Евгений, Джек, Женечка (СИ)

Но все равно горько. Очень. И больно — в груди, и глаза режет.
Я села на край кровати, почти мимо матраса, чуть ли не на деревянную раму. Смахнула со щеки черную слезинку — не водостойкая тушь, и я не слезостойкая. Не сильная, не умная — обыкновенная дура.
Дверь скрипнула. Или половица под тяжелыми шагами. Перед моим носом замаячила кружка, которую я оставила у кровати Женечки. У моей сейчас тоже стоял Женечка. Уже сидел — присел, тронув коленями мои, до сих пор стянутые деловыми брюками.
— Я не хочу с тобой ругаться, — проговорил он полушепотом, тронув освободившейся от чашки рукой мою мокрую щеку. — Но я не собираюсь соглашаться с каждой твоей глупостью. Сейчас ты была не права, что влезла в наш с ним разговор. Он ревет и пусть ревет. Что в три, что в тринадцать он просто не в состоянии словами сказать, что ему надо. Чего ты ведешься на эти сопли? Он не баба. Он мужик. Просто пока не может проглотить обиду на мир, который не такой, какой ему сейчас нужен.
— Жень, ты ему посторонний, — всхлипнула я, тронув губами остывший чай. — А от посторонних такое выслушивать обидно.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тогда скажи ему, что я не посторонний.
— Ты обещал, — теперь я смотрела ему в глаза, хотя тушь жгла мои безбожно. — Обещал не торопить меня. И, прости, ты все равно останешься для него посторонним. Ты мне не посторонний, не ему, — повторяла я одну и ту же мысль. — Не обижайся, но это правда. И Ярослав хороший. Всегда был таким до нашего развода.
— О разводе вы ему не сказали.
Джек гладил мои локти и больше ничего. А я держала у его груди чашку и не сделала больше ни одного глотка.
— Женя, ты сам сказал: не мучай ребёнка, возвращайся в Москву.
— Я же не знал, — перебил Джек.
— Теперь знаешь, почему я этого не делаю, почему продолжаю мучить ребёнка. И ты, вместо того, чтобы помочь, мучаешь его ещё больше…
— Чем? — снова перебил Джек. Тем же тоном, что до того Ярик. — Тем, что прошу не быть свиньей?
— Я его таким воспитала. Я сама ничего по дому не делаю. Джек, так мы живем. Я найду помощницу. На даче просто сделать это сложно.
Джек убрал руки, уставился в пол — в зазор между его животом и моими ногами.
— У вас круглосуточная прислуга была? Или вы чай вечерами не пили?
— Я убирала чашки, извини. Я последние три года работала из дома. Но я работала, и у меня реально не было времени на хозяйство и… В любую свободную минуту лучше побыть с семьей, чем с тряпкой. Это намного дороже платы за помощь по дому. Джек, я готовить не умею, я предупредила. И не люблю это делать. Мне сейчас нужно суп поставить вариться, а я не хочу… И у меня нет сил. Я хочу просто упасть в кровать и спать.
Джек поднялся и протянул мне руку — я подала свою, не задумываясь, но он так резко поднял меня с кровати, что из моей кружки выплеснулся чай: хорошо, не на меня. А Джек будто и не заметил этого, сорвал покрывало и принялся менять постельное белье.
— Я заберу себе это, — буркнул, оставшись ко мне спиной. — Можешь ничего не готовить. Омлет я в состоянии сделать сам. Ну а обед твоя нянька приготовит. Матери как-то справляются и с домом, и с детьми. Я ей доплачу. А мнения Ярослава я больше спрашивать не буду — поедет завтра со мной и точка.
— Женя… — Тот снова не обернулся ко мне. — Инициатива наказуема, знаком с таким выражением?
Он ничего на это не ответил и не отошел от кровати, пока не закончил стелить ее для меня. Обернулся уже с подушкой, и странно, что не швырнул ее в меня.
— И чем ты меня накажешь? Я и так сплю на диване. Пойми, Слава, ты не сможешь вычеркнуть меня из жизни Ярослава. Пусть привыкает ко мне. Чем раньше, тем лучше.
— У тебя методы неправильные.
— У тебя тоже. Ни замуж нормально выйти не смогла, ни развестись.
Я еле сдержалась, чтобы не бросить ему в лицо: в какой раз? В первый или во второй?
— Тебе нравится меня оскорблять? — спросила вместо этого.
— А тебе — меня? — сделал свой выпад Джек. — Пока в этом доме есть один человек, который делает Ярославу хуже — это ты, его мать. Есть вещи, которые взрослому человеку нелегко сказать ребенку, потому что взрослый человек не любит признаваться в своих ошибках. Поверь, дети намного умнее некоторых взрослых. Володе тоже было тринадцать, когда мы сказали ему про отца.
 
