Львёнок, который хотел выжить (СИ)

— Обнаружена, — не глядя и одновременно с этим словом он схватил меня четко за запястье.
— Что меня выдало?
Леонардо развернулся, и его губ коснулась легкая улыбка. Она не была самодовольной, он, как истинный наставник, не журил за оплошности и всегда давал знать, в чем была ошибка. Но сейчас, зная ответ, он отчего-то не был намерен его говорить.
— Пойдем, на сегодня достаточно, — лидер ждал, когда я подберу обувь, но ноги все были перемазаны землей, и мне не хотелось пачкать кроссовки. И босиком я последовала за ним. Мы шли чуть дальше, по небольшому склону, приходилось цепляться за стволы деревьев, аккуратно спускаясь вниз по сухой скользящей листве, он не торопился и постоянно оглядывался, дожидаясь, пока я к нему приближусь.
Нога ступила на колючую ветку, и та болезненно впилась в ступню, вырывая из меня шипящий звук.
Лео тут же оказался рядом. И как ему удается так быстро и ловко передвигаться? Он осмотрел тонкую ссадину, доставшуюся мне по неосмотрительности. В его лице читался вопрос, не обращенный ко мне. Решая некую задачу в своей голове, он осмотрелся по сторонам, выискивая несуществующие капканы, отпустил ногу, и я неожиданно оказалась поднятой его руками.
Меня никто и никогда прежде не нес на руках. И рядом с ним я понимала, чего была лишена все это время. Он так бережно удерживал, прижимая к широкой груди, рука обвила его шею, и пальцами чувствовалась пульсация вены под кожей. Тот же ритм ударов его сердца отдавался и в бок.
И мне было все равно, что подумает Леонардо о том, что я не могу свести с него глаз, о том, как разглядываю профиль и протяжно вдыхаю его запах. Он пах, как лес: чем-то солнечно теплым, пряным и диким.
Леонардо был сосредоточен на движении вперед и нес меня, словно ему это не доставляло никакого труда. Откуда-то издалека доходил плеск воды, и когда я очнулась от сладкой истомы близости, мы оказались по центру неглубокой спокойной реки. Вода закрывала нижнюю часть бедер Лео, но его совсем не смущала промокшая одежда на нем. Он продвигался сквозь мерные потоки, высоко удерживая меня так, что теперь я могла смотреть на него сверху вниз. Мне хотелось уткнуть голову лидера в свою грудь, положив подбородок на зеленую макушку, и не отпускать его как можно дольше.
Лео приближался к выступающим из воды валунам по другую сторону реки. Он бережно отпустил меня на них. Выбеленные камни вобрали в себя солнечное тепло и теперь отдавали его моему телу.
Спустив мои ноги в воду, он смывал с них остатки земли. Так меня еще никогда и никто не трогал. В этой оказанной им заботе было столько интимной сокровенности, порождающей стыдливое смущение оттого, что мне это дико нравилось, так же, как и нравилось наблюдать за этим процессом.
Его руки нежно потирали ступни, проходились по каждому пальчику, вызывая приятную щекотку, и невозможно было удержаться от смеха. Леонардо забавляло это действие и то, как на него реагирую я, но прятал довольную улыбку за склоненной головой.
Стало совсем невыносимо от щекотки, ладони обхватили его голову и, не переставая смеяться, я взмолилась зеленому созданию: — Ну, хватит!
Лео поднял голову, озорно улыбаясь, как игривый мальчишка. Руки сами спустились к его щекам, обрамляя овал лица. И весь его вид вызывал восторг и странный трепет. Я улыбалась ему, вглядываясь в синеву глаз, и ничего не могла поделать с этой радостью. Может, это чувство было счастьем? Ведь оно поглощало собой, казалось, вот-вот разорвет изнутри. Оно было невыносимо приятным: до боли, до слез, до крика, до безграничного исступления. И я не знала, как на эту — выбивающую, ошарашивающую, способную уничтожить — эмоцию реагировать. Сердце колотилось, дыхание участилось, неподвластные мне пальцы прижимались к щекам Лео и притягивали его к себе. Хотелось так же, как и он с утра, уткнуться ему в лоб, передать свои мысли и чувства, спросить: — «Что это? Что со мной происходит? Как с этим справиться? Что мне делать?».
Леонардо поддался моему притяжению, и я чуть не задохнулась от восторга, легкие забыли, как вдыхать и выталкивать из себя воздух.
 
