и о высокооплачиваемой работе, соответствующей ее способностям и интересам, — и станет тогда моя дочь влачить жалкое существование, занимаясь ежедневно тем, что будет потихоньку убивать ее, подводить к моральному истощению и телесным болезням; будет заниматься тем, что возненавидит всей душой, как и саму себя за невозможность жить лучше, свободнее… — Он запрокинул голову, чтобы терпимый удар о стенку через боль помог совладать со вскипевшими эмоциями. Отис держал тонну тягостных переживаний внутри так долго, что теперь изливаться порционно они не могли: вырывались бурным потоком, угрожая сбить слушателя с ног, с чем прекрасно справлялись… — Так что я знаю, Кэм… — разбито, но уже куда спокойнее попытался подвести черту Отис. — Ты можешь думать, что испытываешь нечто стойкое, настоящее, да хоть клясться в любви можешь!.. — обронил он пропитанную болью, оттого и неуместную улыбку. — …Она вот клялась… Да только это ничего не стоит, Кэм. Как и брак. Как и слепое доверие. Потому что — что бы я ни делал! — это все равно никоим образом не застрахует меня от предательства. Я могу вбухивать все имеющиеся силы, но во мне, похоже, просто нет того, чем можно было бы удержать другого человека! Чувства пройдут — десятилетние даже, ты понимаешь?!.. Хотя о каком десятилетии идет речь, если у нее мужчины начали появляться не в этом и даже не в том году…
Он плавно сполз по стене на пол, спрятал изорванную в клочья грудь за согнутыми коленями, уперевшись побелевшими пальцами в пол.
— Я — не Сара, — не нашел я формулировки менее пресной.
— Да… Ты хуже… Ее ко мне поначалу хотя бы ребенок приковывал — ты же как гребаный песок: просыпаешься сквозь пальцы…
— Серьезно? Если я такой непостоянный, отдаляющийся и выбирающий свои потребности, выгоду для себя одного, почему я вообще, по-твоему, согласился на игру в парочку голубков? Я ненавижу врать — терпеть не могу помнить все детали вранья и волноваться, что ляпнешь лишнее, запутаешься в собственной паутине — и, что хуже всего, другого человека этим подставишь, даже не себя. Но я пожертвовал спокойствием, дабы выручить тебя в трудную минуту. Я пожертвовал личной жизнью и не затаил обиду на тебя, потеряв Никки. Я жизнь был готов отдать, только бы спасти тебя на озере… — Наконец, Отис поднял взор на меня, и говорить стало в разы сложнее по вине возникшего в горле кома. — …В тот момент я умереть и в худшем случае был готов, так-то… Имея возможность заполучить что угодно, все равно подумал, что вместе с тобой потеряю слишком многое… Я на сделку с совестью пошел… Ты даже представить себе не можешь… Я… сложно описать, какой именно разновидностью насилия и шантажом сохранил наше притворство в тайне от Сары, чтобы твою задницу прикрыть… У меня эта мерзость таким толстенным осадком на душе выпала, какой никогда не растворится, что бы я ни делал. Но я все равно не жалею — потому что шел против своих принципов, стремясь защитить тебя… После всего перечисленного это, разумеется, не сильно тебя впечатлит, но я от отсоса отказался — это о многом говорит! Я люблю минет! Не делать, получать! Хотя вот уже можно и поспорить после недавнего, да? — соскочил я на привычные рельсы юмора, и Отис болезненно рассмеялся. — Я ни с кем не спал уже очень давно, а возможностей вокруг — масса!..