Новый век начался с понедельника

– «Да, против теории не попрёшь!».
Как-то незаметно, но весьма плодотворно пролетело очередное и, как всегда, весьма быстротечное, лето.
Повзрослевший, четырнадцатилетний Иннокентий имел уже другие интересы. Целыми днями и до позднего вечера он пропадал с молодёжью, ничем не помогая родителям, и даже не участвуя в семейном спорте. Единственное, чем можно было соблазнить сына, были уроки вождения.
Двадцатого августа дочери Платона Екатерине исполнилось двадцать пять лет. Но молодые в это время отдыхали на Черноморском побережье Кавказа, точно там же, где почти семьдесят лет назад отдыхал и недавний юбиляр – дед Екатерины. Поэтому только по телефонам она и получила от родственников поздравления, инициированные самим отцом.
И Платон понял, что этот год удавался – целых пять семейных юбилеев за девять месяцев! Из них два грандиозных из трёх отпразднованных!
  
Глава 5. Грабёжи по-…
 
В конце августа, войдя к себе в офис, Платон поздоровался с Марфой, слушавшей новости по радио:
– «Привет! Ну, что там новенького?».
– «Да вот всё какую-то Аль Каледу никак не поймают! Кто хоть она такая?».
– «Да это такая вредная баба… террористка, в общем!» – начал, было, Платон шутку.
Вскоре в их помещение буквально ворвался послеотпускник Гудин.
Прямо с порога он сразу начал свою громогласную и пустую тираду.
Выслушав горе оратора, сослуживцы не удержались от комментариев:
– «Гаврилыч! А чего это ты так громко говоришь, как кричишь? Ну, ты прям, граммофон, какой-то!?» – искренне удивилась, давно не слышавшая голоса Гудина Марфа Ивановна.
– «Ванёк! Ну, ты и децибел!» – подключился Платон.
– «Что?!» – испугался Гудин диковинного слова.
– «Орёшь на децибел!» – объяснил ему Платон.
И тут же, после ухода громкоговорителя Гудина он ответил на вопрос любознательной Марфы, что такое децибел, а на её завистливо-наблюдательный вывод:
– «Я смотрю, Иван Гаврилович после отпуска как хорошо выглядит!».
А завершил эпизод с ним глубокомысленным заключением:
– «Да! У него даже…. извилины разгладились, и клетки мозга слиплись!».
– «Плато-он!» – вдруг зычно возопила за стеной Надежда Сергеевна.
– «О! Труба зовёт!» – в пику ей тут же съехидничала Марфа Ивановна.
В начале сентября Платону, наконец, оформили инвалидность. Он долго не шёл на это, стеснялся. Но постоянное давление со стороны Инны Иосифовны и особенно Ивана Гавриловича, чуть ли не каждый день доказывавших Платону финансовые преимущества инвалидности – им словно одним не хотелось числиться в этой категории людей – постепенно сделало своё дело.
Платону дали третью группу по заболеваемости опорно-двигательного аппарата, а именно по ревматоидному полиартриту.
По этому случаю Гудин не удержался от злопыхательской шутки, ритмично подёргивая своим хилым тазом, пытаясь изобразить половой акт:
– «Так у тебя оказывается и двигательный аппарат не в порядке! …Ну, ты не обижайся! Я пошутил!».
– «А чего тут обижаться? Тебя ведь не исправишь, пока не убьёшь!?».
Да, весьма плоские шутки у Ивана Гавриловича – начал было про себя рассуждать Платон.
А ведь «плоскость» шутки во многом зависит от её восприятия.
Тот, у кого даже не богатое, а нормальное воображение воспринимает шутку в объёме, в пространстве.
Это, как в начертательной геометрии, есть линии, лежащие на листе в его плоскости. А есть на листе следы линий, проходящих в пространстве. И человек с нормальным воображением эту линию легко представит. А человек с плоским восприятием действительности воспримет только её след на плоскости. И вообще, хоть шутка, хоть любое высказывание, предложение не могут быть плоскими, так как состоят из слов, каждое их которых в отдельности объёмно, то есть многозначительно! Так что называть шутки плоскими – это весьма примитивно, и означает, что так думающий просто не понял их глубокого смысла – завершил он своё философствование.
 
