Крыжовенное варенье (СИ)

— Еще не вечер, Ваше Величество. Говорят, неудачи способствуют рождению гения.
— Пока они всяческому рождению только препятствуют! Может, велеть поварам готовить для Екатерины особую стряпню?
Анклебер едва сдерживал улыбку:
— Причина недуга, Ваше Величество, как правило, бывает не в том, что мы что-то съедаем, а в том, что что-то съедает нас.
— Думаешь, она шибко переживает? Да уж, мой племянник, Петрушка, — не самый лучший супруг, годится только на то, чтобы картонные крепости штурмом брать. Потому-то я о новом наследнике и пекусь, и еще прошлой зимой велела Чоглоковой намекнуть Катерине, мол, долг перед державою выше долга супружеского!
Андрей с интересом воспринял сие утверждение:
— А Екатерина Алексеевна поняла, чьи слова передала ей обер-гофмейстерина?
Елизавета Петровна тем временем прошлась к бюро, села в рядом стоявшее кресло.
— Она не глупа, Чоглокову изучила, как свои пять пальцев, знает, что та весьма труслива, и не решилась бы заводить столь отчаянные речи без моей указки.
— Тогда, я Вас прошу, пошлите ей через ту же Чоглокову посуленный мне перстень. Я и так буду помнить о Вашей щедрости, а Ваше доверие и внимание к моим словам — награда куда большая. Екатерине Алексеевне же передайте, что кольцо — не просто украшение, но талисман, приносящий удачу и счастье. Люди склонны верить в чудо, а женщины, ввиду их излишней чувствительности, в особенности. Лично я убежден, что Екатерине Алексеевне хватит собственного здоровья справиться с этими, как Вы выразились, «напастями». Но, ежели она поверит, будто в перстне заключена некая добрая сила, ее физическое, и в первую очередь, духовное исцеление будут продвигаться заметно быстрее.
Елизавета сама была суеверна, потому хорошо понимала, о какой такой «силе», заключенной в камень, говорит садовник:
— Будь по-твоему. Тотчас лично отнесу ей украшение.
Садовник склонился в полупоклоне:
— Нет, Ваше Величество, пошлите чрез Чоглокову. Тем самым Вы еще раз подтвердите: обер-гофмейстерина не только Ваши глаза и уши, но и Ваши слова, Ваше волеизъявление.
— Хорошо. Но и тебя я не могу оставить без подарка, проси, чего желаешь?
— Моя просьба может показаться Вам странной. Но, пожалуйста, не требуйте от меня никаких объяснений. Пока. Я затеял некий эксперимент, если он удастся, будет большой сюрприз и великая польза для Вашего Величества и для империи, Вами управляемой. Но прежде мне надобна дюжина сапог из прочной дубленой кожи. Каблук должен быть устойчив, достаточно широк, но у основания шире, нежели у подошвы, — он не поленился приподнять ногу, согнув ее в колене, и показать пальцами все, о чем говорил.
— Знаю, что в Петербург на днях прибыли три обоза с юфтью;, для переправки в Европы. Велю несколько кусков оставить для твоего дела. Приведи всех, кого хочешь обуть, к сапожнику.
Анклебер даже несколько растерялся:
— Ваше Величество, вся дюжина нужна для меня одного.
Елизавета была удивлена, но, как подобает императрице, своих эмоций не выказала, сдержанно улыбнулась и слегка махнула рукой. Жест означал: у нее нет возражений и садовник может быть свободен.
Через пару недель Анклебер в новых юфтевых сапогах топтался на одной из грядок, неподалеку прогуливалась Великая княгиня. Она была еще немного бледна, но уже довольно бодро передвигалась по аллее. На средний палец ее правой руки был надет перстень с большим изумрудом.
Х Х Х Х Х
Татьяна отнесла Прохора в люльку и вернулась. Анклебера она нашла возле клумбы с астрами. Рядом, на скамейке, лежали несколько груш с красными боками, да пучок фиолетовых конусообразных антирринумов, их еще называют «львиным зевом.
— Вот, — Анклебер кивнул на груши. — Корзину пока не набрал, но хотя бы несколько штук приготовил.
Женщина взяла один плод, повернула багровой стороной наружу («Даром что ли успела щеки свеколкой потереть, пущай садовник любуется какие мы с грушей обе румяные.») Надкусила фрукт, загадочно вздохнула. Анклебер молчал. Значит, нужно было заводить разговор самой. Но о чем? Покосилась на лежащие рядом антирринумы:
 
— Ты надумал ставить в императорские покои эти цветы?
