Я Распутин (СИ)
Стоило вернуться в Москву, как я оказался в центре общинных дрязг. Видимо, до местных иоаннитов окончательно дошло, что обратного хода не будет, прежнее руководство не вернется, и челом бить теперь надо мне. Ну и понеслось – тащили все, от застарелых интриг за власть в общине, до откровенного бреда, что имярек неправильно крестится, поскольку делает слишком большую паузу между вторым и третьим движением. Сссука, мне что его, с секундомером теперь проверять? Разогнал по работам, но помогло ненадолго – лезли, как карельские комары в щелку и зудели, зудели, зудели… Надо тут все перекраивать и перестраивать, поставить крепкого мужика-руководителя, да где такого взять?
– Батюшка Григорий Ефимович, не прогневайся… – донеслось из приоткрытой двери.
И меня прорвало. Прогневался, да еще как – я тут сижу, голову ломаю, что что профессуре говорить, что Толстому, планы составляю, аргументы подбираю, а им позарез надо наябедничать про неверно потраченные пятнадцать копеек!
Взвыл, собрался и удрал. Но напоследок сказал, что если через три дня дом не будет сиять чистотой и не будет найдено место под приют – всех разгоню.
Опять поехал в «Славянский базар», там же не только ресторан, там и гостиница, все вместе и самый центр города, до Кремля пять минут пешком, до Лубянской площади три. Там-то меня и догнал запыхавшийся Алексеев – оказывается, он поехал за мной еще к иоаннитам и мы разминулись буквально на полчаса.
– Григорий Ефимович, так это прекрасно, что вы сюда переселились! Здесь можно и встречу провести!
– Какую тебе еще встречу, заполошный? – после скандала в общине я был мрачен.
Борис мгновенно уловил мое настроение и мягко, но настойчиво повлек обедать, по пути рассказывая московский байки и разные примечательные новости. А за столом довел желание некоторых промышленников-старообрядцев повидаться лично.
Во второй раз к Толстому я прибыл разве что не с крестным ходом – полсотни иоаннитов молились и пели у ворот, пока я пытался пробиться внутрь, заявляя, что не уйдем и будем тут хоть всю ночь стоять и молитвы читать. Видимо, такая поддержка и сработала – держать на морозе столько народу граф не рискнул, пригласил меня в дом. А может, оставленная программа помогла. Так или иначе, вот Лев Николаевич меня и принял.
Дом у него совсем простой, деревянный, досками обшитый. Никаких портиков или колонн, так, двухэтажная дачка. И то – до недавнего времени это была окраина города, недалеко отсюда Хамовнические казармы с плацем, а дальше до самых Лужников огороды и выпасы. Клиники университетские десяти лет не прошло, как построили. Оттого и сад такой большой, из-за него граф этот дом и купил, так-то он в знаменитой Ясной Поляне проживал.
Четыре часа мы с ним разговаривали. Гуляли по саду, обедали, спорили. Ну, как спорили – глыба, его с места не сдвинешь, всю жизнь свои убеждения шлифовал. Да и как мне с ним спорить, если он Гришки старше вдвое, а меня самого в три с половиной раза? Смотрит – сверху вниз. Уж я и так, и эдак, и программу расписывал, и перспективы, и то, что будет кому слово за колонии толстовцев замолвить, и даже пытался давить на сходство названий газет – у нас «Слово», у них «Свободное слово», все никак. Не любил Лев Николаевич церковь, власть и политику, истинный анархист в высшем смысле этого слова. С отношением к церкви я даже согласился, поскольку тут она синодальная, то есть не самостоятельная, встроенная в государственные структуры. Эдакое Министерство православия, со всеми бюрократическими минусами и насаждением своих порядков государственными мерами, вплоть до арестов и каторги. Хорошо хоть Манифест веротерпимость провозгласил.
Вегетарианство я старательно обходил, побаивался, а ну как начнет навязывать? Но нет, Лев Николаевич тут не давил, удовлетворился моим ответом про постную пищу. Приврал я, конечно, но как по мне, вопрос даже не второстепенный, нечто вроде пунктика.
Зато Толстому хорошо зашли мои мрачные прогнозы про будущее России. Смута будет нарастать, погибнут миллионы и миллионы… Слегка проканало.