– «Да! Люди разные бывают! Юмор могут не понять, иронию не заметить, а от сарказма – даже плеваться!» – зачем-то произнёс он вслух, непонятно к кому обращаясь.
Наступило 29 сентября 2004 года, среда.
Рабочий день Платона уверенно и, безусловно, подкатывал к обеденному перерыву. Он уже было собирался покинуть своё рабочее место с целью подкрепиться, как его пригласили в офис к телефону. Звонил самый младший сынок, Иннокентий:
– «Пап, у нас небольшое ЧП!».
– «Что ещё случилось?».
– «Звонил Алексей, сын Бронислава Ивановича…».
Платон внутренне слегка напрягся. Неужто мой старый сосед по даче помер? – посетила его страшная догадка. Однако Кеша продолжил, уточняя ситуацию:
– «У нас открыта дверь на веранде! Ты закрывал её?».
– «Конечно! Абсолютно точно помню, как запер!».
– «Ну, ты поедешь?».
– «Да! Обязательно! Но сначала домой заеду, за ключом!».
– «Ну, ладно, пока!».
– «Пока!».
Платон поначалу немного оцепенел, опешив и расстроившись от этой совершенно неожиданной новости. Если в его дачу всё же действительно залезли, то это, хотя только второй такой случай в его жизни, всё же очень неприятно.
И надо же! Только накануне он говорил с коллегами по работе о проблеме дачных грабежей, гордясь тем, что его участок находится почти в самом центре их дачного садоводства и, за исключением всего лишь одного случая, в дом не залезали, в отличие от частых посещений более богатых, но и более доступных домов на периферии посёлка.
Как всегда, в таких случаях, Платон решил, что опять сглазил. Он давно заметил в себе такой дар.
Как только он что-то произносил вслух, делясь с кем-то, так сразу же этого не происходило, или результат был прямо противоположен ожидаемому.
Иногда, чтобы не сглазить, он специально об этом не говорил вслух.
Но жизнь так хитро поворачивалась, что совершенно неожиданно для себя он вдруг всё же озвучивал ожидаемое событие, и оно не происходило.
Но давно и часто проводимый им самоанализ, позволил ему ещё в своё время сделать вывод, что это не он сглазил какое-либо событие, а его подсознание считало космическую информацию о надвигающемся или уже происшедшем где-то, без его ведома и участия, ожидаемом событии, но со знаком минус.
Такой вывод позволил ему давно уже привыкнуть к этой особенности своего подсознания и использовать её себе на пользу.
И, когда он в очередной раз что-то неожиданно для самого себя произносил вслух, то тут же был внутренне готов к обратному результату.
И какого же бывало его удивление, когда каждый раз таковое подтверждалось, как какое-то наваждение.
Он давно смирился и привык к этому.
Вот и вчера Платона не удивило собственное высказывание о давнишнем не ограблении его дачи, и он отчётливо помнил, что в тот же момент сам про себя засомневался о постоянной стабильности данной ситуации.
Однако событие произошло и всё встало на свои места. Так ему показалось на первый взгляд.
И тут же его мозг родил предположение, что, не шутка ли это соседа, с целью вызвать Платона на дачу. Нет! Это очень сложно и рискованно с его стороны. Хотя повод, чтобы как-то насолить Платону и поставить на место этого непокорного мальчишку, коим сосед считал его с малолетства, у него есть.
Платон и его родители долго и плодотворно соседствовали и даже дружили с семьёй Бронислава Ивановича Котова, в которой он был всего лишь зятем хозяйки дачи, Галины Борисовны Костылиной.
Тогда садовые участки в Министерстве, где работал отец Платона, распределялись по алфавиту. Так и попали они подряд: Костылина, Кочет, Кошман.
Поэтому постепенно фамилия Костылин, по хозяйке дачи, прочно привязалась и к Брониславу Ивановичу.
И вот, с некоторых пор, мать Платона стала замечать, что их сосед не чист на руку. Она неоднократно по различным, часто только одной ей понятным признакам, обнаруживала факты воровства со стороны соседа и сокрушалась его алчной, лицемерной и мелочной натуре.