— А что? Хочу выложить вокруг рябиновой ветки подобие горностаевой мантии. Думаю, если чередом ставить белые астры и сине-багровый «львиный зев», получится как раз то, что нужно.
— Ты, Андрейка, букеты составляешь, словно стихи пишешь.
— А как же, любую работу можно исполнить душевно.
— И шти сварить?
— Тем более, шти. Все, что прежде сотворено умственно, силою воображения, — есть художество. Вот, к примеру, ты только воду на огонь ставишь, а в уме прикидываешь: надобно туда капустку кинуть, лучок с морковочкой на сальце зарумяненные, да, опосля, — петрушечкой заправить… — Андрей скользнул затуманенным взором по щекам женщины, та еще пуще зарделась. («Заметил! Не напрасно свеколку извела.») Анклебер продолжал. — Вилок аще на грядке красуется, а ты уж чуешь на языке готовое варево. Настроение подымается, ложкой в котелке водишь и мурныкаешь себе песенку под нос. А я погодя твою стряпню испробую, и тож душа взыграет, — значит, этакие шти и есть художество. Так-то! — подошел сзади приобнял за плечи.
— Ой, точно поэт ты, Андрейка! Смотри, как складно изъясняешься! — женщина попыталась высвободиться, но не сильно, понарошку, как того требовали не рамки приличия, а дамское кокетство.
Татьяна и садовник старались, отбирали астры одного размера, следили, чтобы в них не оказалось сухого лепестка. Вскоре букет был готов, он выглядел ярко, величественно. И, главное, не имел сильного запаха, неуместного в комнате, где спит ребенок. Анклебер в последний раз придирчиво его осмотрел, нельзя сказать, чтобы остался полностью доволен. Только хотел спросить мнение своей добровольной помощницы, но тут что-то твердое и холодное уперлось ему сзади под ребра.
— Стоять! Ни с места! Вот вы где, голубки! Воркуете? Сейчас пальну, завопите у меня как поросята в салгане!
Андрей поднял глаза, Татьяна стояла, окаменев от страха. «Неужто конюх?»
— Ответствуй, садовник, прелюбодействовал с чужой женой?
Анклебер слегка повернул голову в сторону плеча и уловил кислый винный запах, стало понятно, кто подкрался к нему из-за спины:
— Ваше Высочество, поздравляю Вас с рождением наследника, — Анклебер все же побаивался полностью оборачиваться и делать резкие движения. «Ну как у него там и впрямь ружье? Еще пальнет спьяну». — Кстати, мы с Татьяной только что окончили собирать цветы для маленького Павла…
— Эти, что ли, цветы? — Петр обошел Андрея, и садовник с облегчением заметил, что в руках у Великого князя находится отнюдь не оружие, а бутылка, на дне которой еще плескалось немного белого рейнского. Великий князь тем временем отщипнул рябиновую ягоду, сунул ее в рот, пожевал и, поморщившись, выплюнул:
— Мерзость! — он выхватил у Анклебера букет и швырнул его оземь. Астры и антирринумы рассыпались, а от рябиновой ветки отвалилась самая спелая гроздь, — Все, все твердят одно и то же: «Наследник! Поздравляем, поздравляем!» А вы уверены, что это мой на-ик-следник? — Петр гримасничал и брызгал слюнями, на последнем слове икнул, — Уверены? Я вас спрашиваю, — он ткнул Анклебера горлышком от бутылки прямо в грудь.
— Вы пьяны, Ваше Высочество.
— Да, я пьян, но полностью ответствую за свои слова! И говорю чистую правду. «In vino veritas.» Знаешь ли ты, неграмотный садовник, что означает эта фраза?
— Ваше Высочество, упомянутая вами античная мудрость стала сегодня необычайно народной. Или, как ноне принято говорить на французский манер, популярной… Однако, отыскивая «в вине» эту самую «истину», многие забылись настолько, что не заметили, как утратили маску благопристойности, и окружающим явилось их, хотя и правдивое, но весьма неприглядное обличье.
— Дерзишь, садовни-и-ик! Как ты смеешь! — Петр лихо развернулся на каблуках и едва не потерял равновесие, снова икнул, — Ладно, все же сегодня светлый день, и я буду настолько щедр в своей милости, что ниспошлю тебе прощение! — пошатываясь и хватаясь за кусты нетвердыми руками, Петр побрел прочь. Татьяна перевела дух: