После нашего разрыва (ЛП)
С ее очками она могла, наконец, разглядеть тонкие нюансы, подобно тому, как его серые глаза теперь стали сложнее, чем были тогда, более интенсивные и напряженные, более нерешительные, если это было возможно. Но и холодные, будто он мог засмеяться, если захочет, даже если нет ничего смешного. Она сосредоточилась на его маленькой коричневой родинке под глазом и почувствовала, что отчаянно желает, впервые за многие годы, чтобы все пошло по-другому между ними, когда она возненавидела себя за такое безрассудство.
― Я буду здесь, ― сказал он, его темные, неистовые глаза изучали ее, одной рукой он сжимал подголовник ее кресла, протянутой, расписанной граффити, накаченной рукой он коснулся ее щеки. От чего ее бросило в жар, и она скрыла дрожь, сдвинувшись на сиденье. ― Предлагаю разделить дом, Вайли.
Она не видела никого такого сексуального так близко за последние годы. Во рту пересохло, и мышцы между ее ног сжались, умоляя ее пересмотреть решение.
― Я не вернусь,― прошептала она, отрывая взгляд от него.
― Что бы ты ни решила, ― сказал он. Затем он отвернулся и побрел в дом. Она захлопнула дверь и повернула ключ, не в силах держать ее мозг от обработки того факта, что его задница в отступлении была вещью глубокой красоты в свете ее фар. Она покачала головой и посмотрела на белые костяшки своих рук на рулевом колесе, и проглотила комок в горле.
Я говорю... не сейчас. Больше никогда.
Она выехала на подъездную дорогу «Тихой Гавани» и поехала обратно по черному лесу в сторону города.
***Вайолет Смит. Вайли. Вайолет-как-цветок.
Та девушка. Та единственная девушка. Когда-либо.
Он сжал челюсть, пока не почувствовал боль, когда ее задние фонари исчезли в лесу.
Проклятье, Зак. Ты просто отпустишь ее? Идиот! Сделай что-нибудь!
Он стоял неподвижно на крыльце дома, как будто его ноги погрязли в цементе. Его мозг, который велел ему оставить ее в покое и позволить ей уйти, боролся с его телом, которое окончательно было шокировано внешностью и проявило себя очень возбужденно горячей и чертовски потрясающей фигурой, чтобы снова оказаться рядом с ним. Его сердце, онемевшее от шока, столкнувшись с ней лицом к лицу после почти десятилетия, наконец, успокоилось, чтобы признать, что он позволил Вайолет Смит проскользнуть сквозь его пальцы. Снова.
― Черт! ― крикнул он, проводя рукой по волосам так грубо, от чего черная резинка сзади щелкнула и упала на землю.
Он едва оправился от потрясения, какой она стала, прежде чем она быстро поехала вниз по подъездной дорожке. Как он должен был ее узнать? И неважно, что она звучала как совершенно другой человек, она также выглядела совершенно другим человеком. Скорее всего, она потеряла около тридцати фунтов, а волосы стали прямыми и скучными, окрашенными в естественный темно-коричневый цвет. Вероятно, он узнал бы ее глаза, но без ее очков и одетую в эту дорогую, прелестную одежду? Она не выглядела как Вайолет, которую он знал. Она выглядела как надменная, капризная, городская, ― из тех хороших девушек, которые переходили на другую сторону улицы, когда Зак приближался, тех женщин, которые вряд ли повторно взглянут на него, если только она не из бедных.
Пока он не приблизится.
Ее темные глаза были такими же яркими, как и раньше, и ее длинные черные ресницы все еще так красиво обрамляли их, что у него перехватывало дыхание. Губы были такими же красными и пухлыми, какими он их помнил, но Вайолет из колледжа не красила губы как Вайолет из Гринвича. Не то чтобы он возражал, так как это было адски сексуально. Он задумчиво провел пальцем по своим губам, пытаясь вспомнить прикосновения их губ. Но он был слишком взволнован, чтобы вытащить любые значимые воспоминания со дна своего сознания. Не говоря уже о том множестве безымянных губ, что касались его с тех пор.
Когда красные огни ее машины, наконец, исчезли из виду, он повернулся и побрел в дом. Он пошарил в кухонных ящиках, пока он не нашел фонарик, а затем открыл дверь в подвал и перезагрузил главную сеть. Один щелчок, и дом был включен снова.
Поднявшись наверх, он бросил взгляд на передние окна, надеясь, что ее машина вернется на уже освещенную подъездную дорожку, но увидел только свой арендованный внедорожник.
