Ренни (ЛП)

С этими словами она встала и вышла.
Очевидно, я была окружена очень мудрыми людьми, сама того не подозревая. И все они были действительно хороши в этом «скажи что-нибудь потрясающее и уйди, как герой боевика, небрежно уходящий от взрыва, который они только что устроили».
Хуже всего было то, что она (и ее отец) не ошибались. Я знала достаточно людей, чтобы знать, что любовь редко бывает красивой. Любовь была убийственным самоубийством. Любовь — это перерезанные запястья. Любовь была депрессией, которая никогда не проходила.
Потому что любовь, ну, любовь была страшной. Это было так страшно, что вашей рефлекторной реакцией было спрятаться от нее или встретиться с ней лицом к лицу и в конечном итоге взорвать ее изнутри.
Привязанность была легкой. Комфорт тоже. Затем, поскольку где-то на этом пути мы поняли, что лучше ни к чему не испытывать слишком глубоких чувств, мы начали брать эти две вещи и называть это любовью. И, честно говоря, многим это удалось. Многие люди строили свою жизнь и новые поколения на основе любви и комфорта.
Но привязанность и комфорт не были любовью, они были безопасностью.
Любовь была жестокой, кровавой и, прежде всего, рискованной.
Сталкиваясь с ней, мы слишком часто понимали, что не готовы идти на такой риск.
Мы были трусами.
Я была трусихой.
Я бросилась обратно на кровать, прижимая ладони к глазам.
В целом, я была не из тех, кто сожалеет. Хотя это, по большей части, было потому, что я никогда не действовала не подумав. Я никогда ничего не говорила, не взвесив своих слов. Вся моя жизнь была искусно сыгранной игрой в шахматы.
Затем появился Ренни, схватил доску и стряхнул все фигуры со своих мест.
Я кое-что узнала о себе, когда он это сделал — я обнаружила, что мне не так уж и нравится, когда моя жизнь устроена аккуратно, потому что, честно говоря, я не знала другого способа. Пока он не показал его мне.
Если бы он дал мне немного времени, я бы дала ему то, что он хотел — мое прошлое, мои шрамы, мои повреждения. Я, наверное, дала бы ему все, что он хотел. Я уже дала ему больше, чем давала любому мужчине до этого.
Мое сердце, я поняла, что чувствую пустоту в груди.
Он вырвал его и засунул в себя.
Находясь там, я начала задаваться вопросом, будет ли оно всегда там, если я никогда не получу его обратно.
У меня было смутное опасение, пока я медленно засыпала где-то поздно ночью, что мне просто придется привыкнуть к тому, что я больше не чувствую этого биения в груди.
————
— Мина, — позвала Эшли, заставив меня подпрыгнуть. Я была слишком сосредоточена на том, что записывала свои заметки о Сайрусе, Лазарусе и Риве для Рейна. То, что мне нужно было покинуть комплекс, не означало, что я оставлю работу незаконченной.
Я была выше, чем это.
— Что? — спросила я, глядя на нее и несколько раз медленно моргая, потому что, как я пыталась убедить себя, слишком долго смотрела на свои собственные записи. Реальность заключалась в том, что мои глаза опухли от вчерашнего плача. Но я не хотела признаваться в этом даже самой себе.
— Ло хочет видеть тебя в свободной комнате, — сказала она, уходя прежде, чем я успела задать ей вопрос.
В свободную комнату?
В целом мы все спали в казармах. Это было то, что было наиболее знакомо большинству бывших военных членов Хейлшторма. И это было просто благоразумно. Но Ло держала свободную комнату с односпальной кроватью, тумбочкой и комодом отдельно. Иногда она находила кого-то, кто страдал какой-то тяжелой формой посттравматического расстройства, и ему снились кошмары, которые не давали всем уснуть. Или иногда нам нужно было предложить безопасное убежище для кого-то, с кем мы столкнулись во время операции, от кого нельзя было ожидать, что он будет спать в казарме, полной незнакомцев. Так вот почему у нас была свободная комната.
Поскольку в ней буквально не было ничего, кроме упомянутых трех пунктов, я не могла понять причину, по которой Ло хотела встретиться со мной там. Повсюду были офисы, если она хотела уединиться, чтобы поговорить со мной или накричать на меня.
