Жмурки (СИ)

Если б Антигона меня послушала, — подумал я. — Если б она покинула дом, как я ей приказал, то здесь был бы бардак.
Ну ладно, не бардак. Лёгкий беспорядок. Чашка в раковине с остатками кофейной гущи, стакан из-под молока, серебряная ложечка рядом с сахарницей…
Но кухня выглядела так, как обычно перед тем, как Антигона отбывала ко сну: безупречно вылизанной сверкающей и пустой.
Я рванул дверку холодильника.
Новый серебряный термос стоял на самом видном месте. Значит, фермер, поставляющий свиную кровь, у нас уже был.
Обычно он приезжает часа в четыре утра, чтобы успеть занять место на рынке.
Его всегда встречает Антигона — просто потому что меня не бывает на месте в это время.
Рука сама потянулась к термосу, отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам.
Я выпил всё, до последней капли.
Обычно мне хватает одной чашки утром и одной — перед выходом на экскурсию.
Но сейчас, я это чувствовал, одной чашки мало.
В мозг услужливо впрыгнула мысль прогуляться до будочки и взять в доноры одного из оборотней…
Я её прогнал.
Голод — это ещё не повод превращаться в мразь.
А потом отнёс пустой термос в раковину, включил холодную воду и споласкивал его изнутри, пока жидкость из бурой не сделалась прозрачной.
Поставил термос в сушилку и только после этого пошел в спальню Антигоны.
Зубы скрипели, словно я жевал наждачку.
Паршивка. Малявка. Ничего святого. Только шефа и слушается…
Распахнув дверь, я замер на пороге.
Антигона спала, разбросав огненные волосы по подушке, едва прикрытая тонкой белоснежной простынкой, на фоне которой её кожа казалась прозрачной, как самый чудный китайский фарфор.
У меня перехватило дыхание.
Она казалась такой хрупкой, такой… беззащитной, и такой… красивой.
Никогда до этого Антигона не казалась мне красавицей. Да, у неё был свой шарм, своя прелесть — но не более.
Ни длинных, как у Мириам, ног. Ни пышной, как у Алевтины, груди. Ни томного и манящего, как у многих моих пассий, взгляда…
Но сейчас я понял: краше неё нет никого на белом свете. За её веснушки, за её оранжевую луковицу вместо причёски, я буду драться до последней капли крови.
В лицо прилетела подушка.
Она ударила с такой силой, что я грохнулся затылком о стену, чуть не упал, и так и остался стоять, на полусогнутых, оглушенный и обескураженный.
— Ты чего кидаешься? — спросил я, прикрываясь всё той же подушкой.
— Са… Сашхен? Это ты? — голос у Антигоны был растерянный.
— А кто же ещё? Восставший зомби?
— В это я верю гораздо больше.
Голос её так и сочился сарказмом.
— Издеваешься?
— В зеркало на себя посмотри.
Я пересёк комнату и посмотрел в ростовое зеркало, заменяющее дверцу шкафа.
Антигона была права.
Зомби и те обычно выглядят приличней.
Волосы, побелевшие после смерти, были всклокочены и с одной стороны запеклись от крови. Как и половина лица, где глазница представляла собой заполненную бурой коркой яму.
Рубашка, куртка — всё выглядело так, словно на меня опрокинули тазик битых яиц, приправленных кетчупом.
Всё остальное было изгваздано в земле, тут и там налипли сухие листья и прочий мусор.
— С глазом это серьёзно? — спросила из-за моей спины Антигона.
Пока я любовался собой, она успела одеться, скрутить волосы в гулю на макушке и даже умыться — веснушки на её личике сияли, как новые медные копеечки.
— Не знаю, — честно сказал я. — Боли я уже не чувствую, но…
 
Я поднёс пальцы к глазнице, но отдёрнул: боялся почувствовать пустоту.
— Марш в душ, — приказала Антигона. — Я пока кофе сварю.
И я почти её послушался, опомнился уже в дверях.
— Постой! Я же сказал тебе уходить. Здесь опасно! Ты могла погибнуть, пока я…
Лицо начало трескаться, в глазнице запульсировала боль, прорвала корку и пролилась кровавой слезой.
Этого ещё не хватало. Совсем расклеился, кадет. Стыдись.
Мысль была настолько неожиданной, что я вскинулся. Показалось, Алекс стоит рядом, прямо за моим плечом. И тихонько посмеивается.
Успокойся, кадет. Послушай девочку. Она у нас умненькая.
Не то, что ты, разгильдяй, — звучало в послевкусии.
Мне стало стыдно.
— Так почему ты не ушла? — холодно спросил я Антигону.
— Я хотела, — она пожала плечами. — Нет, честно… Но когда пошла переодеться, на подушке нашла вот это.
И она протянула мне письмо.
Я моргнул.
Почерк принадлежал Алексу, в этом не был никаких сомнений. Эти куриные буквочки, этот широкий росчерк в конце каждой строчки…
"Звезда моя! Прости, что покидаю вас столь неожиданно, но поверь: если б я мог, поступил бы иначе.
К сожалению, обстоятельства складываются таким образом, что без меня вам будет лучше. Самое главное, что вы должны уяснить: меня не надо спасать. У меня всё хорошо, а будет ещё лучше.
Заботься о Сашхене — ты же знаешь, он большой ребёнок, и надобен за ним глаз да глаз. Девочек береги.
Моя драгоценная дочь, запомни следующее: агентство теперь на тебе, все бумаги в порядке и находятся у господина Плевако. Думаю, ты прекрасно со всем разберешься.
Как долго медлил я!
Как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал.
Готов я. Ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное и жизнь мою приемлет.
До свидания, родные мои. Ваш любящий А… "
Я поднял глаза от письма. А потом процитировал: «моя драгоценная дочь»…
Антигона фыркнула.
— Свежо предание.
Я моргнул. Пожал плечами. Сделал над собой усилие, и открыл рот.
— Ты знала, что шеф — ваш…
Я так долго хранил эту тайну, что язык не поворачивался.
— Ну да. Отец, — равнодушно кивнула Антигона. — Мы это всегда знали.
— И…
— Почему не признавались? — она пожала одним плечом. — Психика у вас, мужиков, слабая. Развели бы сопли в сиропе — вы это любите.
— Мы любим?.. — я выпучился на девчонку, как на чудо морское. — Мы?..
— Ну вот, началось, — закатив глаза, она пошла из комнаты.
— Да что началось-то? — не унимался я. — Нет, ты мне скажи…
— Чего орёте в такую рань?
В коридоре стояла стригойка. Она тоже была в неглиже: шелковые шортики, разлетайка на лямочках… Волосы, обычно стоявшие пышным облаком, были слегка примяты и торчали спиральками.
— Суламифь?
Я совсем забыл про неё.
— Ты что, не помнишь, что вы меня пригласили? — в глазах девушки зажглись звёзды обиды.