Побег (ЛП)

Когда-то у нее хватало сил сопротивляться ему — так давно, что теперь она едва помнила, каково это — сопротивляться всерьез, — но она разрушила последний бастион своей защиты до основания и обнаружила, к своему отвращению, что не осталось ничего, кроме выжженного ландшафта ненависти к себе и деградации.
Как только он отпустил ее, Вэл с глухим стуком откинулась на ковер. Это, казалось, позабавило его, потому что он рассмеялся. Это был низкий, опасный звук, от которого у нее по рукам побежали мурашки.
— О, Вэл, — он сбросил пальто. — Как я скучал по тебе.
Она задрожала, когда он начал расстегивать рубашку. Гэвин выглядел точно так, как она помнила — худощавый, мускулистый и видимо сильный, все эти темные волосы резко контрастировали с молочно-нефритовой кожей. Вэл отвернулась, когда он расстегнул молнию на джинсах и спустил их с бедер. «Если я не смотрю, этого на самом деле не происходит», — иррационально подумала она, но затем его тело накрыло ее, его вес прижал ее к полу, и она зажмурилась, просто чтобы увеличить расстояние между ними.
Он раздвинул ее бедра коленом.
— Открой глаза и посмотри на меня.
Вэл покачала головой, испуганно выдохнув, когда он стянул с нее штаны. Она чувствовала, как его член прижимается к ее бедру, горячий и твердый. Он протянул руку между их телами, направляя себя, а затем возникло ощущение давления — этого давления. Она сопротивлялась, и он надавил сильнее, заставив ее застонать.
— Не будь трусихой, дорогая. — Его рука (та, которой он прикасался к себе?) легла ей на подбородок, и Вэл приоткрыла глаза, увидев скрытую угрозу в этом жесте. Он завладел ее реальностью, и это оказалось в миллион раз хуже, чем кошмары, потому что она забыла, как его тело может влиять на ее собственное, или как один его ледяной взгляд мог заставить все ее конечности напрячься. Она думала, что, трахаясь с другими мужчинами, сотрет его из памяти, но этого не произошло. Совсем.
Гэвин улыбнулся ей, жесткой и неумолимой улыбкой, пронизанной непристойной жестокостью, и часть ее умерла при виде этого.
— Я надеялся, что в тебе все еще осталось немного борьбы. — Он позволил своим рукам упасть по обе стороны от нее, скользнув немного глубже. — Что твоя свобода могла бы дать тебе вкус к ней.
— Пошел ты, — прошептала она.
Внезапное напряжение мышц на его руках оказалось ее единственным предупреждением. Он резко вошел в нее, его непреклонная сила пронзила ее сопротивляющееся тело с электрическим трением. Ее крик затих, когда он наклонился, чтобы завладеть ее ртом, его живот прижался к ее собственному. Часть его веса легла на нее, прижимая ее грудь к его груди и делая дыхание намного тяжелее.
— Если ты настаиваешь, — усмехнулся он.
Все ее мысли сгорели, как бумага. Гэвин зарылся рукой в ее волосы, удерживая голову наклоненной к его рту. Небольшие вспышки боли вспыхивали вверх и вниз по ее телу, как бенгальские огни, там, где скользкая кожа встречалась, а затем отрывалась с каждым движением его толкающихся бедер.
Он говорил с ней между вдохами. Обещал ей удовольствие, насилие, а затем угрожал, потому что мог. И она, тихо плача, отвечала ему так, как он хотел, пока ее голос не превратился в грубый, бессловесный крик.
Если Вэл и надеялась, что провалится в небытие, то у нее ничего не вышло.
Глава 13
Тигриный глаз
Когда они закончили, он рухнул рядом с ней с удовлетворенным вздохом. Гэвин скучал поэтому: теплу ее кожи, отчаянной борьбе, уязвимости Вэл. По всему. Годы назад, когда она была еще скорее девушкой, чем женщиной, он мельком увидел потенциал, сияющий в ней: маяк в темноте, сигнализирующий о ее готовности сдаться.
Вэл лежала на полу неподвижно, как убитый олень, застывший в побежденном покое. Пот блестел на ее коже; это напомнило ему утреннюю росу на бледно-розовой розе. Он вытащил нож из пола, втянул лезвие, прежде чем засунуть глубоко в карман, и наклонился, чтобы развязать ее запястья. Все это время ее глаза упрямо оставались закрытыми.
 
