Капитали$т: Часть 1. 1987 (СИ)

После сеанса мы нова прогуливаемся.
— Понравился фильм? — спрашиваю я.
— Интересно, — говорит она. — И идея, и сюжет... А вот если бы ты оказался в прошлом, вот как этот Марти? Что изменил бы тогда?
Я вздрагиваю от этого вопроса.
— Сложно сказать. Вообще, большой вопрос — можно ли что-то менять? Ты представляешь, какая это ответственность? Допустим, я смогу предотвратить какую-то катастрофу. Крушение поезда, например. И люди, которые должны были погибнуть — не погибнут. И один и тех, кто не погибнет, оказывается врачом, который придумает жуткий вирус, убивающий процентов девяносто носителей...
— Ну, нет, — говорит она. — Если в таком духе рассуждать, то и тонущего человека спасать нельзя... Ребенка из-под колес вытаскивать.
— Это совсем другое, — говорю я. — Даже в этом фильме Марти менял будущее только своих близких, а не стран и народов. Он не побежал убивать, я не знаю... создателей ядерных бомб! Он и понятия не имел, где их искать!
— Мне понравилось, — улыбается она, — как он сыграл рок-н-рол в прошлом. Музыку своего времени. И народ сначала веселился, а потом просто обалдел. А ты бы хотел послушать музыку будущего?
Ох, Марина, ты сама не знаешь, о чем говоришь, думаю я. Одно дело там еще «Hi-Fi» или Земфира... Но вот, например, Мишаня Круг или Валя Карнавал. Или этот татуированный с ног до головы парень... вечно забываю, как его... тоже музыка будущего, и не сказать, чтобы такая уж прекрасная.
— Я думаю, — говорю я осторожно, — что на музыку будущего мы отреагируем также, как в кино отреагировали на музыку Марти. А может быть еще и хуже.
— А я бы хотела, — говорит она. — И не только музыку будущего, но и вообще — знать, чего и как произойдет. Это же очень интересно! Лет через двадцать, наверное, на Марс полетим. А через тридцать и еще дальше. Рак победим и многие болезни. И войн наверняка не будет уже. Так интересно!
У меня внутри опять выбивает предохранитель.
— Чрез два года, — говорю я скучно, — советский прокат порвет фильм о валютной проститутке. В это же время начнутся национальные конфликты — армяне начнут резать азербайджанцев, узбеки — турок-месхетинцев, а грузины — абхазцев. Еще через четыре года все развалится. Они, конечно, попытаются все удержать в девяносто первом, но ничего не выйдет, Союза не будет.
— А Горбачев? — спрашивает она растерянно и, кажется, даже испуганно.
— Пойдет пиццу рекламировать. Куда ж еще. А потом начнется такое, что и представить сейчас сложно. И на Марс мы не полетим. Только роботов запустим. И рак не победим полностью, еще и куча новых болезней появится.
— Ты шутишь, — говорит она испуганно, — очень плохая шутка, не смешная совсем. Зачем ты так?
Я моментально остываю.
— Извини, — говорю я, — забудь, пожалуйста, действительно плохая шутка.
— Мне пора домой, — говорит она.
И я иду провожать ее домой. Мы молчим. Я, конечно, полный идиот. Сорвался, не выдержал. Вывалил на ни в чем не повинного человека черт знает что...
У дверей подъезда она говорит почему-то шепотом:
— Ты правда считаешь, что так будет?
— Нет, — говорю я, — нет, конечно. Это все нервы. Стресс. Экзамены, поступление, крыша едет. Ты не обращай на меня внимания, пожалуйста. Я не хотел...
Она качает головой.
— Нет. Сейчас ты врешь. А тогда ты правду говорил. Скажи, неужели ничего хорошего не будет? Сплошной мрак?
— Будет хорошее, — говорю я. — Веришь?
— Верю, — отвечает она. — Расскажи! Я ж не усну, если не узнаю.
— Например, — говорю я, — всю нашу районную библиотеку можно будет засунуть в устройство, размером с книжку. И с него же читать. И в это же устройство — всю любимую музыку и фильмов с десяток. И с него же — смотреть и слушать. И даже звонить, хоть на другой конец земного шара! В любом магазине — полста сортов колбасы. Бананы и ананасы круглый год. Качество, правда, так себе... А в любом кафе — итальянская пицца и японские суши.
— Суши? — переспрашивает она. — Я читала в какой-то книге... Но не пробовала, конечно. И никто, наверное, у нас не пробовал.
 