Но мое солнце поднималось выше, и пальцы не в силах были дотянуться до него. Разочарование отразилось на моем лице, и я старалась как можно скорее его спрятать, опуская голову вниз.
Он так близко, но почему мне нельзя к нему прикасаться? Почему он каждый раз при этом замирает и выглядит так, словно я наношу ему удары, делая больно?
Его ладонь легла на лицо, и внутри все встрепенулось. Большой палец коснулся подбородка, мягко и едва заметно вынуждая поднять к нему взор.
Леонардо был в замешательстве от того огорчения, что сейчас изливалось на него. Пальцы прошлись по волосам, спускаясь к основанию шеи, побуждая выгибаться ему навстречу, запрокидывая голову.
И он тоже чего-то не мог понять. Надбровные дуги вопросительно сошлись, то ли недоверчиво, то ли с опаской смотря в ответ, и он силился разгадать сидящего напротив него человека.
Захват ослаб, постепенно освобождая меня от касания. Лео потянулся к обуви, шнурки которой привязал к ремню на своем поясе, и обхватил, поднимая, мое тело. Рукам ничто не мешало привычно обвить его шею. Его объятия были надежными, и не было необходимости вот так заключать его голову в круг своих рук, но они это делали.
Он возвращал меня в лагерь, и мне страшно этого не хотелось. Там нет возможности быть близко к нему, там нет возможности его касаться, там приходится прятать глаза и изо всех сил стараться не смотреть на него. Всегда нужно искать поводы для того, чтобы обратиться к нему. Почему все так сложно? Почему нельзя просто быть вот так рядом, без причин и объяснений?
Лагерь встретил нас суетой Майки, бегающего вокруг Тока, и Дони, ходившего за ними по пятам с планшетом в руках, практически не отрывая от него глаз.
Раф сидел неподалеку в тени, поднимая рукой огромную металлическую гантель, накачивая и без того перекачанные мышцы. Он проводил нас долгим молчаливым и тяжелым взглядом. И я не могла понять: либо ему не нравилось то, что их лидер продолжал меня нести на руках, либо ему просто не нравилась я?
Я думала, что Лео спустя какое-то время отпустит меня, давая возможность самой войти в лагерь, но он этого не сделал. И это было приятно: вот так близко находиться рядом с ним, — но одновременно с этим и неловко. Странное чувство, которому я никак не могла дать определение, заставляло хотеть всегда быть рядом с ним, чтобы ни на минуту не терять его из поля зрения.
Леонардо поднялся по ступени, заходя в дом, и усадил меня на край стола. Вернулся с аптечкой и стал осторожно обрабатывать ссадину. Немыслимо… Такое внимание к совсем крохотному порезу, от которого спустя несколько дней не останется и следа.
Все его движения были нежными, быстрыми и отлаженными, как будто он занимался лечением ссадин каждый день.
Процедура завершилась наклеенным пластырем. Не произнося ни слова, он натянул на каждую ногу носок и обул в кроссовки, завязывая бантиком шнурки.
Стоя рядом со мной, он складывал все медицинские принадлежности обратно в аптечку. И мне вдруг стало так смешно, что я не могла сдержать улыбку.
Леонардо учуял веселье и искоса задал вопрос:
— Что?
— Прости, — я никак не могла перестать улыбаться, — просто ты первый, не считая мамы, кто меня одевает.
И я не знаю, почему мне было так весело от этого? Может, оттого, что большая эволюционировавшая черепаха готовила мне чай, будила по утрам, защищала, оберегала и надевала носки?
Леонардо старался изо всех сил держать свою непреклонно-бесстрастную мину. Покончив со всей рутинной уборкой, он вдруг спросил:
 
— Чем ты хочешь заняться?
Вопрос был неожиданным и заставил призадуматься. Занятий у нас здесь было немного, точнее, у нас со Сью, поскольку всю основную работу по организации жизни в лагере выполняли они. Нам лишь оставалось заниматься только тем, чем хотели мы с ней сами. Но сейчас было желание задать ему вопросы.