Ренни (ЛП)
Он слегка улыбнулся на это, садясь на край кровати, заставляя меня повернуться к нему лицом. Он вытащил что-то завернутое из кармана и положил рядом с собой, привлекая мое внимание к маленькой, тонкой прямоугольной форме, совершенно не понимая, что это может быть.
— Я не собираюсь пытаться убедить тебя в чем-либо, Мина. Во-первых, потому что я уважаю твое решение больше, чем что-либо. А во-вторых, ты не можешь убедить кого-то в дерьме. Либо они чего-то хотят, либо нет. Ты либо хочешь меня, милая, либо нет. Все так просто.
— Все не так просто. Ты…
— Облажался. Я признался в этом. И я извинился за это. Теперь, если ты беспокоишься, что я снова могу выставить твоих родителей перед тобой, позволь мне заверить тебя, что этого не произойдет. Во-первых, потому что мне не понравилось выражение твоего лица. Никогда не чувствовал себя ниже, чем тогда, когда ты смотрела на меня так, словно больше не знала, кто я такой, ангельский кексик. Я бы охотно пережил воспоминания о той ночи, когда я нашел всех своих братьев мертвыми, прежде чем я бы снова вернулся ко вчерашнему дню. Я никогда не хочу, чтобы ты снова выглядела такой обиженной или преданной. А во-вторых, ну, они гребаные придурки, и я был бы совершенно не против никогда больше их не видеть до конца своей жизни.
Я ничего не могла с собой поделать; я рассмеялась над этим.
— Я тоже могла бы прожить остаток своей жизни, не видя их снова, — согласилась я.
Были люди, которые считали кровные узы превыше всего остального. Но такие люди, как я и Ренни, люди, которые нашли такие места, как Хейлшторм и Приспешников, они узнали, что дело не в ДНК; дело в том, кто любил и поддерживал тебя, несмотря ни на что.
Вот что такое семья.
И это не имело никакого отношения к крови.
— Итак, мы договорились, — заключил он, одарив меня улыбкой.
— Ну, мы договорились, что мои родители — придурки, — подтвердила я.
— Сядь, Мина, — попросил он, похлопав по месту с другой стороны маленького свертка, которую я хотела поднять и встряхнуть, как рождественский подарок. Я подвинулась и села, слегка повернувшись к нему. — Послушай, я не могу обещать тебе, что это единственный раз, когда я собираюсь облажаться. Мы оба знаем, что нет никакой гарантии этого. Но я могу сказать тебе, что это последний раз, когда я так эпически облажался. Тот взгляд, которым ты одарила меня, и та ссора, и последующее пьянство, и похмелье, и осознание того, как сильно я все испортил без веской причины? Да, я вполне уверен, что больше не буду так давить.
— Ты должен быть крутым байкером, и у тебя похмелье? — спросила я, слегка улыбнувшись этой идее. — Вы, ребята, становитесь мягкотелыми.
— Не думаю, что ты бы так говорила, если бы встретил Эдисона.
— Кто, черт возьми, такой Эдисон?
— Долгая история, — сказал он, слегка наклонив голову. — Так что ты скажешь?
— О чем? — спросила я, запинаясь, не зная, как мне следует вести себя в этой ситуации. Мне сразу стало ясно, что, хотя я хорошо умела указывать другим, как действовать, реагировать и принимать решения, я сама делала это ужасно.
Я попыталась отстраниться от этого, обдумать, что бы я посоветовала сделать кому-то другому в моей ситуации. В конце концов, больше никто ничего не мог сказать, кроме как «прости». Это не означало, что ты должен был принять извинения, в зависимости от проступка, но ты должен был признать, что никакое повторение этой фразы не изменит ее смысла.
Мне определенно не нужен был мужчина, стоящий на коленях, плачущий, умоляющий меня дать ему еще один шанс. И, если бы это было то, с чем Ренни пришел ко мне, решение вышвырнуть его на обочину было бы твердым. Потому что это была не правда. Ренни не был таким человеком. Но он был из тех людей, которые обычно никогда не извинялись, никогда не пытались загладить свою вину. Он всегда считал свои действия оправданными, какими бы иррациональными они ни казались кому-то другому. Так он был запрограммирован. Так что тот факт, что он пришел ко мне и принес настоящие, искренние извинения, это кое-что значило. Это значило все для такого человека, как он, человека, который раньше никогда не считал чьи-то чувства столь же важными, как знание правды, внезапно осознав, насколько он был неправ.