— Редкая дрянь, на самом деле, — говорю я, не переваривающий азиатскую кухню. — Но многим нравится. Вообще, ресторанов и кофеен будет много, на любой вкус. И магазинов одежды — тоже на любой вкус. Еще можно будет за границу полететь. Хоть в Тайланд на пляж, хоть в Бразилию на карнавал. Откроется много спортивных центров. Не такие, как сейчас «качалки», а с беговыми дорожками, кучей тренажеров, люди будут ходить после работы. И появятся компьютерные игры. Они уже есть, но очень простенькие, а научаться делать так, что это будет интереснее и красивее реальности. И многие люди будут жить там. И фильмы будут в нормальном качестве, а не такое, как мы сейчас смотрели.
— Еще! — говорит она.
— Машин будет много, — вспоминаю я, — почти в каждой семье будет автомобиль, а то и два. И научатся делать машины на электричестве, без бензина.
— А инопланетяне, экстрасенсы и все такое?
— Лет пять все с ума посходят, и все сойдет на нет, — говорю я.
Она смотрит на меня и глаза ее расширены от удивления и ужаса.
— Я не спрашиваю, откуда ты все это знаешь, — говорит она. — Не спрашиваю. Но я вижу, что ты не врешь. Значит ты или псих, или...
— Я — псих! — честно признаюсь я.
Она качает головой. Не верит.
— Ни один псих никогда не признается, что он псих!
Я смеюсь.
— А я хитрый псих. Я специально признаюсь, чтобы меня не заподозрили.
— А кто там сейчас правит в будущем? — спрашивает она. — Генеральный секретарь или...
— Генеральный секретарь сейчас последний по счету, — говорю я. — Больше их не будет. Правит президент. Фамилия тебе ни о чем не скажет, так что...
— А после Горбачева кто будет? — Ее глаза горят любопытством.
— Сейчас он партийный деятель, высокого ранга, но не очень известный. Фамилия тебе тоже ничего не скажет. Скоро он начнет себя вести очень активно, так что, все его узнают и сильно полюбят. А потом возненавидят.
— Все, не могу больше, — говорит она. — У меня острое информационное отравление. Только я не понимаю, — она смотрит на меня с изумлением и жалостью, — если ты все это знаешь, то как же с этим живешь? Это же невозможно, просто так со всем этим жить?
Я молча машу рукой. Действительно, жить со всем этим сложно, но приходится.
— Я все же надеюсь, что ты меня разыграл, — говорит она.
Мы прощаемся.
— Я не помню, я уже говорил тебе, что ты мне нравишься? — спрашиваю я.
— Говорил, — она улыбается и целует меня на прощание.
Я ухожу.
Голова после этого разговора была пустая и легкая. Прошел, называется, сеанс терапии. Выговорился. Все же, надеюсь, что она восприняла мои излияния не слишком серьезно.
А выпускной мы отгуляли очень даже хорошо — с застольем, торжественными фото и встречей рассвета. Все было прилично — никто даже не ужрался в хлам, пропустили по паре бокалов «Советского шампанского» и на этом все. После встречи рассвета каждый вкратце рассказал о планах на будущее, и все это было наполнено оптимизмом и жизнерадостностью, немыслимыми для моего времени, но вполне нормальными для восемьдесят седьмого. Все же, несмотря на мажорское свое положение, одноклассники мои были людьми, в общем, хорошими, у них горели глаза, и они очень торопились в новую взрослую жизнь, которую видели исключительно в радужных красках.
Несколько выделялся на их фоне Витя Пахомов, мой друг и компаньон, у которого была не голова, а вычислительная машина и который на будущее смотрел без розовых очков, ориентируясь исключительно на материальные цели.
Прочие же ребята были преисполнены оптимизма. Даже я немного заразился их состоянием, будущее перестало быть для меня чем-то ужасным, но представлялось своего рода квестом, который нужно пройти, выполнив положенные задания.
Так, вместе со всеми своими одноклассниками, я входил в новую взрослую жизнь.
  
Глава 21
 
В один прекрасный день к нам в видеозал перед сеансом заявился знакомый нам неформал Петрович с каким-то волосатым и бородатым парнем лет восемнадцати.