 
Я почувствовала, как у меня скрутило живот, вспомнив, как она в тогда заставила меня вернуться в лагерь Приспешников.
Она угрожала мне.
Нет, хуже.
Она угрожала моей работе.
Я не могла не задаться вопросом, были ли мои отношения и последующее их расторжение и уход с работы, на которую она меня послала, причиной, по которой она хотела меня видеть. Чтобы уволить меня. Чтобы вышвырнуть меня вон. Чтобы оторвать от себя единственную истинную константу в моей жизни.
Хейлшторм, во всех смыслах и целях, был моей зоной комфорта.
Это было все, что у меня было в этом мире.
Она не могла отнять это у меня.
— Ло? — спросила я, входя в пустую комнату, темную, как и большинство комнат в Хейлшторме, поскольку у нас не было окон, кроме одной лампы. — Я знала, что она не могла иметь в виду свободную комнату, — сказала я себе, качая головой.
Затем дверь за мной захлопнулась, заставив мой желудок упасть вниз, моя рука инстинктивно потянулась к карману, где я держала маленький брелок для самообороны с прорезями для пальцев и очень острыми концами, предназначенными для серьезного выкола глаз.
Я резко обернулась, горло сжалось.
И я не увидела Ло.
О, нет.
Я увидела Ренни.
Увидев его, мой живот начал сильно трепетать, что я пыталась игнорировать или найти этому какое-либо объяснение, кроме счастья.
Но я ничего не смогла найти.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, заставляя себя скрестить руки на груди, возможно, это был единственный способ не подойти к нему и не обнять его.
В этот момент я начала задаваться вопросом, была ли Эшли права, не отталкивала ли я его по неправильным причинам. Правда, он облажался. Но мы все облажались. Никогда раньше я не была из тех, кто слишком остро реагирует, ну, на что угодно, и поначалу мне было трудно понять, что именно это я и сделала.
— Я думаю, что мое прошлое поведение доказало, что я не из тех мужчин, которые легко сдаются.
Я почувствовала, как мои губы слегка изогнулись в ответ на это. — Ты имеешь в виду свой пограничный навязчивый флирт?
При этих словах его улыбка стала немного мальчишеской. — Мне нравится думать, что это я точно знал, чего хочу, и настойчиво добивался этого.
— Называй это как хочешь, это было навязчиво, — сказала я, пытаясь не быть настолько очарованной этой улыбкой, когда он подошел ближе, остановившись всего в паре футов передо мной.
— Знал, что это будет что-то особенное, — сказал он, пожимая плечами. — Я не ошибся.
— Ренни… — сказала я, качая головой, когда он подошел немного ближе.
— Я облажался, — продолжил он без малейшего колебания, что было на него не похоже. Он не шутил, не увиливал, не пытался отнестись к этому легкомысленно. — У меня нет оправданий. Это был дерьмовый шаг, и я думал о себе, а не о тебе, и это пиздец. Но я не могу взять свои слова обратно, Мина. Неважно, что я говорю или делаю, это то, что всегда будет между нами, если ты не сможешь простить это и отпустить.
— Нами? — прохрипела я, мой голос был странной, хриплой версией самого себя.
— Да, видишь ли, я хочу, чтобы было «нами». Может быть, ты увидишь, что я искренне сожалею и хочу исправиться прямо сейчас, и ты примешь меня обратно. Может быть, ты будешь злиться какое-то время, и мне придется это переждать. Может быть, ты будешь упрямиться, сбежишь и не вернешься в город, чтобы увидеть меня в течение гребаных лет. Но нет ни одной ситуации, в которой я не видел бы, что это было бы хорошо для нас обоих. Поверь, — сказал он, — мы могли бы попытаться двигаться дальше, трахаться с другими людьми, попытаться узнать других людей. Но мы с тобой оба знаем, что это было бы не то же самое. Это было бы даже чертовски не близко. Может быть, ты готова сделать это. Я нет. Вот почему я здесь.
— Для… чего? — спросила я, тщательно подбирая слова. — Чтобы попытаться убедить меня дать тебе еще один шанс?