Новый век начался с понедельника
Не тупой, а даже весьма живой ум Гудина всегда работал только на него самого, а не на окружающих его людей, в том числе и самых близких.
Но в нём, всё-таки, было весьма развито чувство собственного достоинства, и он, в зависимости от обстановки, от общественного положения в его сознании оппонента, в той, или иной мере, не давал тому спуску. Но особенно это касалось часто ему перечившего Платона.
Ивану Гавриловичу Гудину нельзя было отказать и в проницательности:
– «Я знаю, Вы все меня тут ненавидите!».
На что жалостливый Платон тут же возразил:
– «Иван! Мне кажется, насчёт «ненавидите» – слишком громко сказано! Тут другое. Вот моя жена Ксения говорит, что я боюсь свою бывшую жену Элеонору. А я ей тогда объясняю:
Ну, вот, например, идёшь ты по тропинке, а на ней лежит куча говна. Ты, что, её боишься?!
Так и здесь! А ты говоришь, ненавидите!».
Иван Гаврилович очень часто вёл себя, как ребёнок.
Ведь недаром говорят, что старый, что малый.
И это относилось не только к ковырянию в носу, но и к частой забывчивости, свойственной, как правило, молодым людям, разбрасывающимся своим многочисленными делами и мыслями.
Во время приёма пищи на работе, правда только иногда, и особенно во время праздничного застолья, когда чаще и глупее развязываются языки, он, оговаривал своих коллег, что те, мол, много едят и пьют, а я вот, такой супермен, ем мало и почти не пью, забывая при том, что этим он демонстрирует всем свою естественно пришедшую старость.
По этому поводу въедливая и всё видящая Инна Иосифовна в узком кругу заметила:
– «Дурная голова поганому языку покоя не даёт!».
А дотошный Платон, привыкший всегда приводить свои психологические исследования к логическому концу, добавил:
– «Ваньк! Твоё любопытство к еде другого, что кто ест, имеет глубокие корни. Ты, как проктолог, давно привык невольно исследовать последствия содержимого чужих желудков!».
В этих своих проявлениях Гудин был иногда не столь гнусен, говнист и противен, сколь жалок.
Из-за этого Платон за глаза наградил Гудина яркими и обидными эпитетами:
– «Анусовед ты наш! Доктор анусоведческих наук! Вагиноид! Анусмэн! А в общем, Гутман!».
Говнистость характера Гудина несколько компенсировалась его квази интеллигентным воспитанием.
Поэтому его нельзя было считать ни положительным, ни отрицательным.
Иногда Платону было искренне жаль старика, коим тот совершено не хотел себя числить.
Он часто думал про того: Ни то, ни сё! Ни рыба, ни мясо!
Но, вообще-то, Платон был уверен, что в жизни не бывает людей плохих и хороших, а есть лишь плохие и хорошие поступки, действия, мысли и помыслы.
И в жизни нередко плохим поступкам предшествуют благие намерения и пожелания, и также наоборот.
В семейной жизни у Гудина тоже было не всё в порядке.
Ему пришлось развестись и с Валентиной, оставив ей и младшему сыну Ивану материнскую квартиру.
Даже по такому, в общем-то, печальному поводу Иван Гаврилович любил преподнести себя, как супермена:
– «Я самый настоящий русский мужчина! Отдал жене квартиру!».
Но вскоре он получил однокомнатную квартиру на себя одного.
Хотя он о многом, особенно о том, что его характеризовало не с лучшей стороны, и умалчивал, Платону всё же удалось кое-что разузнать о его семейной жизни и даже понять дальнейший ход событий.
Вскоре вновь испечённый холостяк Гудин нашёл себе 18-летнюю девушку, которую стал обучать всему, что сам знал и умел.
Большая разница в возрасте и безмерное уважение к зрелому мужчине со стороны очень молодой девушки, несформировавшейся, как личность, позволили им прожить месте, бесконфликтно, семь счастливых лет. И хотя годы давали многое, но и брали тоже не мало. Иван это почувствовал. Да и его любимой Надежде пора было рожать.
