Когда-то там были волки

Собака начинает лаять, и я поворачиваю домой, пока Дункан не заметил меня.
Когда я еду на работу, звонит телефон. Это Эван.
— Только не злись, — начинает он. Я вздыхаю. — Нильс отправился в лес и нашел нору.
— Что? Проклятье!
Яростно, до боли в пальце, я жму на отбой и заезжаю на парковку около базы. Врываюсь в дверь, шаря по комнате глазами в поисках Нильса, который с пришибленным видом сидит на кухне. Зои и Эван прячутся за экранами компьютеров.
— Я надеюсь, что ослышалась, когда мне позвонили по телефону, потому что уверена: ты не пошел к той норе после того, как я довольно внятно запретила делать это.
Нильс поднял руки, останавливая меня:
— Надо было найти Шестую.
— Она со дня на день родит, ей нужна нора.
— Ее там даже не было, когда я пришел.
— Это еще хуже!
— Давай понизим тон, — предлагает Эван, нарочито переводя взгляд мне за спину.
Я оглядываюсь через плечо и вижу стоящего в дверях Дункана, который наблюдает за нашей перепалкой, но мне сейчас не до него. Я снова поворачиваюсь к Нильсу.
— О чем ты только думал?
— С тех пор как мы сюда приехали, ты пытаешься держаться в стороне, — спокойно объясняет Нильс; он всегда раздражающе спокоен. — Не знаю, отчего ты стала такой робкой, но ты не хуже нас всех знаешь, что иногда нужно вмешиваться.
Кровь бросается мне в лицо.
— Если ты заставил Шестую покинуть нору, я тебя просто убью. Вот и коп здесь — будет моим свидетелем. — И, не дожидаясь ответа, я решительно выхожу на улицу, чтобы остыть.
Прислонившись к изогнутому стволу можжевельника, моего любимого дерева в этих краях, я наблюдаю за плавными движениями леса. Столбы солнечного света, падающие сквозь листву. Шорох в высоком, чуть не по пояс, папоротнике. Я всего лишь пытаюсь не вмешиваться, но это не то же самое, что держаться в стороне.
Не проходит и нескольких минут, как я слышу звук открываемой двери и позади меня возникает Эван. Сначала он молчит, потом шепчет:
— Мы действительно должны были найти нору.
— Но не появляясь там во плоти, когда волчица должна принести приплод.
Если Шестая ушла на поиски еды, а возвратившись, унюхает в логове запах человека, она туда больше не войдет. Даже если у нее уже будут волчата, она скорее бросит их — так силен страх волков перед людьми. Нильс знает это, мы обсуждали это вчера, когда я решила, что нельзя рисковать и показываться там, пока нельзя.
— Может, придется забрать ее сюда, — говорю я.
— Это наша работа.
Я бросаю на него косой взгляд:
— Я и правда стала робкой?
Эван наклоняет голову:
— Просто… не хочешь лишний раз вмешиваться.
— Я хочу, чтобы они были свободны.
— Кто же против, но ведь это мы привезли волков сюда и подвергли опасности. Не исключено, что они все же нуждаются в нашей помощи.
Я медленно киваю. Отец всегда говорил: когда мы начинаем отделять себя от живой природы, когда перестаем быть ее частью и отгораживаемся, в мире нарушается гармония. Он верил, что мы можем преодолеть эту ошибку, если найдем способ снова вернуться в лоно природы. Но я не знаю, как это сделать, когда наше существование угрожает животным, с которыми мы должны восстановить связь.
Я бы отдала что угодно, только бы не пугать их; от этого мне очень грустно. И все же, по правде говоря, страх зверей перед людьми защищает их от нас.
В коттедже стоит неловкая тишина — все ждут, сменила ли я уже гнев на милость. Я встречаюсь с Нильсом глазами.
— Можешь отметить мне на карте, как пройти к норе?
— Конечно.
Он вскакивает и бросается рисовать маршрут, а я начинаю собирать рюкзак для похода.
— Можно тебя на два слова? — спрашивает меня Дункан.
— Сейчас я занята, господин полицейский. Мне нужно идти к норе. — В голову приходит, что он заметил меня утром, когда я наблюдала за ним с холма, и если это так, я сгорю со стыда.
— Тогда я с тобой, ладно?
Я смеюсь.
— Нет.
