Потерянные в прямом эфире (СИ)
— Да нет, — пожал я плечами. — У Олеси возникла идея, мне понравилось.
Сенька тут же перевёл на нашу гостью взгляд, полный немого удивления. Наверное, тоже не ожидал, что имя ему выбирал не я.
Олеся слегка стушевалась от нашего внимания, с напускным безразличием поясняя:
— А что, нормальное имя…
— Но почему именно оно? — с нажимом спросил сын. Она слегка свела брови, реагируя на Сенькину напористость, явно не понимая, что под всем этим он пытался скрыть волнение, так отчётливо сквозившее в его словах весь вечер.
С ответом Олеся не спешила, потирая шею, словно справляясь с напряжением. А мне так отчаянно хотелось её хорошенько встряхнуть, ведь с каждой минутой её промедления в сыне будто что-то затухало. И я уже даже начал корить себя за то, что привёз её к нам и дал своё негласное согласие на их сближение. Нет, я не думаю, что она смогла бы специально навредить ему. В конце концов, Олеся не чудовище и никогда им не была. Но мне так хотелось уберечь его от возможных разочарований, что мне только чудом удалось себя сдержать от того, чтобы встать между ними.
— Так звали моего дедушку, — вдруг поделилась с нами Леся. — Я его никогда не видела, зато бабушка очень его любила. Его не стало, когда они были ещё молоды, моей маме тогда едва исполнилось лет шесть. Но бабушка всегда дорожила воспоминаниями о нём, гордилась и верила в то, что Арсений Бодров был героем. Дедушка служил на флоте, и, видимо, что-то пошло не так — и однажды он не вернулся. И мне хотелось… — тут она окончательно смутилась своих откровений, после чего махнула рукой, будто отгоняя наваждение, и легко улыбнулась. Правда, я ни на йоту не поверил в её улыбку. — Кажется, тебе крупно повезло, что имя тебе выбирала я. А то, судя по Пенелопе, был велик шанс, что отец бы обозвал тебя каким-нибудь Ануфрием…
— Эй! — возмутился я, перекрикивая задорное «хрюканье» Сеньки. — Не слушай её, это всё подлые инсинуации, я бы никогда…
Но меня никто не слушал, Сенька продолжал смеяться над Олесиной шуткой, а та, заворожённая его радостью, вдруг озарилась такой улыбкой, что даже у меня в груди что-то щемяще сжалось.
Уже после ужина я отправил Арсения делать уроки. Обросший долгами по учёбе, он как-то не особо стремился их ликвидировать, полностью поглощённый появлением Олеси в нашей жизни. Сама же возмутительница спокойствия, решившая вдруг проявить гордость, на одной ноге с собакой на руках ускакала в мою комнату, благо что там ещё оставались какие-то вещи.
Меня же наконец-то начало морить в сон: вторые сутки на ногах в перемешку с джетлагом таки взяли своё. И еле дойдя до дивана, на котором в последнее время спал Слава, провалился в царство Морфея.
Не знаю, снилось ли мне что-то, но из сна меня выкинуло стремительно и грубо, как если бы я вынырнул наружу из-под толщи воды. В комнате было темно, и если честно, то я не сразу сообразил, почему сплю на диване, а не в собственной спальне. Воспоминания навалились на меня кучей, в результате чего я даже подумал, что лучше б вообще не просыпался.
— И что мне теперь со всем этим делать? — спросил у отражения в зеркале, рассматривая свою небритую и помятую физиономию. Холодный душ облегчения не принёс, скорее даже наоборот. Более ясная голова лишь ещё сильнее подчеркнула безысходность моего положения.
В квартире было темно, лишь в Сенькиной комнате горел свет. Сам сын нашёлся на кровати, спящий прямо в одежде, в обнимку с учебником по физике и щенком, расположившимся у того под боком. Тяжко вздохнув, вытащил учебник и попытался накрыть обоих детей одеялом, но недавно наречённая Жужа выбрала именно этот момент, чтобы проснуться и несчастно заскулить. Испугавшись, что сын проснётся, я перехватил собаку, прижал её к себе, и, укрыв Арсения, щёлкнул выключателем и вышел в коридор.
Жужа продолжала издавать требовательные звуки, явно недовольная тем, что её на пару часов оставили без должного внимания. Пришлось идти на кухню и кормить мелочь молоком, при этом уповая на то, что с детским животиком не произойдёт никаких эксцессов, ибо только этого мне не хватало.
