Темное сердце (ЛП)

— Там были женщины и дети, целые семьи, укрывшиеся в церкви.
Ах, снова проявилось мягкое сердце моего ангела. Такая чувствительная душа.
— Продолжай, — я подвинулся вперед, внимательно прислушиваясь.
— Я закричала, чтобы солдаты-ангелы ушли. Они делали людей мишенью, подвергая их жизни опасности.
— Но они не слушали.
— Нет, — ее волшебные глаза вспыхнули голубой яростью. — Они проигнорировали меня и продолжили огонь, используя собор как боевую крепость, чтобы сразиться с демонами, толпящимися на церковном дворе. Лучники стреляли потоками непрерывных стрел эфирного огня из открытых дверей, в то время как демоны сыпали пулями. Я не могла доставить людей в безопасное место, — она с трудом сглотнула. — Там была маленькая девочка с красной лентой в волосах, смотревшая на меня из-под опрокинутой скамьи широко раскрытыми от страха глазами. Только что я смотрела на нее, а в следующую секунду скамья взорвалась, и ребенка разорвало на куски.
Она крепко зажмурилась, видимо, пытаясь стереть образ. Хотя я никогда не заботился о людях, кроме как из-за дракулсов, которыми они могли бы заплатить мне за оказанные услуги, это было печально, пострадали невинные. Ангелы игнорировали их существование и их смерть, чтобы одержать победу.
— Значит, тебе надоело сражаться, и ты покинул бой.
— Не бой, — она усмехнулась с вызовом в глазах. — Легион. Армию Максима, которая стремилась уничтожить врага, не обращая внимания на людей, которых они убивали по пути. После битвы я негодовала по поводу инцидента в соборе и сказала об этом генералу, но он отмахнулся, сказав, что это просто следствие войны. Будто он ничего не мог с этим поделать. И не стал бы менять тактику. Собор предлагал укрытие и давал нам преимущество.
— Значит, вы выиграли тот бой.
— Да. — Она резко вскочила на ноги. — Мы победили, Доммиэль. Но какой ценой? Все мужчины, женщины и дети умерли в той церкви. В месте, которое они считали убежищем от крови и смерти. — Повернувшись лицом к огню, она снова закрыла глаза и прошептала с отчаянием в каждом слове: — Бедная маленькая девочка.
У меня возникло странное желание обнять ее, успокоить боль, которую она испытывала. Сила ее эмоций, ее сострадание зажгли что-то внутри меня, вспыхнув с такой яростью, что больше напоминала молнию в бурю. Отказываясь поддаваться этим чувствам, я уперся руками в колени, удерживая себя на месте и держа рот на замке.
Наконец она продолжила:
— Именно тогда я поняла, что сражаюсь не за правое дело.
— Ты сражалась с себе подобными. Этого было недостаточно?
— Нет. — Она бросила на меня свирепый взгляд. — Этого недостаточно. Мы не убиваем невинных, чтобы одержать победу. Но, очевидно, Максим и его армия наплевали на это, — она пожала плечами. — И я ушла.
— И ты нашла Уриэля.
Один-единственный кивок.
— Все знали, что Уриэль был единственным архангелом, который вмешивался в мир людей, помогая им на протяжении веков. Задолго до того, как началась Великая война. Пару раз я уже сталкивалась с его охотниками.
Озадаченный, потому что для этого ей пришлось бы провести некоторое время на земле, я хотел спросить, но она меня опередила, ответив:
— Прежде чем стать солдатом, я была стражем.
Страж. Конечно. То, как она защищала тех уличных мальчишек в Венеции, то, как ее сердце сочувствовало мертвой девушке в Белфастской церкви, теперь все это имело смысл.
— Ты была опекуном детей.
Она повернулась ко мне, кончики ее голубых крыльев были окаймлены золотом.
— Опекун сирот и безнадзорных детей, — пояснила она.
Я встал, не в силах сдержать грубый смех. Как будто она могла стать еще более соблазнительной. Этот опытный воин с сердцем стража внутренне истекала кровью за невинных и потерянных. Во мне не было ничего, бл*ть, невинного. Как раз наоборот. Но я был навсегда потерян. Впервые за много веков у меня возникло желание протянуть руку и схватить ее, посмотреть, не удержит ли она меня в своих тонких руках. Посмотрим, не предложит ли она мне немного того бальзама сострадания, который она проливала на осиротевших детей мира.