— Почему?
— Я должна пойти одна. Чем меньше народу будет там ошиваться, тем лучше.
— Тогда давай так: я пойду по твоим следам и постараюсь не шуметь. Я могу быть совсем незаметным, если нужно.
 
— В самом деле?
Он изучает меня, пытается раскусить. Вертится вокруг. Я не собираюсь упрощать Дункану задачу, а потому указываю на его ногу:
— Ты потратишь целый день, таскаясь за мной, а мне придется замедлять шаг, это нежелательно.
Я беру у Нильса карту, забрасываю на плечи рюкзак и направляюсь в конюшню, чтобы оседлать лошадь. Дункан следует за мной и садится на другую лошадь. Я смотрю на него с раздражением. А он не робкого десятка, надо отдать ему должное.
Я сдаюсь, мои мысли уже заняты заботой о волках.
— Только слушайся меня, ладно?
— Будет исполнено, мэм.
— Хочешь спросить про волчицу, которая воет по ночам? — говорю я, когда наши кони шагают по испещренному солнечными пятнами лесу.
— Да, — отвечает Дункан. — Люди жалуются. Она всех пугает. Что с ней случилось?
— Самец, которого застрелил Рэд, был ее партнером. Она зовет его, надеется, что он вернется домой.
— А, — произносит он. — Я не знал, что у них так бывает.
Мы, пригнувшись, проезжаем под длинными изогнутыми ветками сосен. Путешествовать поле-су сейчас легче, чем зимой, когда земля плотно укрыта снегом, который может таить опасности. И все же тропинки нет, а подлесок густой. Мы движемся медленно, чтобы лошади не оступились.
— Размножающиеся волки — ты бы назвал их вожаками — создают пары на всю жизнь, — рассказываю я. — Мы думаем, что эта самка, Номер Шесть, беременна. Возможно, ее придется снова поместить в загон.
— Почему? — спрашивает Дункан. Из-за травмированной ноги он с трудом забрался на лошадь, но в седле сидит неплохо, хотя и немного напряжен. Я делаю вывод, что он нечасто ездит верхом.
— Волки выращивают щенков семьями. У каждого члена стаи своя роль. Они очень сильно полагаются друг на друга ради выживания. Шестой придется заботиться о детенышах одной. Пока она кормит, ей будет трудно охотиться. А если мы еще и вынудили ее оставить нору, тогда дело совсем плохо.
— Она не станет от этого агрессивной, не будет искать легкую добычу?
— Ты имеешь в виду скот? — Я сама ночами не сплю, думая об этом. Я размышляю над его вопросом и наконец говорю: — Вот поэтому может возникнуть необходимость снова поместить ее в загон. — Что-то заставляет меня продолжить: — Волки страдают от одиночества так же, как и мы. Разница в том, что одинокий волк уязвим, тогда как одинокий человек, наоборот, защищен от неприятностей.
Дункан чешет бороду цвета соли с перцем.
— Здесь я с тобой не соглашусь, Инти Флинн.
Белые стволы берез, кажется, светятся. Мерцающие листики цветом, по Вернеру, вероятно, ближе к желтовато-зеленоватому, цвету спелой груши кольмар, яблок «айриш питчер» и минерала под названием микролит. Они придают пейзажу видимость весенней дымки; даже колокольчики появляются, устилая землю лиловым ковром и превращая этот лес из суровой, опасной чащи, какой он казался зимой, в теплую, уютную, приветливую рощицу, наполненную веселым птичьим щебетом.
— Инти Флинн, — повторяет Дункан. — Что это за имя?
— Если честно, черт его знает.
— В смысле?
— У меня отец-канадец с ирландским именем и мама-австралийка с английским. Дедушки и бабушки из Шотландии, Ирландии и Франции, и никто из нас не знает, откуда взялось мое имя.
Он улыбается.
Я прочищаю горло.
— А как насчет твоего? Крепкое шотландское имя для крепкого шотландского парня?
— У меня чистокровная шотландская семья, и наши корни уходят в глубокую старину.
— Наверно, это приятно.
Дункан пожимает плечами.
— Твои родители живут в городе?
— Жили, — отвечает Дункан. — Они уже умерли.
Я смущаюсь; лучше бы я не спрашивала.
— Так о чем ты пришел со мной поговорить? Он ерзает в седле.