Хотя и с лёгкой грустью, но всё же и с гордостью, Иван отпустил любовницу на поиски постоянного мужа, семейного счастья. Уже через несколько лет Надежда звонила Ивану Гавриловичу и выражала огромную благодарность за его науку, позволившую стать ей настоящей, любимой и уважаемой женой.
Была у Ивана Гавриловича и очень странная черта характера. Платон даже не знал, как её и обозвать-то.
Суть этой черты была в том, что Гудин, как только начинал разговор о чём-либо, например, о каких-то своих делах, так потом вдруг прекращал вещание чуть ли не на самом интересном месте и совсем замолкал. То ли он боялся в чём-то проговориться, то ли набивал себе цену.
Все последующие попытки Платона всё же услышать, доведённую до своего логического конца, мысль, оканчивались неудачей и возмущённой критикой со стороны Гудина:
– «Ну, что ты всё расспрашиваешь?! Зачем тебе это надо? Меньше знаешь – лучше спишь!» – возбуждённо раскрасневшись, отбивался он в таких случаях от Платона, как от назойливой мухи.
Такое его поведение можно было расценить не иначе, как провокационное. Начал тему, увлёк слушателей, и тут же в кусты, односторонне обрывая разговор. Тогда, вообще, зачем его начинать, коли нет желания его продолжать? – невольно задавался немым вопросом Платон.
При этом Иван Гаврилович, непременно волнуясь, видимо больше по детской привычке, ну прям, как маленький ребёнок, нежели по привычке врача проктолога, ковырял пальцем в носу, и рассматривал его содержимое, растирая остатки между двух пальцев и бросая на пол, вызывая естественно брезгливое возмущение уборщицы Марфы Ивановны.
Так, добыв очередную порцию козявок, он и на этот раз внимательно разглядел их на свету своим одним глазом и стряхнул на пол.
– «Гаврилыч! Что ты свои сопли везде разбрасываешь?!» – не на шутку возмутилась Марфа.
Именно за это и многое другое не только Марфа Ивановна, но и остальные коллеги по работе, не сговариваясь, за глаза, прозвали его ещё и «Гавнилыч».
Свойственная, как правило, любому врачу аккуратность и чистоплотность, совершенно не уживались с его личностью.
Это относилось не только к работе и быту, но также касалось и манеры мышления и морально-этической стороны.
Как-то Иван Гаврилович попросил Платона, а, скорее всего, заказал, написать для него, а вернее для его незарегистрированной последней жены Галины, красочное поздравительное четверостишие к её дню рождения.
Он любил Галину и как-то с гордостью заявил сослуживцам, невольно проговорившись о своих социальных корнях:
– «Я сын бухгалтера и жена у меня бухгалтер!».
Платон довольно быстро исполнил заказ Гудина, для себя назвав стихотворение, как:
«Заказное. Первое»
Успехов в жизни и труде,Любовь, желаю я тебе!Чтоб в жизни всё преодолеть,Меня любить и не болеть!Хотя Платон и исполнил тонко это стихотворение в несколько эгоистичном стиле Гудина, он через несколько дней всё же услышал обращённый к себе восторженный отзыв того. Иван Гаврилович взахлёб повествовал, как несказанно была рада этому четверостишию его Галина.
Из этого Платон сделал вывод, что тот не только недалёк, как, возможно, и его новая жена, если только она не скрывала истинные свои чувства, но и вдобавок выдал это стихотворение за своё.
Как будто трудно было сказать, что его написал другой, но по моей, мол, просьбе. Придётся сделать на будущее соответствующий вывод, – решил про себя Платон.
Ивану Гавриловичу Гудину были также в корне чужды, просто органически им не воспринимаемы, и законы формальной логики.
Гудину, как всем Иванам, было характерно разделение домашней работы на мужскую, которую он всегда делал без напоминаний, и женскую. Он был буяном и непоседой.
А свои кровные интересы защищал твёрдо и упрямо.
Его способностью находить хороших женщин и примазываться к ним не раз удивляла и даже возмущала справедливую Марфу Ивановну Мышкину, считавшую Гудина примаком: