Хармс Даниил

А родительница шумит и требует своего ребёнка.
Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками развёл, однако всё же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.
Тут опять папа разбушевался, дескоть, это, мол, ещё нельзя назвать рождением, что это, мол, ещё не человек, а скорее наполовину зародыш и что его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
И вот посадили меня в инкубатор.
 
25 сентября 1935 года 
 
Инкубаторный период
В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был стеклянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате. Больше я ничего не помню.
Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днём моего рождения стали считать именно 1-ое января.
 
<Сентябрь 1935> 
 
  
«ПЕЙТЕ УКСУС ГОСПОДА…» 
 
Рассказы и сценки
 
 
 
 
 
  
Вещь
 
 
Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.
Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него с высока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташа, в наколке и передничке, всё время невозможно стеснялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза изображая этим что она стесняется.
Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом. Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.
Выпив по первой рюмочке все на секунду замолчали и поели колбасу. Немного погодя все опять заговорили.
Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться кто это стучит в двери.
— Как это странно, — сказал папа. — Кто бы там мог стучать в дверь?
Мама сделала соболезнуещее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказала: «Странно».
Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку, выпил и встал из за стола.
Ростом был папа не высок. Не в пример мамы. Мама была высокой, полной женщиной с лошадиным голосом, а папа был просто её супруг. В добавление ко всему прочему папа был веснущат.
Он одним шагом подошел к двери и спросил:
— Кто там?..
— Я, — сказал голос за дверью. Тут-же открылась дверь и вошла горничная Наташа вся смущёная и розовая. Как цветок. Как цветок.
Папа сел.
Мама выпила ещё.
Горничная Наташа и другая как цветок зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего плохого не сказал, а только выпил, так-же как и мама.
Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады ели до утра. Но мама молчала, сидя на своём месте. Это было очень неприятно.
Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с испуга и закричала что она ясно видила как с улице в окно кто то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, т<ак> к<ак> их квартира в третьем этаже, и никто с улице посмотреть в окно не может, для этого нужно быть великаном или голиафом.
Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ни что на свете не могло её убедить, что в окно никто не смотрел.
Что бы успокоить маму, ей налили ещё одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.
Наташа и горничная как цветок сидели потупив глаза от конфуза.
 
— Не могу быть в хорошем настроении когда на нас смотрят с улици через окно, — кричала мама.
Папа был в отча<я>нии, не зная как успокоить маму. Он сбегал даже на двор, пытаясь заглянуть от туда хотя бы в окно второго этажа. Конечно он не смог дотянуться. Но маму это ни сколько не убедило.
Мама даже не видила как папа не мог дотянутся до окна всего лишь второго этажа.
Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьёт только в знак того что убеждена что в окно кто-то посмотрел.
Папа даже руками развёл.
— Вот, — сказал он маме и подойдя к окну растворил настеж обе рамы.
В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его папа захлопнул рамы и сказал:
— Никого нет там.
Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату, и даже открыл окно и вошёл.
Мама была страшно взволнована. Она грохнулась в истерику, но выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком успокоилась.
Вскоре и папа пришёл в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.
Папа достал газету и долго вертел её в руках ища где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашёл, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку.
— Хорошо, — сказал папа, — но не хватает огурцов.
Мама неприлично заржала, от чего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти.
Папа выпил ещё и вдруг схватив маму посадил её на буфет.
У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна и вообщем рожа была возбужденная.
Папа подтянул свои штаны и начал тост.
Но тут открылся в полу люк, и от туда вылез монах.
Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб стараясь скрыть безобразие.
Монах, который вылез из под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!
Папа так и шлёпнулся на стул не окончив тоста.
Тогда монах подошёл к маме и ударил её как-то снизу, ни то рукой не то ногой.
Мама принялась кричать и звать на помощь.
А монах схватил за шиворот обеих горничных и помотав ими по воздуху отпустил.
Потом никем не замеченный монах скрылся опять под пол закрыв за собою люк.
Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли притти в себя. Но потом отдышавшись и приведя себя в порядок они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.
Выпив ещё по рюмочке, все посидели, мирно беседу<я>.
Вдруг папа побагровел и принялся кричать:
— Что! Что! — кричал папа. — Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не преживалыцик! Сами вы негодяи!
Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.
— Пошёл, забулдыга! Пошёл, чёртово копыто! — шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.
А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошёл на службу.
 
31 мая 1929 года 
 
  
* * *
 
 
Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать. Лёг француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется. Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле. Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует, француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал. Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но. не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
— Вот где хорошо! — сказал француз, но сейчас же прибавил: — а на диване-то, пожалуй, лучше.