Память льда
«Как же я раньше не понял, что эти двое не просто воины? Достаточно вспомнить заунывную песнь Кафала на заседании Совета масок. Он — шаман, а Хетана — его помощница».
Итковиан остановился за спиной юноши. От жара углей лопатка начала трескаться. Жир пузырился на толстых краях кости, шипел и вспыхивал, словно огненная мантия.
Самым простым видом гадания было изучение узора трещин. Охотникам такой узор служил чем-то вроде карты, подсказывающей, где искать добычу. Однако ритуал, к которому прибегли Кафал и его сестра, был куда сложнее, а стало быть, и трещины представляли собой отнюдь не просто карту земного мира. Несокрушимый щит стоял не шевелясь и пытался вникнуть в суть разговора между баргастами.
Естественно, брат и сестра говорили на своем родном языке, которого Итковиан почти не знал. Но это не помешало ему понять, что в беседе также участвует и некая третья сторона. Оставалось загадкой, каким образом ее ответы слышали Кафал и Хетана; тем не менее их оживленные кивки свидетельствовали, что так оно и есть.
Лопатка успела покрыться целым лабиринтом трещин. Она чуть посинела, затем сделалась бежевой и, наконец, опять стала белой, но молочная гладкость сменилась известковой шершавостью. От лопатки начали отваливаться куски, словно бы дух уступил неукротимой силе огня.
Странная беседа прекратилась. Кафал погрузился в забытье. Хетана отодвинулась от жаровни, подняла голову и только сейчас заметила Итковиана:
— Рада, что ты здесь, Волк. В мире случились перемены. Удивительные перемены.
— Они благоприятны для тебя? — спросил Итковиан.
— А ты бы хотел этого? — улыбнулась Хетана.
«Хотел бы я шагнуть в пропасть?»
— Возможно, — уклончиво ответил несокрушимый щит.
Баргастка, посмеиваясь, встала. Она потянулась и вдруг поморщилась, точно от боли:
— Как же кости ломит. И мышцы стосковались по заботливым рукам.
— Разве ты не умеешь растирать затекшие мышцы?
— Умею, Волк. Давай сделаем это вместе. Хочешь?
— Сначала расскажи, о чем ты узнала.
Хетана презрительно усмехнулась, уперев руки в бедра:
— Разочаровал ты меня, Волк. Теперь-то я понимаю: тебе велели лечь под меня и выведать все тайны. Так? Чего молчишь? Но имей в виду: со мной в такие игры играть опасно.
— Наверное, ты права, — пробормотал Итковиан и двинулся прочь.
— Эй, постой! — со смехом окликнула его Хетана. — Ты улепетываешь, как кролик. Зря я назвала тебя Волком. Придется сменить тебе имя.
— Как хочешь, — на ходу ответил несокрушимый щит.
Его догнал заливистый смех Хетаны.
— Вот эта игра уже позабавнее. Беги быстрее, кролик! Не то догоню!
Итковиан вошел внутрь здания и свернул в коридор, сокращавший ему путь до башни. Там он громко хлопнул дверью и, звеня доспехами, начал подниматься по крутым каменным ступенькам. Облик Хетаны неотступно преследовал несокрушимого щита, продолжая дразнить его: хохочущее чумазое лицо, бешено горящие глаза, призывно выгнутая спина и дерзко выставленная, почти обнаженная грудь. Но Итковиана бесило не столько вызывающе откровенное поведение дикарки, сколько свои собственные, вдруг пробудившиеся плотские желания. Его клятвы и обеты рушились, все мольбы, обращенные к Фэнеру, оставались без ответа, словно богу и не были нужны жертвы, принесенные его приверженцем.
«Возможно, это и есть последняя, самая сокрушительная истина. Богам ровным счетом наплевать на аскетизм смертных. Им нет дела до нравственных установлений и извращенной морали монахов и храмовых жрецов. Наверное, богам откровенно смешны наши цепи и вериги, а еще более забавной кажется наша неукротимая жажда выискивать греховную природу жизненных потребностей. Хотя не исключено, что боги вовсе и не смеются; наоборот, они гневаются на нас. А вдруг наше отрицание радостей жизни — величайшее оскорбление для тех, кому мы поклоняемся и служим?»
Итковиан не заметил, как поднялся до самого верхнего этажа башни, где находился арсенал. Он рассеянно кивнул двоим караульным и полез по лесенке на крышу.
