Сражайся как девчонка (СИ)

Ну да, вот к чему был ее поклон, а мне помешало понять ее знак незнание мира. Под общими взглядами я была вынуждена пересечь зал и занять угол, где я чертила план подземелья. По дороге я захватила чернильницу, и это сразу снизило любопытство. Особенным благочестием, насколько я успела заметить, эти сословия не страдали, но к чужой религиозности относились с почтением.
— Ну? — спросила я, копаясь за пазухой. У меня оставалась еще бумага, возьму ее в руки, издалека будет похоже, что мы молимся. — Откуда ты знаешь, чей это ребенок? Ты сидела в подвале с его матерью? Ты мне врешь.
Я старательно завозила пером по бумаге и наклонилась так, чтобы не было видно, что я открываю рот. Люсьена сидела к прочим спиной.
— Ладно, — подумав немного, вздохнула она. — Теперь и эта дура Жизель все знает.
— Что именно и почему?
— Потому что такие, длинноухие, с людьми уже лет пятьдесят как не водятся, — выплюнула Люсьена. — Не знаю, как с госпожой сошелся ее муж.
— С какой госпожой, какой муж? — быстро спросила я.
— С графиней Эрикой де Лантор, — Люсьена вся скривилась, я озадачилась, что за счеты у нее к незнакомой графине, но сообразила, что гримаса ее не в адрес графини, а в мой. — Ты же не местный… Саму графиню я и не видела, она же такая, наверное, вся… — Она покрутила кистями рук в воздухе, изображая, вероятно, даму высоких запросов. — Фриарт ей не по нраву, грязно и отребье всякое водится, а вот Альмин Верраде… — Она таинственно замолчала.
— Граф? — уточнила я.
— Ты почему такой тупой? — с досадой дернула плечом Люсьена. — Он не граф, он эльф. Был здесь командующим княжеским гарнизоном и уехал вместе с князем к престолу недели три назад.
Интересно, связан ли отъезд князя с бунтом? Точно сказать нельзя — никак.
— Ну и когда я увидела ушки, сам понимаешь. Может, та погибшая женщина была и не мать, а кормилица, но какая разница? Отец-то все равно… другого быть не может.
Еще как может, но тебе сложноваты такие допущения.
— В остальном тоже соврала?
— Нет, — как-то чересчур откровенно сказала Люсьена. — Но ребенок точно Верраде. Других эльфов тут нет и никогда не было. Их в королевстве нет, не простили они королю, что те же де Ланторы подобрались близко к трону… А, то дело господское. Графиня богата, и ребенка лучше отдать ей. У нее денег тьма, она и задумываться не будет.
— И что она с ним сделает?
— Понятия не имею, — Люсьена опомнилась и отняла у меня бумагу и перо. Теперь была ее очередь «молиться». — И опять то уже не мое дело. Я денег хочу и уехать отсюда. Но тебе, Валер, пробраться к де Ланторам будет легче, меня и на порог, наверное, не пустят.
— И куда пробираться?
— В Лантор. — «Ну и дурак же ты, братец, как меня угораздило с тобой только связаться», — написала бы она, если бы знала грамоту. — Это… далеко. Нужна лошадь.
Я глубоко вздохнула и отобрала у нее бумагу и перо.
— И не греши больше, — усмехнулась я. — Нужно отсюда выбраться для начала, и обязательно с кормилицей. Береги ребенка и Жизель. Кстати, как его зовут?
— Мне не сказали.
Вот черт, подумала я абсолютно богохульно. Но, возможно, не здесь, чертей тут, может, и не водилось никогда даже в легендах. Я оставила Люсьену и прошла к окну — крайнему, за ним виднелась отвесная скала, поросшая засохшим бурьяном.
Маяк выбили в скале, а может, частично природа потрудилась над созданием этого зала. Из этого окна и думать нечего спускаться — почти вертикальная стена, зацепиться не за что даже «кошками». Я проверила прочность каменной кладки возле окон и пошла дальше.
Отвес, обрыв. Эта часть скалы скрыта от матросов, но… но почему бы и нет? Я снова попыталась раскачать камни, они держались достаточно крепко. Если бы мне веревку, но где ее взять, и у меня слишком слабые руки, чтобы спускаться, а Ару выдержит разве что морской канат. Я перешла к окнам, откуда меня уже легко могли увидеть снизу, пришлось осторожничать, но толку, я смотрела и так, и этак, и вывод был неутешителен: легче спуститься там, где гладкая скала, по веревке, если ее отыщем, чем здесь, по разрушенной лестнице, будучи отличными мишенями для скучающих матросов.
