Мое не мое тело. Пленница (СИ)

Я отчетливо слышал шаги за спиной. Неровные. Эта разница была едва-едва заметна, но я давно научился различать. Абир-Тан. Он прихрамывал на левую ногу — старое ранение. И слегка приволакивал ее. Он подошел сзади и положил руку мне на плечо:
— Вымещаешь злость? Для этого есть Кьяра.
Я не повернулся:
— Убери руку. Здесь солдаты.
Абир-Тан подчинился беспрекословно, понимал, что на глазах подчиненных такое панибратство непозволительно:
— Простите, ваше превосходительство.
— Не перегибай.
Он встал рядом, вглядываясь в мишень, едва виднеющуюся в ночи:
— Ты всегда был лучшим. А меня уже зрение подводит.
— Врешь, — я вновь передернул затвор и протянул ему пистолет.
Абир-Тан усмехнулся, долго выцеливал, наконец, выстрелил. Почти. Может, и не врет. А, может, хочет мне угодить. Он вернул оружие:
— Из Каш-Омета прислали вина. Еще утром. Местное пойло никуда не годится. Поужинаем у меня? Мы еще не пили за твой приезд. Впрочем, — он небрежно махнул рукой, — с тобой пить…
— Вели накрывать.
Он лукаво улыбнулся:
— Уже, мой карнех.
Предусмотрительный засранец.
Его присутствие отвлекало, это было вовремя. Он всегда приходился вовремя, будто чуял. Всегда.
Мы поднялись в каюту Абир-Тана, уже полную аппетитных запахов. Его адъютант вытянулся на пороге, коснулся рукой плеча в приветственном жесте, склонил голову:
— Мой карнех. Мой полковник.
Абир-Тан проводил меня к накрытому столу, придержал стул. Кивнул мальчишке:
— Ты свободен до завтра, Катир.
Тот снова вытянулся:
— Честь имею.
Когда за мальчишкой закрылась дверь, Абир-Тан откупорил бутылку темного стекла, разлил в бокалы багровое содержимое. Повел носом, вдыхая пряный аромат:
— Не представляешь, как осточертела местная бурда!
Я усмехнулся:
— Осточертела — не пей.
— Хочешь похоронить меня в этой глуши и лишить вина? — Он приветственно поднял бокал: — Я рад твоему приезду.
Я скучал по его болтовне, но Абир-Тан всегда слишком любил приложиться к бутылке. Потому и застрял в полковничьем чине, хотя выслужился гораздо раньше меня. Это он должен был стать карнехом. Вино и девки — два его самых великих порока. И чем больше он дичал по отдаленным гарнизонам, тем сильнее они обнажались. Потому и распоясал солдат.
Я с наслаждением отхлебнул, чувствуя, как густая прохладная жидкость ласкает горло:
— Женщин отпустили?
— Что? — казалось, он не понял.
— Днем я велел отпустить пленных женщин.
Он нехотя кивнул:
— Да. Но солдаты не довольны.
— Солдаты всегда чем-то недовольны.
Он промолчал. Жадно осушил бокал, потянулся к блюду с жареным мясом. Посмотрел на меня, посерьезнев:
— Неужели ты все еще не передумал?
Я покачал головой. Абир-Тан казался озадаченным:
— Пожертвуешь таким наиром? Просто так? Не пользуясь?
Я кивнул.
— Когда? — он даже опустил занесенную вилку.
— Завтра.
Абир-Тан отставил тарелку. Какое-то время смотрел в сторону, будто собирался с мыслями:
— Боюсь, завтра не получится.
Я поднял голову, вглядываясь в его лицо. На лбу залегла глубокая поперечная морщина.
— Что это значит?
Тот помолчал, потер ляжки:
— Зорон-Ат еще неделю назад просил подписать путевку в Нар-Там. У него закончилось какое-то медицинское дерьмо.
— И?
— Он улетел еще утром.
Я молчал, чувствуя, как внутри закипает, скручивает. Отшвырнул вилку, поднялся:
— Какого черта? — Я обошел стол и тряхнул Абир-Тана за ворот: — Какого черта?
Он молчал, лишь шумно сопел.
— Какого черта ты берешься что-то подписывать, если я в гарнизоне? Зорон-Ат не рядовой!
Он не дергался, не хватал за руки. Знал, что получит по роже. По-дружески.
— Утром ты был занят. Я не счел это важным.
Я разжал пальцы, отстранился, чтобы впрямь не врезать:
— Вот потому ты вечный полковник. Потому что ты «не счел».
