Мое не мое тело. Пленница (СИ)

Но это не значит, что все прекратилось. Черный рынок процветал, хоть по закону за торговлю людьми и полагалось наказание. Человеческих женщин прятали. Такая была и у отца, хоть даже я, сын, видел ее за всю жизнь лишь пару раз. Такая наверняка есть и у архона. Такая была и у меня, но ее наир не стоил рисков. Говорят, он вырождался.
Эта война оказалась всем только на руку. Теперь никто не прятался. Абир-Тан дорвался сам и распоясал солдат. Ему повезло с той девкой.
Я повернул голову, борясь с мучительным желанием коснуться Тарис, удостовериться, что это не фантом. Она лежала на боку, отвернувшись. Рассеянный лунный свет, заползающий в иллюминатор, мягко подсвечивал ее точеную фигуру. Я снова и снова обводил глазами пленительные линии. Плечо, тонкую руку, глубокую ложбинку талии. Хрупкая, нежная. Моя. От этого короткого слова все вибрировало внутри. Моя.
Когда я проснулся, Тарис сидела на полу у иллюминатора. Одетая, с заплетенной тугой косой. Вздрогнула, когда я шевельнулся и поднялся на локтях. Какое-то время молча смотрела, наконец, разомкнула губы:
— Доброе утро.
Я замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Ничего. Совсем ничего. Ровно и пусто. Будто все, что было вчера, оказалось плодом воспаленного воображения. Ни следа наира. Это было просто невозможно. Он либо есть, либо его нет. Но я сдержался.
— Давно ты встала?
Она пожала плечами:
— Не очень. Смотрела, как светает. Я боялась разбудить тебя.
Она опустила глаза и сделала вид, что увлеченно смотрит в иллюминатор. Я наспех оделся, опустился за ее спиной, положил ладони ей на плечи и втянул запах волос.
—  Как ты себя чувствуешь?
Тарис не вздрогнула, будто приготовилась к моим касаниям. Обернулась, с недоумением посмотрела на меня, будто этот вопрос был совершенно неуместным:
— Все хорошо. — Она вновь отвернулась, но показалось, что щеки покраснели. — Где мы?
Только сейчас я заметил, что не слышу шума двигателей. Посмотрел сквозь стекло, на стену желтых деревьев в отдалении:
— Давно причалили?
Она опять пожала плечами:
— Уже стояли, когда я проснулась.
И не доложили…
Я не удержался, коснулся кончиком пальца нежной белой шеи, прижался губами. Вновь ничего. Ни отголоска, ни намека. Я не мог даже предположить, как она это делает. Я предпочел бы мучиться, борясь с собой, но ощущать. Постоянно. Всегда.
Я отстранился, убрал руки. Поднялся.
— Пруст приходил?
— Я слышала его в той комнате, но сюда он не входил. Наверное, не хотел мешать.
Я наспех оделся — нужно узнать, что там происходит. В дверях я обернулся:
— Я не хочу, чтобы ты выходила из каюты.
Тарис с готовностью кивнула:
— Как скажешь.
— Если что-то понадобится, обращайся к Прусту. Я велю, чтобы он выполнял все твои распоряжения.
Она вновь кивнула. Вдруг распахнула глаза:
— Мне было бы приятнее видеть рядом женщину.
— Женщину?
— Фиру… Конечно, если можно…
Фира… Я и сам очень хотел видеть ее. Я кивнул, не желая давать конкретный ответ:
— Я поговорю с Абир-Таном.
  
Глава 21
 
Я смогла свободно вздохнуть лишь тогда, когда Нордер-Галь вышел. Я оторвалась от окна, легла на кровать, расслабляя тело. Все болело. Везде. Будто вчера меня долго и беспощадно молотили палками. При каждом движении ныло и тянуло между ног. Но эти ощущения не слишком соотносились с действительностью. Самым поразительным было то, что я не помнила деталей. Все смоталось в тугой взбитый ком, пропитанный озоном и пульсирующий электричеством, оставляя ощущение трепета и мучительной неги.
Я не верила, что все закончилось. Не верила, что было наяву и именно так. Самым поразительным казалось то, что Нордер-Галь внял моей просьбе. Я чувствовала его напряжение, усилие. Видела, как он сдерживал себя, ощущала это. Ради меня? Ради моих страхов? Я боялась в это поверить, потому что такая неожиданная милость рушила мое представление о нем. Я не верила, что чудовище может быть способно на нежность, но видела ее. И в груди билась едва ощутимая благодарность, которую я искренне хотела уничтожить. Придавить, как придавливают каблуком мокрицу на дороге. Она неуместна, Невозможна. Но память вновь и вновь напоминала о его руках, губах. Я вспоминала его запах, примешанный к острой свежести озона, тяжесть его тела, и между ног отдалось томительным потягиванием, которое вылилось теперь в болезненную резь. Будто прошлись острием ножа.
 