 
Они не собирались никуда уходить.
— Они орали, что еще несколько дней ждать, — с тоской глядя вдаль, сообщил Фуко. — И делили имущество. Подрались даже. А сейчас вон, играют в карты… А может, они все-таки отсюда уйдут?
Это вряд ли. Фуко был прав, матросы распотрошили некоторые мешки с награбленным, и я превосходно видела, сколько у них добра. Они его не бросят, будут ждать, пока за ними придет корабль. Не для того они старались, чтобы сбежать с пустыми руками.
Я опять пошла к окнам, выходящим на скалу. По пути заглянула в нишу, такую же, как та, в которой устроили отхожее место, и подумала, что пока не загадили и ее, стоит поселить тут женщин с детьми. Если младенцы заплачут, их не будет так слышно.
У окна я прикинула расстояние до места, откуда можно спускаться уже без страховки. Метров пять — огромная высота. Нет, больше, семь или восемь, и тот, кто будет болтаться тут, покойник по умолчанию. Или сорвется, или матросы увидят и пристрелят. А если…
Если по возможности незаметно украсть бутылки, сунуть их в импровизированный мешок, чтобы их быстро затянули наверх, а самому притаиться вон в той щели? Ее не видно из крепости, но: что потом? Где гарантия, что смельчака, который будет рисковать собой ради нескольких емкостей для воды, затащат тоже? Что успеют затащить живого?
— Что там такое?
Я повернулась к Мишель. Она выглядела несчастной, потерянной, как выброшенная игрушка, а я не могла проявить к ней немного нежности уже по другой причине. Сколько я проживу? Мишель только что потеряла семью, как она воспримет еще одну потерю близкого человека или того, кого будет считать таковым?
— Я думаю, как бы спуститься вниз, — я улыбнулась. — Но не получится, у нас нет веревок. Придется сидеть здесь.
Не к чему ей пока знать подробности.
— У них много оружия, — невпопад сказала Мишель, надув губы. — Это матросы со шхуны «Брижит». И были еще с «Солей». Они ворвались к нам, когда нас грабили крестьяне. Муку, хлеб, вещи хозяйки и матушки… А у хозяйки и драгоценности были. Но нас крестьяне не трогали, взяли только одно ружье и хозяина прикладом ударили. А матросы вбежали и всех убили. И крестьян, и господина Суару, и госпожу, и моих родителей, и сестренку. Я упала под лавку и так лежала. Было даже не страшно…
Я не выдержала и прижала ее к себе. Мишель рассказывала о самом страшном в ее жизни так просто, будто не приняла еще все за факт.
— Никто не двигался, и я тоже. Я долго так лежала, пока все не ушли. А потом рассвело. И я посмотрела — все мертвые, одна я живая. И оружия, которым господин Суару торговал, больше нет. Ни еды, ничего. Только… только мертвые повсюду, черепки и крупа рассыпана.
— Много оружия было у господина Суару?
— Много, — кивнула Мишель. — Он был самым богатым торговцем в городе. Он даже страже оружие продавал. Отец был у него старшим приказчиком. — Она слегка отстранилась, но так, чтобы не вырваться из моих объятий, и начала считать, загибая пальцы: — Три на одной стене, три на другой, потом над прилавком — один, два, три, четыре, и еще, если зайти за прилавок, там стена, и там еще — раз, два, три… четыре…
— Четырнадцать ружей? — быстро посчитала я. Мишель замотала головой.
— Нет. Я дальше считать не умею. — Она подняла голову, посмотрела мне в глаза. Поразительная девочка, капризничает, как все дети, когда устала, но держится, пережив такую трагедию. Чем это объяснить — стрессом? Или этот мир настолько жесток, что если из десяти детей выживают двое, а мать переносит благополучно все эти роды, то это чудо? — Там было очень, — она выделила это слово, — много оружия. Прямо вот очень-очень. Не четырнадцать. Много больше.
Где-то все это оружие лежит в мешках… В моей голове зародился изумительный по наглости и безрассудству план. Нереализуемый абсолютно. Не стоит даже пытаться. Даже думать. Это как покупать лотерейный билет в надежде, что вот уж на этот-то раз…