И мне даже понравилось, что он сказал мне, что не может обещать, что снова не облажается. Я ненавидела пустые заявления. Я ненавидела, когда кто-то обещал что-то, чего они никак не могли сказать со стопроцентной уверенностью, что никогда больше не сделают.
Его извинения были, возможно, самыми искренними из всех, что я когда-либо слышала.
— О том, чтобы не использовать эту ситуацию для доказательства своей правоты вместо того, чтобы получить то, что ты действительно хочешь.
— А чего я действительно хочу? — спросила я, облизнув губы и наблюдая, как его глаза на секунду переместились на них.
— Меня, милая. Ты хочешь меня.
Мои глаза поднялись, остановившись на его светло-голубых глазах.
Он был прав.
Я действительно хотела его.
Я хотела его больше, чем я думала, что можно хотеть другого человека, так, что я не была уверена, что это даже здорово.
— Ренни…
— Признай это.
Этого нельзя было отрицать. Я даже не собиралась пытаться.
— Я хочу тебя, — сказала я, кивая. — Но я не уверена…
— Ты никогда не будешь уверена, — оборвал он меня. — Я не прошу тебя быть уверенной. Я даже не прошу тебя обещать мне ничего, кроме второго шанса.
Я на секунду опустила взгляд на свои руки, глубоко вздохнула, затем посмотрела на него. — Хорошо.
— Хорошо? — спросил он, медленно расплываясь в улыбке. — Как насчет небольшой импровизации? Это не просто обещание. На самом деле, тебе следует ерзать на своем месте, так как ты подписываешься на лучший оральный секс, мать твою, почти каждый день до конца своей жизни, если ты подписываешься на меня.
Тогда я улыбнулась — широко, счастливо, выжидающе.
Потому что он, возможно, был полон обещаний, но я достаточно хорошо изучила его навыки, чтобы понять, что это было не пустое обещание.
— Что в свертке? — вместо этого спросила я, не будучи из тех, кто становится такой мягкой, даже если мои внутренности внезапно стали теплыми и мягкими.
— Подумал, что если моего обаяния мирового класса, пресловутых навыков поедания киски и любви к тебе недостаточно, у меня должен быть запасной вариант, — сказал он, беря подарок и вручая его мне.
Он был таким же легким, каким казался, и сгибался в моих руках, как ткань. Мои брови сошлись на переносице, когда я секунду смотрела на него, прежде чем мои руки потянулись к невзрачной, но красивой серебристой бумаге, скользнули в дыру и разорвали ее.
И что же я нашла?
Носки.
Но, подождите.
Это были не просто носки.
Это были носки с Покемонами с маленькими Пикачу, Бульбазаврами, Чармандерами и Сквиртлами по всей поверхности.
Если бы я не была уверена до этого, я была абсолютно уверена на тысячу процентов прямо сейчас, когда мое сердце сжалось в груди, а губы изогнулись так, что у меня заболели щеки.
Я любила его.
— Это хороший взгляд, — сказал он, его глаза потеплели. — Мне нравится, когда женщина с низким уровнем обслуживания, — добавил он, протягивая руку, чтобы провести по моей челюсти. — Дай ей пару носков, и она загорится, как чертова рождественская елка.
— Главное не подарок, — настаивала я. Цветы, шоколад и бриллианты не сказали бы ничего, кроме «Я обязан тебе кое-что подарить». Подарок, который имел личное значение, в этом случае не только знание того, что я играла в видеоигру, чтобы справиться со своим несчастным детством, но и тот факт, что вы могли бы сделать большой акцент на разговоре в подвале Приспешников, который включал разговор о том, что мои носки с Покемонами стали настоящим началом нашей истории, значило гораздо больше. Это означало, что ему было не все равно, он обращал на меня внимание и знал меня достаточно хорошо, чтобы сделать что-то лучше, чем обычно.