Дестриант был уже там.
— Что случилось? — спросил он. — Чем это ты так взбудоражен?
— Да уж есть причина. Приходил принц Джеларкан. Я попытался объяснить все как есть. В пух и прах разнес его нелепый замысел исхода из города. Джеларкан в ответ наговорил мне резкостей. Потребовал, чтобы мы ставили его в известность о каждом нашем шаге.
— Рано или поздно это должно было случиться. Принц вспыльчив, да и устал он не меньше нашего.
— Потом я говорил с Хетаной. Дестриант, я вдруг ощутил… шаткость своей веры.
— Ты усомнился в принесенных тобой обетах?
— Да. Я усомнился в их истинности.
— Стало быть, ты верил, что правила поведения, которым ты следуешь, существуют для ублажения Фэнера?
Итковиан облокотился на зубец башни. Над равниной висел дым многочисленных паннионских костров.
— В общем-то, да.
— Ты заблуждался, несокрушимый щит.
— Я прошу объяснений.
— Попробую объяснить… Ты испытывал потребность сковать себя цепями. Считал, что ограничения воспитывают силу духа, а их необходимость диктуется принесенными тобою обетами. Увы, Итковиан, твои обеты явились результатом бесед с самим собой, а вовсе не с Фэнером. Он не заковывал тебя в цепи и не опутывал запретами. Это твои цепи. Но у тебя же есть и ключи, чтобы отомкнуть замки и снять цепи, когда в них отпадет надобность.
— Отпадет надобность?
— Да. Когда жизнь вокруг перестанет угрожать твоей вере.
— По-твоему, дело тут не в вере, а в моих обетах. Получается, я… перемешал одно с другим?
— Как ни печально, несокрушимый щит, но это так.
— А ты представляешь, что это повлечет за собой? Безудержный поток плотских желаний!
— Вот тогда ты и поймешь, что в тебе истинно, а что ты лишь принимал за истину. Иногда такая встряска бывает полезна, друг мой, — засмеялся дестриант.
— Не самый удачный предмет для шуток, — морщась, ответил ему Итковиан. — Да и время нынче не располагает к веселью.
— Ну почему же?
— Смотри, уже началось! — почти крикнул несокрушимый щит, сразу забыв про болезненную тему. — Беклиты пришли в движение!
Карнадас перестал улыбаться и тоже повернулся лицом к равнине.
— Взгляни вон туда, — подсказал ему Итковиан. — Урды тоже зашевелились. Скаландии заняли фланги. Стражи Домина принимают на себя командование.
— Паннионцы не настолько глупы, чтобы лезть на стены, не подавив вначале редуты, — предположил дестриант. — Скоро Совет масок убедится, чего стоят их хваленые джидраты. Нам это даст хоть какой-то выигрыш во времени.
— Разыщи моих вестовых, — сказал Карнадасу Итковиан. — Предупреди офицеров и… принца, разумеется.
— Разумеется. Ты пока останешься здесь?
Итковиан кивнул.
— Отсюда все хорошо видно. Пока можно лишь наблюдать, буду наблюдать. А потом… Ступай!
Беклиты сжимали кольцо вокруг редута. Наконечники их копий отбрасывали множество солнечных зайчиков. Ни один из бликов не достигал плоской башенной крыши, однако несокрушимый щит все равно прищурился.
— Вот и началось, — прошептал он.
Ворчун шел по Кальманарскому переулку. И переулок, и все окрестные улочки словно вымерли, и причиной тому было отнюдь не жаркое послеполуденное солнце, застывшее на безоблачном небе. Перебравшись через очередную груду мусора, Ворчун оказался возле круглой стены Ульдана — одного из замкнутых районов, которые в Капастане по давней традиции называли стоянками.
Он постучался в массивную дверь. Вскоре ему отворили. Человек неопределенного возраста, в котором он не сразу узнал Бьюка, молча кивнул в сторону прохода. Коридор довольно круто опускался вниз и выводил на залитый солнцем круглый внутренний двор.
— Не думал, что ты откликнешься так скоро. Что-нибудь случилось?
— А вы тут, похоже, находитесь в блаженном неведении? — раздраженно осведомился бывший командир стражников. — Паннионцы двинулись на редуты. Вестовые так и шастают взад-вперед.