Отступники (СИ)

Реверанс резко развернулся. Со скул слетели капельки крови.
Настолько подлой атаки он не ожидал. Заплывшие глаза задрожали от ярости. Да, его не просто так избрали смотрителем и не просто так он согласился. Ему незачем было возвращаться. Домината Капа пустовала уже несколько веков, с тех пор как умерла от генетической болезни оригинал Вера. Реверанс был ее последышем, единственным, кто родился с дефектом, поразившим весь вид, но сумевшим выжить. Единственным, кто смог пережить оригинала своего вида.
— Вспомни Веру, вспомни своего родителя, гнусный предатель, — продолжал Колос, зная, что давит на незаживающую рану. — Ты не смог возродить свой вид, будучи его последней надеждой. Что ты сделал вместо этого? Проклял его. Опозорил даже славную память, что была вашим наследием.
Холодная кровь Реверанса вскипела.
Каждый Первенец мог стать оригиналом: источником хорошего генетического материала для десятков своих разнополых копий. Первенцы могли создавать пары. Этого требовала животная эстетика. Но основная часть новорожденных производилась именно оригиналами, носителями лучшей наследственности, которые сознательно превращали себя в гермафродитов.
Дефект не забрал жизнь Реверанса, но одно, неизбежное последствие, осталось с ним навсегда. Даже став оригиналом, он мог родить всего одного ребенка. Он знал это. Чувствовал.
Реверанс всегда видел за собой вину. Не совершив преступления, он казнил себя. Кто знает, не потому ли его покорила идея создать подобие собственного вида из обычных людей. Разбить свое вынужденное одиночество с помощью Поздней расы.
Надо же к чему это привело.
— Ты сказал слишком много… — прошепелявил Реверанс. — Вместо того, что бы раздавить меня, ты нажил врага. Себе. И всему Торкену.
— Замолчи и шагай, — презрительно бросил Колос. — Палый плод ополчился на древо. Такой вражды мы не боимся.
Маггия развернула Реверанса и толкнула меж лопаток. Он пошел впереди — тонкая черточка на фоне расширяющегося вместе с дорогой двухэтажного шествия. И первым ступил на Круг Торкена, — площадь, на которой гнездилось Великое Оно. Реверанс шел один, позади него тяжело ползла волна Первенцев. Она наплывала на Круг со всех сторон.
С красной плитки поднималась клочьями пыль. Вместе с ее песчинками в ноздри стремились мириады плесневых спор. Первенцы надели маски. Один из зункулов нацепил маску и Реверансу. Они вступали к подножию Великого Оно.
О нем следует рассказать особо.
Дух Одинокого мира не всегда экспериментировал только с животными. Многие молодые светозвери проходили период увлечения нетрадиционными разумными видами. «В бездну галактики этих млекопитающих», — говорили они. — «Я не пойду на поводу у поп-увлечений», — предупреждал себя каждый.
В результате Дух планеты получал смущающие указания. Очень часто ему приходилось работать с растениями, насекомыми, кристаллами или слизью. Некоторые светозвери-подростки со странными жизненными позициями увлекались разумными океанами.
Чаще всего эти артефакты юношеского максимализма и бунтарских настроений окончательно исчезали после первого миллиарда нерестов. Светозвери, утомленные флегматичностью разумных скал, возвращались к старой доброй формуле «шерсть-молоко-пальцы».
Алиот никогда не гордился творениями своей молодости. Первенцы его давно не радовали. Разумные звери повымерли.
А ведь оставалось еще Оно.
Люди называли Это плесенью.
И вот Плесенью-то Алиот гордился меньше всего. Говоря откровенно, он ее боялся и ненавидел. Сам того не ведая он вынудил Духа планеты создать себе практически непобедимого конкурента. Плесень была заинтересована в людях не меньше, чем светозверь, и не собиралась оставлять власть. Люди производили огромное количество побочной органики, которая плесени очень нравилась. Она обожала, например, хлеб, сыр и бумагу.
И трупы.
В Одиноком мире Алиота тела часто не разлагались. Они плесневели. Крохотные грибы сжирали их.