Гэвин почувствовал, как она дернулась, когда он подхватил ее на руки и отнес на матрас. Он был очень маленьким. На нем могли лежать два человека, но только в непосредственной близости. Простыни пахли ею. Вэл попыталась откатиться и спрятаться под ними, когда он присоединился к ней. Гэвин сорвал их.
— Ты не можешь прятаться от меня. Или ты думала, что я возьму тебя только в темноте с выключенным светом?
— Нет, — пискнула она, когда он просунул в нее пальцы. — Остановись.
Но он проигнорировал ее мольбу. Он ласкал пальцами, пока ее голос не стал тонким, как резиновая лента, готовая лопнуть. Когда голос Вэл, наконец, сорвался и она прерывисто задышала, он скользнул теми же пальцами, которыми касался, в ее рот.
— Вот каковы на вкус страх и желание, — заявил он, проводя грубыми подушечками пальцев по ее влажному языку. — Как ты. — Он убрал руку, проведя ею по ее бедру. — Глотай.
Ее горло сжалось. Вэл снова легла на спину; ее щеки все еще оставались влажными от слез. Она так прекрасна в своих страданиях. Она принимала все, что он давал, даже когда он заставлял ее истекать кровью. Совсем как в первый раз, подумал он. Когда она была еще невинна. Даже после всех этих лет она все еще доставляла ему столько удовольствия.
Он соскользнул с матраса, чтобы осмотреть комнату, оставив Вэл свернувшейся калачиком под простынями, где она уснула. В общежитии, в котором она жила, царило вынужденное оживление, и ее спальня дома все еще выглядела как у четырнадцатилетней девочки. Здесь, похоже, она решила покончить с притворством. Только самое необходимое — минимум мебели, никаких личных вещей, кроме ее книг. У кровати лежала стопка блокнотов, и он пролистал несколько из них, с удивлением обнаружив несколько набросков самого себя, разбросанных по страницам.
Некоторые, возможно, сочли бы эти изображения тревожными, но ее линии были чистыми и эстетически приятными. Она проявила творческий подход к своим ракурсам, так что не показывала явной наготы, что придавало ее работе эротическую сдержанность, которая казалась весьма возбуждающей. Он взглянул на Вэл с улыбкой и осторожно закрыл блокнот.
«Итак, — подумал он. — Это больше не котята и старые дома?»
Гэвин взял один из графитовых карандашей в банке. Он остановился у ее стола, внимательно изучая его. Там лежало несколько компакт-дисков и ноутбук, который был выключен. Он узнал конверт из плотной бумаги, который она прислонила к стене за ноутбуком. С глаз долой — но не из сердца вон. По заломам на бумаге он мог сказать, что она несколько раз изучала его содержимое. Если бы только он мог видеть ее лицо, когда она открыла его в первый раз…
Вэл не проснулась, когда он вернулся к постели, ее дыхание было глубоким и ровным. Он провел пальцами по ее обнаженной руке, наблюдая, как плоть покалывает от его легкого прикосновения. Подушечки его пальцев оставляли пыльные следы цвета дыма там, где они запачкались карандашом. Она откатилась к стене, повернувшись к нему спиной.
Он начал рисовать. Ее образ теперь так же знаком, как и его собственный, и он запечатлел ее сущность жесткими серыми линиями. Распухшие, обожженные укусами губы. Копна волос бордового цвета. Длинные, светлые ресницы. Веснушки рассыпались по ее лицу и плечам, как пудра с корицей. Изящный изгиб одной бледной груди. Ее тело походило на собор, гладкая колонна позвоночника образовывала неф, а готические арки лопаток возвышались над трансептным сводом ее туловища. Она прекрасна.
 
Довольный своим рисунком, он положил альбом и карандаш на пол и вернулся на матрас рядом с ней. Вэл издала звук, когда он притянул ее ближе за талию, пока она не оказалась вровень с его телом, и Гэвин не почувствовал жжение ее кожи на своей обнаженной груди. Она казалась мягкой и теплой, за исключением неожиданного укола кости в ее слишком худом теле. Он понял, что Вэл проснулась, когда она напряглась, мышцы напряглись.