Когда эта мелкая пигалица соизволила наесться и начать зевать, явно намекая на то, что барыню пора обратно укладывать спать, до моего слуха донеслись неясные звуки, отдалённо напоминающие стоны. Поначалу я решил, что это такса, но Жужа сидела передо мной и взирала на меня честным глазами. На мою попытку покинуть кухню в одиночестве собака отреагировала диким воем, порядком меня напугав. Я даже успел подумать, что её придавило чем-то тяжёлым, но она всего лишь изъявила желание отправиться со мной.
Так мы и оказались с ней вдвоём под Олесиной дверью. Вернее, дверь была моя, как и спальня, но сейчас там спала женщина, чудеснейшим образом умеющая, как никто другой, захватывать пространство моего дома. Как дурак, немного потоптался перед закрытой дверью с собакой под мышкой, не понимая, что вообще здесь забыл, пока не услышал уже знакомый звук.
— Скажи, что я не должен этого делать, — попросил я у таксы, надеясь, что хотя бы она меня вразумит, но нет. На то она и была женщиной, хоть и очень маленькой, чтобы задёргаться у меня в руках, явно пытаясь прорваться в комнату, где обитала её хозяйка.
— Вообще-то, я тебя о другом просил, — укоризненно сообщил я собаке и… толкнул дверь.
Олеся спала. Я видел её хорошо, благо что горевшая на тумбочке лампа давала достаточно света, чтобы оценить… всё. Сон у моей гостьи был беспокойным: она то и дело металась по моей кровати и никак не находила успокоения. Одеяло сбилось где-то в ногах, а пижамная майка из атласного шёлка собралась под грудью, обнажая плоский живот.
— Ну вот и какого хрена, спрашивается, — выругался в пустоту, которая решила вдруг мне ответить пронзительным собачьим лаем. Попытка заткнуть ненормальное животное закончилась тем, что разбуженная Олеся резко подскочила на постели, привычным движением руки откинув волосы назад. Её грудь часто вздымалась под тонкой тканью, выдавая эмоции с головой. При этом я, как в замедленной съёмке, жадно ловил каждое её движение, мысленно костеря себя на чём свет стоит.
Наши глаза встретились, порождая острое чувство неловкости. Первой отвернулась Олеся, обхватив себя руками поперёк живота, наверное прячась от меня. Я же принялся сбивчиво оправдываться, словно пойманный на чём-то неприличном, что лишь усилило общее замешательство.
— Ты во сне стонала… и я… решил проверить, всё ли в порядке.
— Извини, — печально улыбнулась Леся, — нога сильно ноет. Сначала долго уснуть не могла, а тут… в общем, больно.
И будто в подтверждение своих слов, она коснулась травмированной ноги. Невольно проследил за её жестом, залипнув на тонких щиколотках, одна из которых была обмотана бинтами.
— Можно выпить обезболивающее, — нашёл я «гениальный» выход из ситуации, с трудом вспомнив о том, что пялиться на чужие ноги не есть хорошо, особенно в нашей ситуации. — Нам же целую упаковку в клинике дали.
— Уже. Две таблетки, — грустно пояснила она, натянув на ноги одеяло. Чёрт. — Больше нельзя.
— Мне жаль, — искренне посочувствовал ей. И, не зная, как ещё скрыть своё смущение, выпустил притихшего щенка на кровать. Жужа тут же принялась обнюхивать Олесю, бодро так размахивая хвостом. Лесины пальцы осторожно погладили непропорционально длинные уши и собака тут же упала на спину, совершенно по-кошачьи подставив пузо. Всем своим видом говоря: «Гладьте меня, я разрешаю».
Невольно фыркнул. Женщинам под этой крышей наглости было не занимать.
Пока Олеся развлекала таксу, я продолжал стоять посреди спальни и разглядывать своих нечаянных гостий. По-хорошему, нужно было идти спать и выкинуть из головы их обеих, но шанс разглядеть Лесю без всей её бравады, смущения и страха, казался более чем заманчивым. Растрёпанная после сна, она выглядела невыносимо своей, родной. В голову тут же полезла куча нелепых воспоминаний, как мы когда-то здесь с ней… Я вообще всегда заводился рядом с ней с полоборота. Причём абсолютно без разницы, что это было — возбуждение, гнев или радость. Она одна, не считая Сени, умела выбивать почву у меня из-под ног. Даже сейчас, спустя десяток лет.