Темное разделение

— Это старые обрезки веревки, мэм. Это начало работы. Их расплетают, вычесывают деготь и паклю, а затем используют на кораблях или где-нибудь еще. Латают швы и затыкают дыры. Мой отец это называл «уплотнять швы».
Я подумала, что на месте этих женщин я бы взбунтовалась и потребовала, по крайней мере, лучшего освещения и отопления и права разговаривать с соседками. И затем вдруг усомнилась. Что я знаю о том, что значит быть бездомной, что я знаю о том, когда за душой нет ни пенни и когда можно умереть с голоду?
Робин провела нас сквозь длинную комнату с голым деревянным полом и слишком высоко расположенными окнами, чтобы пропускать достаточное количество света. Узкие кровати стояли вдоль стен, сама комната была разделена импровизированной стеной с железными прутьями и дверью посредине.
— Здесь спят взрослые, — сказала она безразлично. Женщины здесь, мужчины там. — И опять скользнула своим взглядом, не по годам взрослым. — Специально так сделано, чтобы они не завели детей.
Но и без стены в клетке невозможно было представить, чтобы в этом месте появились дети. В обеих секциях не было ничего, кроме узких кроватей. Ни одного коврика на полу, ни одной картинки на стене — никаких украшений, тумбочек у кроватей, никакой утвари или фотографий любимых. Ничего. Безжалостное забвение самой личности обитателей, удушение личной жизни — все это настолько шокировало, что я произнесла с яростью:
— Мэйзи, чего бы это ни стоило, я не допущу, чтобы твой ребенок оказался здесь!
Затем, обратившись к Робин, я сказала:
— Если я смогу, то найду способ вызволить тебя и других детей отсюда!
Она насмешливо посмотрела на меня.
— Ваша помощь нам не нужна, — сказала она. — Мы можем позаботиться о себе. Как мы всегда делали. Вы увидите. Сюда.
— Сюда? — спросила я, потеряв ориентацию в пространстве. Дверь должна была вывести нас наружу.
— Да, — сказала она и отступила, чтобы я прошла вперед.
Я угадала: дверь вела наружу. За дверью был большой устланный плитами двор, не очень ухоженный; сорняки пробивались между плитами, зловонная сырость стояла в воздухе. Стены Мортмэйна возвышались с четырех сторон, так что воздух был спертым, несмотря на то, что двор был под открытым небом. На короткое мгновение, когда я не совладала с собой, мне стало жаль этот Двор, который мог бы быть довольно приветливым. (Флой однажды взял меня с собой в свой старый колледж в Оксфорде, показал мне его залитый солнцем четырехугольный двор, здание из старого темного кирпича с красивыми окнами в нишах, и я думала, что это один из прекраснейших уголков мира.) Вдруг я увидела небольшую группу детей, стоящих в глубокой тени, отбрасываемой одной из мрачных стен, и забыла обо всем. Их было около восьми или десяти, и каждый из них был точной копией Робин, с коротко подстриженными волосами, в бесцветной одежде и с подозрительным, недоверчивым взглядом. Брошенные дети. Ничьи.
Они стояли рядом с чем-то, напоминающим старый колодец, я смогла разглядеть низкий кирпичный парапет и квадратную крышку, и ворот, с помощью которого опускалось ведро.
Я посмотрела на все это и вдруг увидела, что внизу, какой-то кучей вздымаясь на черных камнях парапета, лежала грузная человеческая фигура.
Я спросила:
— Кто это?
Робин взглянула мне прямо в глаза.
— Один из торговцев детьми, — сказала она.
  
