Лицо врага: Окно первое (СИ)

Даже несмотря на горечь утрат, я была счастлива осознавать, что была ближе к началу начал, куда ближе, чем абсолютное большинство существ, живущих в нашем мире. Что я была действительно близка, что радовала своим существованием, что помогла и помогала… наверное, божественная радость есть лучшее, что может привнести в этот мир человек. К тому же, пусть я и потеряла одну близкую подругу и более не смогу увидеть человеческую улыбку второй, я вновь обрела маму. Этого было достаточно для чего угодно.
Солнце взошло над горами, тихо провозглашая новый день, и, как ни жаль, надо было продолжить работу.
Кто-то должен был находить те дела тайной службы, которые она сохранила в тайне до конца дней своих последних сотрудников. А я всегда была достаточно любопытна, а со временем ещё и утратила любое смущение и отторжение при узнавании чужих секретов, ведь какая разница — Яня же тоже всё знала и знает? Поэтому работа эта идеально подходила мне, а я — работе. Только вот иногда это утомляло.
Как сейчас, например.
Тяжёлая книга в моих руках навевала только мысли о том, что точно так же, как она оттягивает мои руки, само моё тело притягивается к ровным поверхностям и положениям, как-нибудь подходящим для сна, и уж вчитываться в открытые страницы не хотелось абсолютно точно. Но надо было. Я постаралась.
Зарево за лесом не угасало всю ночь, иногда разрождаясь абсолютно бесшумными, но оттого не менее страшными алыми сполохами на всё небо. В деревне с вечера никто не спал и даже не пытался, даже детей под конец уже никто не успокаивал. Многие дрожащими руками начинали собирать пожитки, стараясь брать только самое необходимое и стеная по оставляемому, и намеревались уйти с рассветом. Куда — никто ни у кого не спрашивал. Все понимали, что спрашивать бесполезно. Остальные, спокойные, тихие, понимали ещё и другое: уходить бесполезно. Тоже. Неважно, куда, неважно, к кому, неважно, знаешь ли ты, куда тебе идти.
Эта беда из тех, что настигнут везде и всех.
К утру, когда небо стало светлым от солнца, а не от вбираемых в себя отсветов далёкого пожарища, в деревне даже нашёлся смельчак — кузнец Минька. Парень он был нелюдимый, жил бирюком, так его и отговаривать не стали. А ведь отсутствие рук, тянущих назад силой любви и дружбы, зачастую и есть половина смелости. Минька пробрался лесными тропами и вернулся обратно незамеченным — хотя староста сомневался, что кому-то там ещё надо было его замечать. Он принёс весть, которую все уже знали внутренне, ожидали, но всё равно боялись услышать: от Боровца остался только пепел. Даже остовов домов или обгорелых костей там увидеть нельзя было.
Знание это не было непривычным, но и удивления не принесло. Разве что в деревне знали теперь точно имя пришедшей столь близко беды: Кровавый генерал явился в этот раз по уставшие души тех, кто укрывал царских разведчиков, или про кого так всего лишь подумали. Огненный бич в руках старых повстанцев, тайной службы и тайного советника, а теперь вот и этих отрядов, нелюдимый холодный мертвец из Тысячерогой волости. Теперь он пришёл и в эти земли.
Кто не стал спасаться, мечтая идти быстрее, чем двигалось по небу солнце, те понимали: как нельзя сбежать от лесного пожара, когда он уже разгорелся и жаждет пожрать всё на свете, так нельзя и укрыться от такого же в сути своей человека, когда он уже близко и неостановим в своём безумии.
Текст меня ничуть не удивил. Гражданская война несла в себе и не такое, а отдельные человеческие ошибки… это ведь всего лишь человеческие ошибки. Это надо прощать, ведь нельзя не простить того, кто уже во всех своих ошибках раскаялся, и кому, что самое важное, было всё это время так плохо. Всё, на самом деле, надо прощать, но его, на мой взгляд, тем более. Это ведь всё в прошлом, а тем, кто погиб тогда, ведь уже хорошо.
Уже всё хорошо.
Я поискала глазами свою учётную книжку, чтобы вписать номер, приблизительное время повествования и краткое содержание, но вынырнула из сна.