Я приподнялась на локтях, откинула одеяло и обнаружила несколько побуревших пятен. Даже усмехнулась: все, как положено… Наверняка Нордер-Галю меняет простыни его адъютант. Я бы не хотела, чтобы этот тощий мальчишка видел эти следы. Это стыдно. Нужно попросить таз и постирать.
Я поймала себя на мысли, что вновь рассуждаю с какой-то отстраненной практичностью.  Постирать простынь… разве может меня сейчас заботить такая бытовая глупость? Но меня вновь наполняло тихое отрешенное спокойствие, будто я была под воздействием успокоительных препаратов. Тем не менее, влияние жирного медика было исключено, иначе я не смогу объяснить тот эмоциональный всплеск, который был этой ночью. Будто другой человек, не я. Весь ужас заключался в том, что и сейчас, в эту самую минуту, я не узнавала себя. Создавалось впечатление, что мое естество разделили на две крайности, на два пограничных состояния. И оба словно приумножили и усугубили.
Я вспоминала, как касалась его кожи, шарила ладонями по спине, снова и снова чувствуя тонкую паутину шрамов. Не могла оторваться от этого ощущения. Оно завораживало, как перебирание волос, как просеивание между пальцев сухих зерен риса. Когда не понимаешь, зачем это делаешь, но не можешь оторваться, испытывая едва ли не психологическую ломку. Когда от этих странных действий внутри разливается пугающее удовлетворение. Даже сейчас я стиснула зубы и нервно сглотнула, вспоминая это ощущение. Сжала кулаки. Мучительно хотелось дотронуться вновь, еще и еще.
Нордер-Галь ненавидел эти шрамы. Старые, тонкие, белые. Изросшиеся, деформированные по мере того, как изменялось его тело. Они накладывались слой за слоем. Год за годом. Как причудливая эмаль на гончарном изделии. Почерк создателя — его отца.
Я не понимала, откуда знала это. С чего взяла, что у Нордер-Галя вообще когда-то был отец. Но все это отзывалось во мне такой непостижимой уверенностью, что не было места сомнению. Но еще удивительнее казалось то, что Нордер-Галь когда-то был  ребенком. Маленьким мальчиком, жившим своими детскими тревогами, которые прятал. Привязанным лишь к одному живому существу — своей огромной птице.
Я прислушалась: кажется, Пруста в каюте не было. Я будто чувствовала эту пустоту. Лишь слышалось упругое шуршание перьев — проклятый монстр чистился, вероятно, на своем насесте.
Хотелось выйти из этой комнаты, расширить пространство. Я будто задыхалась. Я поднялась, морщась от ломоты в теле. Болела кожа, вся поверхность. Будто искры электричества, охватывающие ночью мое тело, оставили сплошной синяк. Я подняла руку, коснулась запястья кончиками пальцев. Никаких  следов. Я оправила платье, обулась, медленно прошла вдоль стены, касаясь ладонью гладких деревянных панелей. Старалась двигаться как можно бесшумнее, чтобы не привлекать внимание Асурана. Совсем не хотелось вновь увидеть его кошмарные когти в опасной близости от моего лица. Я остановилась у того места, где был спрятан шкафчик. Прислушалась. Лишь упругий шелест перьев.
Я нажала на уголок панели, и створка мягко и бесшумно отошла. Я открыла пошире, вглядываясь в нутро. Что я хотела здесь найти? Сама не понимала. Колбы на месте не было. Лишь посередине стояла пустая подставка. Я всматривалась снова и снова, будто это было очень важно. Болезненный серый свет осеннего утра с трудом доползал до стены, а глубина проема будто пожирала его.
Мне вдруг показалось, что в дальней стенке виднеется горизонтальная щель. Похоже, еще одна дверца. Я засунула руку, пытаясь подковырнуть ногтем, встала на носки. Не удержалась, уцепилась за край. Подставка выпала, с грохотом покатилась по полу. Я повернулась, отыскивая глазами упавший предмет, но тут же услышала знакомый писк, биение крыльев. Присела на пол и закрыла руками лицо.