Глава 20
 
 Из дневника Шарлотты Квинтон 
 продолжение 
Дети связали его по рукам и ногам и заткнули рот грязной тряпкой, чтобы он не мог заговорить и позвать на помощь, но даже со своего места я могла разглядеть его маленькие злые глазки, которые горели ожесточенной злобой, и толстую грубую кожу. Я вспомнила, как Робин назвала торговцев детьми «свиньями», и убедилась, каким подходящим было это слово.
Мне трудно об этом рассказывать (даже сейчас, когда я пишу эти страницы в своей старой спальне — в доме, где я выросла, где я чувствую себя в безопасности и где мне никто не мешает). От детей исходила атмосфера чрезвычайно холодной, безжалостной и неумолимой угрозы. Их было всего десять — наконец я их сосчитала, — и, хотя трудно было определить, какого пола они были, из-за короткой стрижки и бесформенной одежды, я почти точно определила — там было четыре мальчика и шесть девочек, включая Робин. Большинству из них на вид было не больше восьми или девяти лет, но теперь я думаю, что некоторые из них были постарше. Пища, которую они получали в работном доме, не способствовала быстрому развитию и росту. («Ешь овощи, Шарлотта, и ешь хлебные корки, иначе ты никогда не вырастешь сильной и здоровой…» Поразительно, когда советы, что давали в детстве» оказываются правдой.)
 
Когда мы вошли во внутренний двор, дети обернулись и посмотрели вопросительно, а некоторые даже свирепо (Мэйзи застыла в дверях; когда она была испугана, она как будто вся сжималась, словно хотела стать невидимой), но Робин сказала:
— Все в порядке. Это друг, и она хочет помочь. Я ей верю. — Подразумевалось: лучше и вы верьте ей. — И она поклялась никогда не рассказывать о том, что видела.
(Думаю, что пара мальчиков по-прежнему глядела на нас с подозрением; ясно было, что не для всех троекратно произнесенная клятва являлась надежной гарантией, но Робин сказала это так авторитетно, что никто не посмел ей возразить. За что я была глубоко благодарна.)
Мальчик, который был на вид старшим, с копной волос соломенного цвета, сказал:
— Все готовы, — и я услышала в его голосе небольшой акцент. Возможно, восточноевропейский. Он казался заводилой, лидером или, по крайней мере, оратором, и по контрасту со светлыми волосами у него были черные, злые глаза. Я представила, как он заставляет детей сражаться против жестокого режима, и даже призывает их к маленькому бунту.
— Он готов? — спросила Робин, и мальчик с соломенными волосами жестоко пнул пленника под ребро.
Мужчина вздрогнул от боли и попытался откатиться в сторону.
— Он готов, — сказал мальчик презрительно.
Я спросила:
— Что вы хотите с ним сделать?
— Он должен быть наказан, — сказал мальчик, уставившись на меня. — И тогда остальные, увидев, что с ним случилось, больше сюда не придут.
Он обернулся к Робин:
— Ты уверена, что ей можно доверять? — Он подозрительно покосился на меня.
— Да, говорю тебе.
Странно, но я почувствовала благодарность за такое безоговорочное доверие со стороны Робин и осталась на своем месте, решив ни в коем случае не вмешиваться в происходящее.
Робин уже стояла среди других детей, она пристально смотрела на распростертого на земле человека.
— Ты один из свиней, — сказала она. — Я знаю это, потому что видела тебя уже. Ты один из людей Данси. Мэтта Данси.
При звуке этого имени дети поежились, а младшая девочка боязливо оглянулась через плечо, как будто за ней кто-то следил из тени деревьев. Так я впервые услышала имя Мэтта Данси и мгновенно возненавидела его.
— Мы все видели тебя с ним, — сказала Робин. — Все мы, и Энтони видел тебя. Ты забрал его маленькую сестру.
Я поняла, что Энтони — это черноглазый мальчуган с соломенными волосами. Он сказал:
— Она спряталась от тебя той ночью. Она спряталась под кроватью, сжалась в комочек и пыталась стать маленькой, такой маленькой, чтобы вы не заметили ее, и она молилась, чтобы вы не нашли ее.
— Я слышала, как она молилась, — сказала маленькая девочка, которая казалась такой испуганной. — Она говорила шепотом, но я расслышала — «Добрый Иисус, кроткий и нежный, присмотри за мной, малым дитя».
У девочки был нежный, вежливый голосок, и я представила, что когда-то она была любимой дочерью в хорошей семье, где ее научили повторять молитвы и всегда почитать старших.
— Ей было восемь лет, моей сестре, — сказал Энтони, по-прежнему пристально глядя на лежавшего на земле. — И ты вытащил ее, перебросил через плечо и унес прочь. Она все время кричала и пыталась удержаться за спинку кровати, но ты отцепил ее пальцы и унес ее прочь.