Меня аккуратно тормошила Яня — не помню уж, как они с Верой поделили время дежурства, но никакой чрезвычайной ситуации не наблюдалось, а значит, она просто дежурила передо мной, и уже настала моя очередь. Я поздоровалась, пожелала ей зачем-то спокойной ночи, хотя уже были предрассветные сумерки, и, тяжело поднявшись и всё ещё кутаясь в одеяло, пошла обходить окна, чтобы понять, какая сейчас вообще обстановка. Я всё ещё чувствовала себя очень разбитой и уставшей, но всё же как-то отдохнула. Вчера всё было настолько плохо, что я даже почти забыла о том, что существует такая странная штука, как еда. За что теперь и поплатилась зверским голодом. Но зато, поев, хоть взбодрилась и согрелась. За окнами тоже изменилось мало — страдающие службисты всё ещё толкали коробочку с похвальным старанием, и ничего не предпринимали. Не знаю уж, сколько раз они успели смениться за это время, но нынешние, кажется, сменились давно. Я долго вглядывалась в горизонт и горы, но так и не увидела никаких построек и никакого прекрасного замка. Хотя и горы ещё были не так уж и близко, что-то разглядеть, быть может, было ещё просто невозможно. Рассвет наяву был куда обычнее и спокойнее в красках, чем рассвет в этом странном сне. Но всё же увидеть два рассвета за одно утро — это имеет свою прелесть, что ли?
 
Пока я дежурила, не произошло ничего необычного, разве что наши носильщики сменились пару раз — они, несмотря на очень низкую скорость, уставали почти мгновенно. А смешно — тайная служба в качестве личного транспорта, причём наподобие коней или рабов, впрягаемых в повозки на востоке.
Поскольку ничего не происходило и летели мы очень медленно, я никого специально не будила и думала, что спать они будут долго. Но мои ожидания не оправдались, и едва солнце поднялось над горами на два пальца, началось шевеление, просыпание и последующий поиск еды. Юлий Сердвеевич даже не стал спрашивать у меня, было ли что-нибудь подозрительное во время моего дежурства. И так понял, что ничего. Заглядывали в окна, конечно, все, но не более того. И зачем мы вообще дежурства выставляли?.. Как-то даже немного невежливо со стороны тайной службы не сделать хотя бы одной маленькой гадости — уважили бы наш труд хотя бы.
— Мне сегодня такой странный сон снился! — поделился Мариторогов. — Будто бы царь Волот раскаялся во всём содеянном и ушёл скитаться по миру, чтобы искупить свои грехи!
— Ну вы его в этом сне поймали и заставили искупать их немного по-другому, я надеюсь? — фыркнула Вера.
— Да нет, — он тоже усмехнулся, — мы решили, что это прекрасная идея, и попросились к нему в попутчики.
— Всеми вашими Отрядами, что ли? Это уже маленькая скитающаяся армия получается. — Я представила себе картину кучи праздно топающих непонятно куда придурков во главе с царём и Юлием, мило держащимися за ручки, стремящихся искупить все свои грехи и дерущимися за каждую встречную возможность. Какая-то странная у меня фантазия, наверное.
— Большая, вообще-то, — обиделся он.
Мы от души посмеялись.
— Хорошо-хорошо, большая так большая.
Свой сон я рассказывать не стала. Он не был ни смешным, ни просто интересным, зато очень странным. Я даже нормально объяснить не могла, где я находилась и что я там делала. Читала что-то сродни видений Яни, что ли? Нет, это однозначно бред. И что вообще за мертвец из Тысячерогой волости? Как будто отчим, честное слово. Да ещё мысли у меня в этом сне были какие-то очень странные. Гражданская война, прощать ещё мразь какую-то, находить дела тайной службы на какой-то осквернённой земле…
Хотя как-то слишком часто мне в последнее время сны снятся. Это я настолько впечатлительная, что ли? Хотя, пожалуй, именно так и есть.
— А всё-таки, — задумчиво и не к месту сказала Яня в какой-то момент, — я всё думаю про верховного князя Ассиохари-аля. За что он так… виноват и не виноват одновременно?
Она над этим всю ночь думала, что ли?
Хотя мне вдруг тоже подумалось, что для создания хоть какого-нибудь впечатления от прочитанного и его понимания мне не хватало именно этой части картинки. Это ведь всё-таки очень странно — такое же существо, как наш царь Волот — что его может по-настоящему задеть? Что его может заставить страдать? Я видела царя пару раз и много слышала, что о нём говорили. У меня сложилось впечатление, что булыжник на дороге и то чувствительнее хоть сколечко.