Абир-Тан, наконец, опомнился, встряхнулся, оправил китель:
— Ты сам говорил, что хочешь оставить девчонку.
— Теперь не хочу!
Я мерил каюту шагами, потер лицо:
— Когда он вернется?
— Через неделю. Он уже наверняка пересек границу и отрапортовался. Нет повода отзывать.  — Абир-Тан вновь тер ляжки, наполняя каюту отвратительным сухим шуршанием. — Остынь, Нор. Как друга прошу. Может, потом еще спасибо скажешь?
 
— Тебе?
Он молчал. Понимал, что виноват. Абир-Тан потянулся к бутылке, обновил вино в бокалах:
— Давай поужинаем, наконец. Стынет. Здесь хорошая оленина.
— Оленина?
Выпивка и жратва — единственное, что его сейчас интересовало. Особенно выпивка. Он больше не дожидался, снова осушил залпом бокал, снова налил:
— Знаешь, в чем твой порок? В горячности. Все равно, что выбить искру на пороховом складе.
— Отпустить сейчас Зорон-Ата — все равно, что планировать диверсию.
Абир-Тан вмиг посерьезнел, но уже слегка захмелел — широкое лицо пошло красными пятнами, особо контрастными у седых висков. Он всегда краснел уже с одного бокала.
— Ты, конечно, можешь расценить, как сочтешь нужным.  Ты мой карнех. Но попомни мои слова: завтра сделаешь, а послезавтра пожалеешь.
— Не тебе судить.
— Я старше. И, может, хоть немного практичнее.
— У… Семь гребаных лет добавили тебе мудрости? Но не сменили китель.
Он вновь опрокинул бокал, пропустив издевку. Китель его давно не волновал. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру и вернуться за стол.
Абир-Тан заметно приободрился, отрезал кусок жареной оленины и отправил в рот, активно работая мощной челюстью:
— Согласись, девка слишком хороша, чтобы спустить ее вот так. Как в сортир.
— Зорон-Ат в этот раз дает хорошие шансы.
— Ты еще веришь этому жирному ланцетнику? Зорон-Ат всегда что-то дает. И в прошлый раз, и в позапрошлый. И в любой другой. Им движет научный интерес, ничего больше. Он привык с малолетства резать жаб и смотреть, что внутри. Не одна, так другая. Что жаба, что девка с битым геном. Но тех было не жалко, они были пустые.
— Пытаешься оправдаться? — я тоже отрезал кусок и отправил в рот.
Чертова дрянь вычерпала меня так, что я чувствовал дикий голод, будто не ел пару суток. Оленина, впрямь, оказалась недурна, и выступивший на языке мясной сок на какое-то время принес удовлетворение.
— Предостерегаю.
— Я не просил.
Какое-то время мы ели в полном молчании. Абир-Тан яростно налегал на вино и с каждым бокалом приободрялся:
— Ты расходуешь эфир при каждой перегонке. Толстяк сам говорил. Туда-сюда. Капля за каплей. В один прекрасный момент ты угробишь не только донорское тело, но и благородную Этери. От нее ничего не останется.
— Я клялся архону.
— Только это тобой и движет.
— Придержи язык.
Он отложил вилку, подался вперед:
— Дождись Зорон-Ата и поговори с ним еще раз. Пусть высчитает точные цифры. Я бы тоже послушал — он складно врет… Давай начистоту. Ведь мы оба знаем, что все это закончится ничем.
— Не каркай.
— Ладно… — Абир-Тан поднял руки, демонстрируя открытые ладони, будто сдавался. Но жесты уже были развязными. — Но ты и сам все усложняешь. Судя по всему, она у тебя так и остается девственницей. Лишние риски… Не хочешь сам — отдай ее мне. Со мной у нее ничего не выйдет, я не так чувствителен к наиру.
Его красное лицо лоснилось. Он даже улыбнулся в предвкушении. А мои руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Либо я — либо никто. Ты забываешь, для чего предназначено это тело.
Абир-Тан расхохотался. Крепкое вино из Каш-Омета делало свое дело. Он вылакал всю бутылку. Уже охмелел настолько, что начал заплетаться язык:
— Не слишком верится, что причина только в этом. Нет ничего естественнее, чем хотеть… красивую девку — я тебя понимаю, как никто. Но ты усложняешь даже здесь.
— Я не желаю видеть ее.
— Не верю. — Он вновь приложился к вину: — Не желаешь видеть — значит, признаешься, что она уделала тебя. Прости, но так и есть, — он причмокнул и развел руками.