Сёрфер. Запах шторма (СИ)

Все эти люди за столом выглядят такими позитивными! От них исходит такая мощная внутренняя свобода!
Ощущаю себя героиней дня, с которой так неожиданно произошло, в прямом смысле, головокружительное приключение. И от этого чувства внутри разливается тепло, и ощущение свободы передаётся и мне ещё до того, как я делаю первый глоток коньяка.
***
— Как здесь здорово! Такой вид шикарный! — восклицаю некоторое время спустя, с аппетитом доедая свой обед, — Должно быть, очень приятно кушать здесь. Атмосферно!
— Это точно! — откликается один из соседей по застолью, который курит кальян, — С утра, после полётов, завтракаешь тут, а у застеклённой стены, прямо перед тобой, пролетают парапланы, дельтапланы и, иногда, даже делают бочку на Як-52, прямо в пятидесяти метрах.
— Ого! Как здорово! Это такой маленький лёгкий самолет?
— Да, спортивно-тренировочный. Но вы с Серегой сегодня показали шоу! Давно здесь такого не видели, вне соревнований. Высота около восьмисот метров! Восемь витков спирали в тандеме! Это было нечто! Я видел, как твой парень прямо побелел весь, когда вы вошли в первую спираль, — воодушевленно описывает свои впечатления парень с кальяном и в очередной раз затягивается, выдыхая вверх ароматное облако.
— Ты за меня, правда, испугался? — почему-то, удивляюсь, вскинув глаза на Кира.
— А, по-твоему, я совсем бесчувственный чурбан? — звучит отрывисто, и прищуренные голубые глаза сверкают на меня из-под нахмуренных бровей.
Повисает пауза. Кальянный дым стелется над нами голубоватой лентой.
— Нет, почему же. Я, просто … — запинаюсь, не зная, что сказать дальше.
Ну, конечно, он испугался! Как испугался бы любой нормальный человек, который со мной знаком. Тем более, так близко знаком. Но почему в его резковатом ответе мне чудится что-то большее? Или я просто принимаю желаемое за действительное?
— Ты уже поела? Давай, уйдём отсюда? — неожиданно предлагает он.
Отсчитывает деньги за обед. Передаёт их своему приятелю.
— Лёш, заплати за нас.
— А вы куда? — интересуется тот.
— Прокатимся дальше по склону. На связи, — встаёт и протягивает мне руку, — Пойдём!
***
Кир привозит нас к белому обелиску на конце хребта Клемухи. Мы не встретили ни одной машины и ни одного человека на протяжении всей дороги вдоль длинной «спины» горы. Выходим из автомобиля и останавливаемся в нескольких метрах от высокого памятного сооружения. Вокруг раскинулся всё тот же шикарный вид. Полоска моря, уходящая в горизонт, теперь ближе и шире. Тишину вокруг нарушает только шум ветра. Здесь никого нет. Лишь дельтапланеристы иногда проносятся высоко в небе. Для них, поднявшийся мощный поток воздуха, как раз то, что нужно для динамичного полёта.
Подхожу к памятнику. Он метров семь в высоту и квадратный в сечении. Поглаживаю пальцами белый шершавый камень. Прислоняюсь спиной. Кир продолжает стоять у машины. Скользит взглядом с самолёта-флюгера на пике обелиска вниз, к памятной табличке над моей головой. Задерживается на ней и читает вслух надпись: «Пока будут восходящие потоки — будут люди, стремящиеся летать». Опускается к моему лицу. Порыв ветра подхватывает подол моего платья, сдерживаемый платком у бёдер, развевает длинные волосы. Некоторое время задумчиво и как-то печально разглядывает эту картину.
Подходит, упирается руками по обе стороны от моей головы в обелиск и, глядя в глаза, совершает движение, похожее на отжимание. На мгновение губы едва касаются моих. Опирается локтём о камень рядом с моей головой, проводит кончиками пальцев по моей щеке и запускает их в свою беспорядочную шевелюру. Пальцами другой начинает теребить завязки на широком вороте платья. Он смотрит куда-то в сторону, за памятник, в одну точку. Эти завораживающие глаза снова так близко и одновременно так далеко! И сейчас они полны грусти.
Некоторое время задумчиво разглядываю пустынную дорогу к обелиску.
 
