Львёнок, который хотел выжить (СИ)

— Нет, — сипловато проговорил растерявшийся Лео, — я понимаю твое желание вернуть Эйприл, но…
— Знаешь, как я понял, что нас не берет вирус? — Дони вскинул голову, медленно разматывая кусок фиолетовой ткани на правом запястье, и приблизился к Лео. Тот смог увидеть в ярком свете мониторов белесый шрам от укуса человеческих зубов.
— Да… — Дон беззвучно рассмеялся — и скривился от этого, как будто ощутил жгучую боль в запястье, — я ведь знал, что не должен был отпускать ее к Кейси. Знал, чтоб меня, знал! — младший брат сжал кисть руки, потирая изогнутую полоску шрама.
— Ты позволил ей себя укусить тогда, когда?..
— Да. Мы тогда договорились с Рафом, что он возьмет на себя Кейси, ну а я…
Лео отчетливо помнил тот скорбный день для их семьи. Братья до последнего ждали, когда их друзья прибудут на обозначенную станцию. В замкнутом вагоне метро началась неразбериха. Один из зараженных обернулся и кинулся в слепой ярости на толпу, вгрызаясь в тела людей. Кейси досталось больше всего, но перед тем, как проломить голову зомби, он не успел уберечь Эйприл. Чудом вытащив друзей из давки в тоннеле, братья укрылись в ближайшем ответвлении и добрались до убежища. Но было слишком поздно. Даже один незначительный укус означал конец всему.
— Но я не мог ее бросить, понимаешь? Не мог… Ни в этой жизни, ни в иной.
Дони заперся за круглой непробиваемой дверью своей лаборатории вместе с обращенной Эйприл. Уже тогда все знали, что лекарства нет, а их скромное оборудование не помогло в поиске противоядия над вирусом. Несколько дней до них доносились нечеловеческие завывания Эйприл. Братья не смогли проломить дверь и уговорить не отвечающего им гения открыть. Однажды ночью все стихло. Казалось, мир вокруг замер. Послышался скрип проржавевших петель, и Дон вынес на руках бездвижное тело, закутанное в белые простыни.
После их тела сожгли. Воздуховодная труба уносила пепел в пасмурное Нью-Йоркское небо, чтобы потом пролиться горечью на землю, омывая утратой сломленного ниндзя. Дони никогда не любил ни сырость, ни дождь, но с тех пор подолгу стоял под проливными дождями. Так ему казалось, что Эйприл все еще касалась его, просто стала совсем иной формой. Он видел блеск ее волос в лучах заходящего солнца, слышал знакомый шепот в шелесте листвы, смех в журчании ручьев.
— И все, что у меня от нее осталось — это воспоминания и рецепт перчёного пунша.
Он посмотрел на розоватую жидкость и с улыбкой протянул:
— Миллениум. Она была так прекрасна.
Никто из братьев не знал, что тогда произошло между ними. Весь мир ожидал конца света, предначертанного на древних скалах императорских гробниц. Праздничная суматоха окружала каждого жителя Нью-Йорка. Ночной город горел пуще прежнего: яркими цветами взрывались фейерверки, в ночи блуждали блики бенгальских огоньков, как от кружащихся потерянных звезд. В ее рыжих волосах запутались золотые дожди. Она кружилась, и вместе с ней взметались конфетти в блестящий круговорот.
Дон следил за ней, не смея выйти из тени, и прятался в безлюдном переулке, зная, что не мог быть сопричастен празднику и веселью. Покорно ждал, когда его мечта окажется в условном месте, чтобы сопроводить до дома, как частенько делал прежде.
Эйприл протянула ему в подарок шуршащий круглый сверток и прижалась к губам мутанта. Её пьяный поцелуй, оставшийся на его коже сладким острым послевкусием, перевернул для него весь мир. Тогда он понял, что их можно было любить. И она любила. Только не так, как хотел того Дон.
Несколько лет гений подбирал пароль к сердцу отважного и целеустремленного репортера. Бесконечно просчитывал идеальный момент, идеальную ситуацию, идеальные слова, которые донесут до нее его чувства. Но он слишком долго ждал. Дони годами планировал свой один-единственный шаг навстречу Эйприл. И не успел. В их жизни появился Кейси.
— Нужно лишь было подойти и сказать ей, как сильно я ее люблю, — младший брат извлек из ящика стола стеклянный шар, наполненный водой, взболтнул и поднял к источнику света, наблюдая, как осыпаются блестки на заснеженный замок. — Но она никогда об этом не узнает.
 