Во время войн Древних королевств, до религии Зверя, Оно процветало. Вездесущая, невидимая, плесень проникала в организмы, вооруженные мечами. И сталкивала их лбами. Поля прошедших битв — сытость, довольствие, инкубаторы.
 
В какой-то момент Алиот понял, что если не вмешается, жадность Плесени оставит его наедине с корневищами хрена, — единственным растением, которое Плесень боялась.
Посоветовавшись с древними опытными светилами, Алиот нашел выход. За несколько сот нерестов он перестроил свой организм так, чтобы в его сиянии появилось особое излучение, которое угнетало Плесень. Поля, покрытые лишаями бледных нитей, барашками гнилостной зелени, вспухающими ульями спор, — были очищены. Разумность Плесени стремительно падала.
Жалкие культуры ее попрятались в сырых углах.
А то, что осталось от некогда всепланетного разума, укрылось под защитой купола Первенцев, заплатив хозяевам Торкена постоянной возможностью наблюдать за людьми через споры. И, даже, частично управлять ими как в старые-добрые времена.
Так появилось Великое Оно.
Реверанс остановился, приглушенно сопя под маской. Над ним довлела коническая морда гигантской гуманоидной рептилии. Она сидела, скрестив ноги, собрав горбом острые позвонки хребта. Закованная в уродливые цепи, стянутая обручами, вплавленными в пол. Когда-то давно она ходила по миру, свободная и богоподобная, поздние расы — насекомые — зарывались под землю, чтобы не оскорблять ее взгляда. Континент принадлежал таким, как она.
Принадлежал.
Великое Оно медленно сжирало ее. Рептилия неподвижно таяла под толстой шкурой бледно-зеленых нитей. Словно пуховые острова, взбирались по ней наслоения Плесени. Грузными цветами набухали споровые камеры. С невидимого подбородка свисла узловатая борода голубоватой поросли.
Рептилия постоянно регенерировала. Великое Оно постоянно питалось. Плесень паразитировала не только в теле, но и в разуме божественного существа. Когда-то между ними шел нешуточный бой сознаний.
— Ранняя раса здесь, Великое Оно! — грянул коллективный голос Первенцев.
Реверанс вздрогнул и поглядел вверх. Рептилия, не открывая глаз, подняла морду.
— Мы требуем исполнения обязательств, — продолжали Первенцы. — Глядящее и слышащее. Понимающее безмерно. Когда ты слушаешь мир, мы — молчим. Когда говорим — ты слушаешь. И мы говорим, потому, что пришло время нам говорить, а миру — молчать, потому что нельзя нам не говорить…
— Да… Да-да-да. Заткнитесь. Каждый раз вы приходите ко мне с этим. Неужели нельзя просто повесить тут колокольчик?
Голос Великого Оно рискованно было бы описывать с точки зрения человеческих привычек. Понятия тона, тембра и высоты относились к нему точно так же, как тугоплавкость и прочность относятся к воде. Если при разговоре с Великим Оно встать на одну ногу, склониться чуток влево и забросить правую руку за голову, выставив вперед указательный и средний палец, можно заметить, что жираф в четверг завтракает ножницами. Великое Оно говорило за счет законов, которые жителям Одинокого мира еще только предстояло узнать. Поэтому главным правилом в общении с Плесенью было: не слишком задумываться над тем, как тебе удается понимать колонию крохотных грибов.
— Что на этот раз? — рептилия обнажила янтарные пузыри глаз.
— Пыл людей нужно направить на прополку последних корней язычества. Мы просим лишь помочь завершению нашего грандиозного плана.
— Как я устало от этих одинаковых желаний. От вашей беспомощности.
Рептилия загремела цепями.
— Великое Оно, не забывайся, — заволновались Первенцы.
— А вы не тормошите меня понапрасну. Наберитесь терпения, боязливые туши. Просто скажите мне, кого именно я должно обратить.
— Несомненно, Великое Оно, но у нас есть еще одно дело, которое требует рассмотрения.
Реверанса швырнуло вперед, вплотную к ногам рептилии. Та скосила на него правый глаз.
— Что это? — спросило Великое Оно подавшись вперед.
— Предатель.
— И кого же он предал?