— Зачем мы здесь? — поднимаю на него взгляд, замечая, как он, переведя глаза на меня, тут же опускает их вниз.
— Тут живописно, тихо, безлюдно…
Пауза. Свист ветра.
— Твой отец, он умер, когда ему было двадцать восемь? — решаюсь спросить я, вспомнив комментарий Лёши в машине по пути на Клемуху.
— Да. Автомобильная авария, — немного помолчав, всё же отвечает он.
— Сколько тебе было тогда?
— Семь.
— Гм, уже достаточно лет, чтобы помнить. Тебе его очень сильно не хватало?
Бросает на меня мимолётный взгляд.
— Да — очень! И сейчас не хватает.
— Знаешь, мне моего тоже очень не хватает. Хотя он до сих пор жив.
— Не общаетесь?
— Изредка общаемся, если это можно назвать общением. И росла я с отцом, но … Всё сложно …
— Обижал? — устремляет на меня внимательный взгляд
— Физически нет. Словами — постоянно. Знаешь, я считаю, что для ребенка лучше жить вообще без отца, чем в семье, где отец пьёт, и родители постоянно конфликтуют друг с другом и травмируют психику детей! — восклицаю эмоционально.
Лёгкое успокаивающее поглаживание пальцев по моему плечу.
— Согласен! А был кто-то из близких родственников мужчин, чей авторитет был для тебя ощутимым?
— Да. Мой дед по материнской линии. А у тебя? Был кто-то после гибели отца?
— Только дядя и отчим. Но это было совсем не то влияние, которого бы мне хотелось.
— Почему?
— Давай сменим тему! — отрывистый тяжёлый вздох.
— Давай. На какую?
Кир замолкает и не предлагает никакой темы взамен. Поднимаю голову вверх. Самолёт-флюгер со скрипом то поворачивается на фоне ярко голубого неба, то замирает на месте.
Чувствую, как пальцы, которые только что теребили завязки платья, принимаются поглаживать мои скулы и шею. Широкий подол продолжает развиваться по бокам моего тела, словно парус, сдерживаемый только красным платком и его бёдрами, которые плотно прижимаются. Губы Кир находят мои.
— Ммм, мне нравится эта тема! — мурчу я.
Губы перемещаются к ямке между ключицами. Пальцы добираются сначала до груди, потом до бёдер, проскальзывают под подол платья.
— Кир, нас же могут увидеть! — останавливаю его руки.
— Кто? Тут никого нет.
— Ну, сюда в любой момент может кто-то приехать.
— Да расслабься! Я же не предлагаю тебе прям здесь заняться сексом. Просто захотелось поцеловать и немного похулиганить. Если сюда кто-то решит приехать, ты увидишь машину издалека и дашь мне знать.
Поцелуи перебираются на шею, к ним подключается язык.
Оххх!
Но его руки я так и не отпускаю, потому что не хочу, чтобы он «хулиганил». Я хочу, чтобы он продолжал меня целовать в губы или в шею, но без рук на груди и под подолом платья. Целовать так, как влюбленный парень целует девушку просто потому, что ему это нравится и хочется быть с ней нежным.
— Ну же, отпусти мои руки, лимончик!
Опять этот безликий лимончик! Хочется крикнуть, что меня зовут Оля!
— А тебе не хватало бы меня, если бы я разбилась на этом параплане? — вместо этого срывается с моих губ.
Он замирает. Затем, оттолкнувшись левой рукой от камня, резко отстраняется и уходит за обелиск.
С тяжёлым вздохом поворачиваюсь лицом к памятнику. Захватываю рукой грань, медленно следую за ней. Тень на земле подсказывает — он стоит, облокотившись на противоположную сторону монумента. Перекатываюсь вдоль камня к нему: левое плечо … спина … правое плечо … грудь … грань. Кир меланхолично смотрит на полоску моря за холмами. Скрещённые руки. Между пальцами тлеет сигарета. Прислоняюсь лбом к нагретому солнцем камню и некоторое время молча разглядываю его. Красивый, печальный, и снова — закрытый и чужой.
 
И зачем я только это сказала!
— Я сморозила глупость, — признаюсь самокритично.
Он молчит.
Устав дожидаться ответа, перекатываюсь вдоль камня дальше, соприкасаюсь своим плечом с его. Прислонившись спиной к обелиску, тоже перекрещиваю руки на груди, зависая взглядом на линии горизонта.