Зак достал бокал, налил себе стакан виски и направился в гостиную, чтобы развести огонь. Одна мысль удерживала его от погони за ней: он был уверен, что там было негде остановиться в радиусе пятнадцати миль.
Если тебе повезет, глупый ты ублюдок, она вернется.
Он снова взглянул в окно в темноте, сделав еще один глоток скотча, вспоминая тот день, когда они встретились.
Это было в середине августа, в первый день предварительной ориентации второкурсников для небольшой группы возвращающихся студентов интернатуры, и Вайолет переезжала в комнату общежития вниз по коридору от него. Ее темно-карие глаза за очками заглянули в его комнату, слегка постучав по открытую дверь.
― Эм… Здравствуй. Я Вайолет, ― сказала она, делая шаг вперед, чтобы опереться на дверной проем в биркенштоках (прим.: комфортные шлепки или сандалии на толстой подошве с широкими ремешками, стелька которых ортопедическая), одетая в слишком обтягивающие джинсы на широких бедрах, и в простую блузку, которая демонстрировала ее шикарную грудь.
Зак точно знал, кем она была, и его гормональное, подростковое тело слегка вздрогнуло, внезапно увидев ее так близко, стоящую на пороге своей комнаты, было подобно подарку. Он искал ее в стихах, прочитанных в прошлом году после того, как он прочитал ее стихи в Йельском литературном журнале. Подождите, читал их? Не-а. Он заучил их. Они ничто не напоминали из того, что он когда-либо читал раньше, кусочки лирической правды, неуправляемые и мучительные. Один из них даже вдохновил на песню, не ту которую можно играть для любого ― не то чтобы у него был кто-то, чтобы играть ее.
― Привет. Я Зак, ― ответил он, отрываясь от клавиатуры, которую пытался подключить за встроенным столом.
― Зак, мой, эм, багажник заклинило, и я не думаю, что здесь еще есть ТО (прим.: техническое оборудование). У тебя есть плоскогубцы? Или, эм, ножницы?
Пока она говорила, его руки вспотели, и парень проиграл сражение удерживать свой взгляд, сосредоточившись на ее лице. Тот упал на тень ложбинки между ее грудями, которая была видна как раз над вырезом кофточки.
Когда он поднял глаза, она игриво ухмыльнулась ему, посмотрела вниз на свою грудь, а затем снова на него.
― Видишь там какие-то ножницы?
Он покраснел, нащупывая в своем кармане его швейцарский армейский нож, и жестом предложил показать дорогу. Парень взломал замок, и она настояла, чтобы он разделил с ней пополам пиццу, которую только что заказала. Главным образом она вела диалог, пока они ели, рассказывая Заку о проведенном лете и спрашивая о его. Он провел большую его часть в студенческом корпусе в Джулиарде или играл на гитаре или пианино в одной из многих безоконных комнат и студий. Она же провела его, бегая босиком на пляж штата Мэн, где она жила с матерью, читая Джека Керуака и Аллена Гинзберга и обнимая свою душу хиппи. Они проговорили до рассвета, пока Вайолет, которая свернулась калачиком на полу с позаимствованным у него одеялом, не задремала на полуслове.
Выяснилось, что они оба вернулись в Йельский университет на две недели раньше для специальных программ: она на семинар поэзии, а он на оркестровую практику. Кроме того, они были единственными студентами, проживающими в массивном общежитии готического возрождения, в котором Вайолет было жутко находиться, а следующей ночью, не спросив, она снова спала на его полу. Когда он проснулся, она была там, форма ее тела под его спальным мешком, повернувшись к его кровати. Когда она показалась со своим спальным мешком на следующую ночь, он был слишком удивлен, чтобы понять, как рад ее видеть. Так началась их история.
Вайолет более или менее жила с ним в его единственной комнате общежития в августе, сентябре и октябре. Они вместе ели, встречались перед каждым событием в кампусе, находили друг друга после уроков, ходили на вечеринки, напивались, смотрели фильмы, делились своей работой и вдохновляли друг друга. Она лежала на кровати, сочиняя стихи, когда он сидел за письменным столом, сочиняя музыку в приятной тишине каждую ночь до рассвета. Иногда она позволяла ему писать музыку для одного из своих стихотворений, и те ночи, в окружении его музыки и ее слов, стали переломным моментом в его жизни. Внезапно, все эти часы, проведенные практически прикованными к пианино в доме его родителей и в одиночном заключении в Джулиарде, начали что-то значить: он знал все музыкальные инструменты, необходимые для того, чтобы ее слова ожили. Не то чтобы они нуждались в его помощи.