— Это разные вещи…
— Какие разные?! — повысил Джек голос. — Ты просто трусиха! Ты думаешь, что если подождешь полгода, все пойдет как по маслу. Так этого не будет. А будет только хуже, потому что сейчас он задает себе довольно неприятные вопросы относительно тебя.
— Так выйди из моей спальни, и вопросов не будет.
Я услышала, как он сглотнул.
— Опять, типа, нашла простое решение? Да? — снова повысил голос. — Отвечай уже!
— Прекрати на меня орать! — прорычала и я. — Я прощала тебе это в семнадцать. Сейчас даже не надейся!
— А на что я вообще сейчас могу надеяться? Хочешь, чтобы я ушел и вернулся в сентябре? Ты этого хочешь?
  
56. Джек
 
В глаза Джека светилась обида — прямо, как недавно у Ярика.
— Не хочу, — выговорила я мягко. — Но… Это было бы самым правильным решением.
Джек молчал.
— Мы так и думали, — продолжала я, глядя чуть ниже его глаз, чтобы не покрыться краской или испариной. — Что с Женей будет сидеть няня, а Ярослав будет сам по себе. В лагерь он не хочет, да и я боюсь куда-то его отправлять. Он не так легко сходится с людьми. Конечно, можно было б найти что-то типа городского лагеря, но летом дача в любом случае лучше панельной коробки… А вот мы бы могли с тобой встречаться в городе. Как-нибудь…
— Если бы мы могли встречаться в городе, мы никогда бы не ездили на дачу, — выплюнул Джек мне в лицо, и я действительно почувствовала на губах влагу, потому что невольно их облизала. — Если бы не эта чертова дача, то все бы у нас было нормально. Все!
Глаза блестят, или мне кажется?
— Жень, — я сделала к нему шаг, чтобы продолжать говорить шепотом. — Отец все равно отправил бы тебя в армию. Как ни крути! Раз они на родительском вече порешили, что нам не быть вместе.
— Ты ничего не понимаешь! — Джек скинул мою руку. — Ничего! Я всю жизнь считал себя убийцей. Всю жизнь, Слава! От тюрьмы меня отмазали, типа. И от войны — тоже, и потом ты… Я был уверен, что именно из-за аварии ты меня бросила… Проданные права — это одно, купленная свобода — это уже другой уровень игр с законом. Я надеялся, а вдруг несмотря ни на что, на промывание мозгов родителями, она меня ждет… А потом принял твой уход как данность. Ну, типа, что есть черта, которую нельзя переступать честному человеку. Ну, если хочешь, чтобы к тебе, как к человеку, относились…
Я снова попыталась его обнять, но он снова оттолкнул меня.
— Джек, они не ведали, что творят… Они идиоты, и мои предки тоже… Но что ты хочешь сейчас? Твоего отца уже нет. Никогда больше не видеть мать?
Я думала, что он махнёт рукой, но Джек выдал хрипло, отведя взгляд в сторону.
— Пожалуй, что да. Уехать в Москву. Оставить Ярослава с тобой. Отдавать его отцу на выходные. Наверное, да. Это то, что нам нужно сделать.
— Убежать от прошлого? — нервно хихикнула я.
— Нет, наоборот дать шанс будущему. Нашему, которого нас столько лет пытались лишить. Может, и не нужно дальше разбирать коробки?
Теперь он дал себя обнять — я уткнулась ему в грудь: сердце из нее выпрыгивало. Из моей, конечно, тоже.
— У меня здесь работа. У тебя здесь работа. Дачу не продать, весь рынок стоит. Взять деньги на переезд реально неоткуда. Давай не менять пока планов. И с Владом мы не обсудили детей. Может, ещё все само собой образуется…
 
— Вы же их поделили, поровну, — усмехнулся Джек, отстраняя меня на расстояние согнутых локтей. — А вдруг он даже обрадуется, что ты снимаешь с него ежедневные заботы о ребенке, оставляя только праздники. И дочь ещё под боком окажется. Так будет лучше всем, поверь.