Закончили тем, что граф обещал написать десяток статей для «Слова», а я – их опубликовать. Ох, чую, грандиозная бомба будет, умеет классик ежа подбросить. Да и меня церковники попытаются сожрать за такие контакты с отлученным от церкви. Эх, ладно, живы будем – не помрем!
Напоследок Толстой прямо-таки огорошил – заявил, что если наша затея с детскими колониями не потухнет через год, пойдет в рост, то он вот этот дом-сад и все что тут есть, завещает новому приюту. Вот это я понимаю, красивый жест!
Общение с мировым авторитетом привело даже в некоторую эйфорию, и, остывая по дороге в гостиницу, я задумался – а не слишком ли широко я замахиваюсь?
Толстовцы, сторонники патриаршества, старообрядцы, интеллигенция, крестьяне… В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань, да? А потом сообразил – я ведь не военизированную структуры создаю, не передовой авангард или там партию нового типа, а движение единомышленников. Где может быть всякой твари по паре – диверсификация и широкий ассортимент! Не хочешь жертвовать на стремную полусектантскую общину иоаннитов – жертвуй на культурные скиты, не хочешь на них – жертвуй на партию, неохота с политикой связываться – вот тебе детские колонии. Как там Остап Бендер говорил – мы поможем не всем, а только маленьким беспризорным детям, да? Вот пусть и помогают.
Глава 17
В Кинешму ехать я не собирался, но пришлось. Капитан в телеграмме отчитался о поездке по волжским иоаннитам и все вроде бы ничего, но вот в Кинешме вышел затык. Там были скорее не иоанниты, а сочувствующие и они, что особенно странно, сумели создать крепкую и вполне финансово самостоятельную общину. А раз так, то ее руководители после смещения откровенно сектантских лидеров «столичного центра», да еще и вдалеке от него, почуяли волю и теперь оглядывались на предмет самим чего-нибудь возглавить.
Можно было все решить силовым путем – кого припугнуть, кого церковникам сдать, кому бока намять, – но это мгновенно бы стало известно и от нас могли отшатнутся только-только приведенные «под руку» ячейки. Вот капитан и спрашивал совета что делать, причем он обоснованно предполагал, что мое появление может правильно подействовать на «местное руководство».
Я и поехал, тем более, что железная дорога до Кинешмы была, всего-то ночь в поезде. Но выспаться мне не удалось – не успел я сесть на свое место в вагоне, как на входе послышался громкий разговор с кондуктором. Затем по коридору простучали дробные шаги, шедший последовательно открывал и закрывал двери во все купе, пока не добрался до моего.
– Вот вы где! – радостно сообщил неизвестный мне лобастый интеллигент с общепринятой тут бородкой а ля Чехов.
Но тут же притормозил:
– Прошу простить, Григорий Ефимович, что так бесцеремонно. Приват-доцент московского университета Булгаков, Сергей Николаевич.
Оба-на, вот это зверь на ловца выбежал! Философ, экономист, богослов, в молодости марксист, а потенциально – православный священник и эмигрант, но это мы еще посмотрим. А зверь тем временем эмоционально и возбужденно рассказывал, как услышал про «необыкновенного мужика» от профессора Вернадского, как прочитал программу «Небесной России», как кинулся меня искать и вот только догнал!
– Да вы садитесь, Сергей Николаевич! Чего стоять-то, – расстался я с мечтами спокойно отдохнуть в пустом купе. – Вы как, до Кинешмы поедете?
– Да куда угодно! Вы не представляете, какое чудо эта ваша программа!
Да уж, все чудесатее и чудесатее. Оказывается, Булгаков давно носился с идеей создания «союза христианской политики» и увидел в «небесниках» воплощение своей мечты.
– Это очень хорошо, что вы пытаетесь перехватить экономические и социальные требования у революционных партий! Цель ведь у них верная, только методы поганые, уж я-то знаю, – разливался Сергей Николаевич.
А я слушал и думал, как все удачно складывается. Вот, готовый идеолог движения, причем он подходит на эту роль гораздо больше, чем я. И по образованию (духовной семинарии и юридическому факультету), и по знанию местных условий, да и по складу ума, похоже. Все один к одному, даже совпадение взглядов.