Лидер смотрел на брата и видел в нем зеркальное отражение своих бед. Он так же, как и Дон, будет нести в себе потерю, пустую бездонную дыру, которую ничем заполнишь.
— Эйприл всегда будет с тобой, — Лео приложил ладонь к плечу брата, заглядывая во влажные карие глаза, — пока ты помнишь о ней. И это никто у тебя не отнимет. Никогда.
Оба брата сидели в темной прохладной комнате. Один в кресле, перекатывая в руках один из уцелевших пустых стаканов. Второй на полу, сложив руки на коленях.
Лео не хотел оставлять Дони в одиночестве, и слова были излишни. Ни одну потерю невозможно утешить, но он мог быть с ним рядом, тем самым говоря, что тот никогда не останется один.
Лидер всматривался в профиль брата, и он тихо высказал навязчивую мысль, что не покидала его уже несколько недель:
— Дони, скажи, я ошибся?
— Нельзя утверждать однозначно, — неутешительно ответил гений, — но если бы мне кто-то дал хоть только один шанс, то я бы его никогда не упустил.
Комментарий к Глава 18
Про тамагочи… Кто помнит эту олдскульную игрушку? В моем детстве – чтобы заполучить это яйцо, нужно было с успехом закончить четверть, перемыть триллион тарелок и найти лекарство от рака.
========== Глава 19 ==========
Можно ли это было называть жизнью? День за днем один и тот же набор простых действий. Глаза открываются за минуту до трели будильника. Прохладная вода плещется в лицо. Из зеркала на меня смотрит пустое отражение с тем же набором эмоций, что и у пластмассовой куклы. Получасовая разминка. Завтрак. Обход. Обед. Обход. Ужин. Обход. Кровать. Сон без сновидений. И все повторяется снова и снова. Моя личная тюрьма, из которой некуда бежать. Временная петля, из которой не выбраться.
Дни были настолько однообразны, что стали неизбежно сливаться в одну сплошную беспрерывную линию. Какой сегодня был день недели? Неважно. Звучал механический колокольчик, я откидывала одеяло и поднималась в свой один-единственный день, который перестал отличаться от остальных.
Рация, висевшая на поясе бесполезным и молчаливым пластмассовым куском, не издавала сигналов, и я уже перестала обращать внимание на руку, которая была приложена к динамику. Только пальцы все еще не теряли надежду почувствовать звуковые волны.
Сью не теряла попыток заговорить, постараться объяснить решение Лео, но я не могла принять для себя эти доводы. И лишь молчала. Но дело было не в ней и не в ком-либо другом. Просто в одночасье все потеряло свой смысл.
Но этот вечер стал другим.
Рация вдруг оживилась звуковой вибрацией.
— Код красный. Код красный. Встречайте медвежонка, — Майки обратился ко мне по выделенной волне четвертого канала. Вздрогнув от неожиданности, я быстро юркнула за поворот и оглянулась, но благо рядом не оказалось свидетелей, которые могли услышать сигнал.
Сердце вот-вот грозилось выскочить из груди, дыхания не хватало, даже несмотря на то, что легкие работали на всю силу: судорожно и часто сокращаясь. В этот самый долгожданный момент, когда мне мечталось еще хоть раз услышать голос тех, к кому бесповоротно привязалась, я держала в руках передатчик связи и не могла поверить в происходящее.
Невесело усмехнувшись, я вдруг испугалась, что параноидальная мысль окончательно добила истерзанный рассудок и все это — лишь до невероятности реалистичная слуховая галлюцинация.
 
Практически на негнущихся ногах миновав склад, я прошла до госпиталя, к единственно подходящему месту для нежданной встречи. Факелы уже освещали территорию, но окна здания были черны. Бесшумно проникнув в помещение, я подкралась к двери кабинета Сью.
Привычно горевшая на столе лампа была выключена, и в кромешной тьме я осторожно переступила порог. Пока я пыталась нащупать переключатель света на гладкой холодной стене, чья-то ладонь накрыла мой рот, а спиной я ощутила твердый пластрон. Не успев осознать происходящее, тело сработало на автомате: пальцы вцепились в чужую плоть, а вторая рука потянулась к «вакидзаси», в резком движении освобождая острую сталь.