Луна над рекой Сицзян (СИ)
Но это был не мышиный остров. Я разглядел — это была полная угольной пыли плетёная корзина, корзина моей тётушки.
Большие горы выросли из костей Паньгу [45],Малые горы проросли из его тела.Глаза его стали солнцем и луной,Зубы — золотом и серебром.Волосы обернулись травами и деревьями,И только звери родились из леса.Даос запел, и вы запели вместе с ним. Я благодарю вас за слёзы в ваших глазах и за то, с какой преданностью вы провожаете её. Ещё больше я благодарен вам за то, что вы прощаете меня, хотя в моих глазах нет слёз. Я преклоняюсь перед вами. Вы подбрасываете белый рис, который крупинка за крупинкой падает на могилу и, качнувшись, замирает. При звуках вашей песни далёкие горы размываются и становятся мягкими, пласты горных пород не спеша поднимаются и опускаются, будто застывшие бурные волны вновь клокочут, повторно разыгрывая миф о великом потопе. Звуки песни, высушенные солнцем, делаются прозрачными и превращаются в безмолвный песок, становятся бликами света на бескрайних волнах.
Его дыхание стало ветром, а пот — дождём,Кровь обернулась реками и вечной жизнью для него.В вашей песне содрогалась земля, рушились скалы и древность внезапно вставала перед глазами. Землетрясение началось — страницы небесной книги перелистнулись, тетива натянута, кровоточащая голова коровы висит высоко под боевым флагом рода. Куда ты направишься теперь? Легенды, подобно горькому папоротнику, распространяются по миру, пробуждая ото сна чёрные дыры в толще времён. В пустыне, в густом лесу, в изящном императорском дворце, украшенном лунным светом, — где же всё-таки я? Как-то в далёкой древности истошный вопль неба, отделяемого от земли, заставил кровь Яньди и Хуанди [46] проникнуть в основание стены, просочиться в беспросветные угольные пласты, прокрасться в запутанные, словно заговор, кусачие и жужжащие пиктографические иероглифы… Куда ты ушла? Хе-хе, великий погон захлёстывает небо, великий потоп захлёстывает небо — если человек умер, ни землетрясение, ни обрушение стены, никто не сможет его спасти. Солнце наконец удалилось, падающие звёзды устремились в цветную глазурь, тихие сплетни об отмщении в конечном счёте оказываются лишь шёпотом ветра, и только время в колосе бесчисленных лет демонстрирует вечность и исчерпывающую полноту начала всех начал. И всё-таки ради чего всё это? Одна за другой смерти сплетаются в человеческое бессмертие, на священной горе колосятся ароматные травы, вырастают горы хлебов и разливаются моря хлопка, птицы луань и феникс поют в унисон, прекрасная песнь радостных мужчин и женщин, взявшихся за руки, накрывает волной, — прекрасная и несравненно правдивая, куда ты уходишь? В этом мире испокон веков существуют высокогорья, созвездия и пещеры, мечи и копья, и одинокие лодки на заброшенных переправах, и иссушенные глаза детей, и пустые зеркала бесплодных женщин, и подобные полчищам насекомых толпы людей — так куда ты идёшь? Стена разрушилась, земля содрогнулась, даже если бы каждая страница календаря сулила смерть миллионам людей, даже если бы каждая дорога не имела конечного пункта, даже если бы заключённые и освобождённые поменялись местами, разве не смирилась бы ты с ответом, сочащимся сквозь пласты угля? В памяти моей воскресли добрые мужчины и праведные женщины, которые, стоя у разбитой стелы, безмолвно провозглашают мудрые истины от имени бесчисленных поколений: всё посеянное станет урожаем и неурожаем, любое начало — это повторение и неповторение. Подобный зелёному мху, выросшему на пяти элементах, величественный голос человечества, куда ты стремишься?
Малые горы проросли из его тела.Глаза его стали солнцем и луной.Люди пели и пели.Землетрясение наконец настало; люди потом говорили, что от колебаний Великая стена на вершине горы полностью разрушилась, даже последние её останки начисто смело. Я ходил смотреть, действительно так.
8
Лао Хэй только-только вернулась из полицейского участка, и большой удачей было то, что на неё не завели уголовное дело. Чтобы помочь своей сестрице и отвести душу, она винной бутылкой разбила голову одному мужчине, и никто не мог уверенно утверждать, было ли это проявлением героизма или же разбоем. Она недавно вышла из ванной и теперь мило свернулась калачиком на диване; волосы её были мокрыми, а влажный жар тела выбивался из-под ворота рубашки. При повороте головы на её шее сильно вздулась какая-то вена.
— Парень, ты же к проститутке идёшь. Разве не знаешь, что дверь нужно пошире открыть?
Я засмеялся.
— Если ты опять решила меня домогаться, придумала бы уж новую уловку!
— Вонючий ублюдок! — Она уставилась на меня. — Не надо, мать твою, притворяться тут праведником. Дождёшься, позову как-нибудь пару своих сестричек, пусть они тебя изнасилуют, тут-то с тебя и сойдёт фальшивое благочестие.
— А для тебя самой это разве не больший позор?
Я ещё сильнее засмеялся.
На этот раз она не стала смеяться, а лишь яростно ударила меня в спину — сейчас я точно её переговорил, и мои слова ранили её. У неё уже появилась отчётливо заметная седина, да и лицо, подобно потрескавшейся земле, было покрыто морщинами. Я знал, что она часто выступает, демонстрируя цигун, и мог представить, что в тусклом свете ламп в ней наверняка было что-то от колдуньи. Так почему же она продолжала исступлённо бегать по бутикам? Почему до сих пор так любила выделываться перед мужчинами, прикидываясь то глупенькой, то милой, то умной, то язвительной, не упуская при этом возможности кокетливо улыбнуться? Вымученная улыбка приводит к проблемам — слишком рано появляются морщины. К тому же все знали о том, что её тонкие губы и маленький рот, а вместе с ними и лёгкие были дочерна прокопчены табаком, а желудок от беспорядочного питания источал дурной запах.
Она действительно была немного жалкой. Все когда-нибудь стареют, и побеждать с каждым разом становится всё тяжелее. И потом, к чему вообще эти победы? Как-то раз, будто в раздумье, она обронила такую фразу: «Вот скука, мужчины, закрыв дверь, все говорят об одном и том же, не странно ли?»
Она как раз чистила туфли и печально улыбнулась, уставившись на носок.
Сейчас она сама позвонила и пригласила меня, должно быть, хотела восполнить пустоту рядом с собой. Она наверняка хорошо понимала, что я полностью вымотан из-за реформ, развернувшихся на работе, и была уверена, что я ослаб настолько, что не выдержу её удара. Если так, всё обстояло ещё печальнее. В конце концов я потёр лицо, похлопал по подлокотнику дивана и сказал:
— Мне пора, ещё дела есть.
Должно быть, все её мужчины, сбегая, говорили похожие слова, пользовались одинаково сомнительными предлогами.
— Иди-иди, проваливайте все, валите куда подальше!
Она горделиво вскинула подбородок, но, замерев на мгновение, пробормотала, что надо бы пойти купить лапши. На самом деле даже без этого её бормотания я бы не посчитал, что она как-то унижается, провожая меня. Она поступала так, как была должна, и у неё не было необходимости слишком много размышлять о собственных мотивах.
— Сегодня погода просто замечательная, — сказал я.
— Чёрт побери, мне надо купить снотворное, — ответила она.