 
Потребность прикоснуться пересилила мою собственную волю. Подняв руку, чтобы обхватить ее щеку, я провел подушечкой большого пальца по ее закрытому рту. Такой сладкий рот. Не уста ангела-воина или стража.
— Ты редкая порода, Аня.
Она нежно обхватила пальцами мое запястье. Не для того, чтобы остановить меня, но все равно. Я опустил руку.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она тихим шепотом.
— На самом деле тебе не все равно.
Она неловко поерзала.
— Есть и другие, кому не все равно. Уриэль и его охотники.
Я снова сел и вытянул ногу, задрав носок ботинка.
— Странный народ.
Наклонив голову под углом, она сказала мягким голосом:
— И тебе не все равно.
Я усмехнулся.
— Нет, детка. Я забочусь только о себе, — подтвердила я, постукивая себя по груди своей металлической рукой.
— Но ты дал кровавую клятву Женевьеве, врагу демонов.
— Ага. Она хороша в том, чтобы убедить любого пойти ее путем.
Аня улыбнулась той понимающей улыбкой, которая вселила в меня страх.
— Я верю, что дело не только в этом.
— Да? А во что ты веришь?
— Она тебе нравится.
Она ошибалась. И все же Женевьева пробудила идею, мысль, которая так долго дремала. Та, что была опасна для демона вроде меня, глупая идея, похожая на надежду. И этот ангел раздувал пламя, в то время как я пытался погасить свет своим собственным плащом цинизма и сомнения.
— Я у нее в долгу. Ничего больше. — Я вложил в свои слова всю серьезность, чтобы она знала, что я говорю правду.
Ее губы сжались в тонкую линию. Я хотел смягчить их своими собственным, убрать это мрачное выражение, которое она носила. Ее взгляд метнулся к полке позади меня, прежде чем она села на край кровати и начала надевать ботинки.
— А что за история с чашей?
Даже не взглянув, я улыбнулся.
— Это была чаша, из которой пил король Генрих VIII на коронационном пиру в Вестминстер-холле вскоре после того, как женился на Екатерине Арагонской.
Морщинка прорезала середину ее лба.
— Зачем тебе собирать что-то подобное?
Я пожал плечами.
— Это был символ великого царя до того, как он пал. Довольно ироничная часть истории, ведь тот день был началом конца для него.
— Из того, что я знаю о человеческой истории, он был процветающим королем.
Я усмехнулся.
— Возможно. Но какой ценой?
Ее брови изогнулись в ответ на тот самый вопрос, который она задала мне несколько минут назад.
— Он был предателем. Все просто.
Она нахмурилась еще сильнее, но снова посмотрела на полку над моей головой.
— А как насчет римского кинжала? Просто случайный симпатичный клинок, который ты захотел?
Мелодичность ее вопроса говорила о том, что она вовсе не верит в случайность.
«Умно, мой ангел».
— Этот кинжал принадлежал Квинту Сервилию Цепиону Бруту. Он также носил имя Марк Юний Брут. Когда-нибудь слышала о нем?
Она, казалось, задумалась, ища воспоминания о римской истории, наконец, остановившись на самой важной части обоих этих имен.
— Брут? Тот, кто предал Цезаря?
— Тот самый. — Я вздернул подбородок, словно собираясь кивнуть. — Это тот самый кинжал, которым он убил человека, которого любил как отца.
Ее красивые глаза округлились, остекленев от волнения.
— Похоже, у тебя есть склонность к предательству.
Встав, я взял со стола черную теплую рубашку с длинными рукавами и натянул ее. С шипением, когда рубашка задела мою наполовину зажившую рану, я пристегнул плечевой ремень.
— Мне нравится вспоминать, что каждый человек, любой человек, рано или поздно становится жертвой собственных пороков. Жажда похоти, власти, богатства. — Я сунул свой «Глок», полностью заряженный эфирными патронами, в кобуру и натянул кожаную куртку. — Ни один человек не может быть переданным тебе всю жизнь. Они все предают, рано или поздно, потому что у каждого есть свои пороки.