В сладком плену
Виола огляделась по сторонам. Воздух был тяжелым и затхлым, и ее первой мыслью было открыть окно. Только с третьей попытки рама, наконец, приподнялась на дюйм, но и этого было достаточно, чтобы впустить в комнату свежий ветерок с озера. Пока что Виола ощущала лишь изнеможение, скорее усталость, чем страх или даже злость. Очевидно, Ян думал, что она будет сидеть здесь как на иголках, в одиночестве и страхе перед каждым шорохом.
В желудке заурчало, и Виола ударила ногой по деревянной стене, но это лишь напомнило ей, что она останется запертой в этой лачуге без еды и питья, пока герцог не соизволит ее навестить. К тому же он заставил ее впервые за много лет воспользоваться ночным горшком. Одного только этого унижения было более чем достаточно. Слава богу, месячные как раз закончились, хотя теперь, по размышлении, она поняла, что очень правильно сделала, отказавшись обсуждать с герцогом свой цикл. Она ушам своим не поверила, когда Ян спросил об этом. Впрочем, если он хотел переспать с ней, не зачав ребенка, логика тут была. Может, если она сыграет на его страхе перед новой беременностью, он оставит ее в покое. А может, и нет.
Да что ж он за человек такой!
Внезапно почувствовав себя обессиленной, Виола смерила взглядом койку, потом подняла с нее видавшее виды одеяло и встряхнула его, чтобы избавиться от жуков и всевозможных других нежданных гостей, которые могли прятаться в складках. По крайней мере, одеяло и простыня под ними выглядели чистыми.
Виола села на удивительно мягкий матрас, взбила перьевую подушку, и, убедившись, что крысы не прогрызли хлопок и не устроили в нем своих нор, она легла на это подобие кровати, укрылась старым одеялом и закрыла глаза.
Глава 15
Сегодня его тело опять на меня отозвалось. Я была так напугана, боялась, что нас застанут, но он нуждался во мне, умолял меня, и я не устояла перед желанием остаться с ним. Никогда не испытывала ничего более сильного и прекрасного и вряд ли испытаю вновь…
Туманное видение теплых губ и мягких грудей выманило его из сна в полуявь. Он смутно понимал, что пребывает в состоянии, когда грезы и бодрствование сливаются и переплетаются, но хотел задержаться в нем, чтобы вглядеться в темный образ женщины, вдохнуть ее сладкий запах, впитать ее тепло, послушать чудесный шепот ее дыхания, насладиться всем — от мягких волос между ее ног, ласкающих его бедро, до интимной близости ее лица, укрывшегося в изгибе его шеи, почувствовать нежность и предвкушение, замешанные на горячем, болезненном желании…
Коснись меня…
Позволь тебя почувствовать…
Люби меня…
Пожалуйста…
Ян резко сел на постели и заморгал. Сбитый с толку, он не сразу понял, где находится. Потом воспоминания столкнулись с тем, что осталось от фантазии, и выбросили его в реальность.
Он вздрогнул от холодного пота, покрывшего его тело, провел ладонью по лицу и перебросил ноги через край кожаного дивана, внезапно вспомнив, зачем он вернулся в Стэмфорд и очутился теперь у себя в гостиной.
Добравшись до дома, он плотно поел, обсудил пару хозяйственных дел с дворецким и решил прилечь на несколько минут, чтобы потом составить планы на вечер и вернуться к Виоле. Очевидно, усталости накопилось гораздо больше, чем думал. Ян бросил быстрый взгляд на каминные часы: половина четвертого. Он проспал больше шести часов — а она почти весь день просидела без еды и питья.
Виола. Безусловно, именно она была женщиной из его грезы, обнаженной и льнущей к нему либо до, либо после страстных занятий любовью. Однако Ян не знал, являлась ли его фантазия плодом забытого опыта, ситуации, которая на самом деле сложилась в темнице, или иллюзией, порождением похоти и игрой воображения, которое она раздразнила своей картиной. Ведь он хотел ее физически, и она находилась так близко, в его мыслях и на его земле. Неопределенность угнетала Яна, и, поскольку сомнения и желания не уходили сами собой, пора было взять ситуацию под контроль и удовлетворить их.
Когда в голове рассеялись остатки тумана, Ян поднялся и быстро вышел из гостиной. Вымывшись и сменив одежду на более простую, он собрал кое-какие вещи, потребовал на кухне корзину с едой и направился к хижине, на этот раз верхом на коне. Домик на берегу озера встретил его зловещим молчанием, и даже если Виола слышала, как он вставил ключ и повернул его в замочной скважине, она не проронила ни звука. Разумеется, он не собирался морить ее голодом, и несмотря на попытки убедить себя, что она заслуживала такой участи после того, как ему самому пришлось долгих пять недель обходиться прокисшим говяжьим бульоном и хлебом, он испытывал некоторую неловкость оттого, что бросил ее одну так надолго.
Ян открыл дверь и, когда глаза привыкли к полумраку, увидел Виолу. Та сидела на койке, сложив руки на коленях и сосредоточив на нем взгляд, но прочесть на ее спокойном лице он ничего не мог. Ян решил начать цивилизованно.
— Добрый вечер, Виола.
— Уже вечер? Буду знать.
Итак, она в дурном настроении. Тревожиться из-за этого он определенно не станет. Поставив корзину и сумку с вещами на деревянный пол, Ян оставил дверь открытой, чтобы лучше видеть комнату, и переступил порог.
— Хотите чаю? — спросил он, подходя к печи и снимая с полки над ней коробок спичек.
— Вы принесли фарфоровые чашечки, ваша светлость? Или мне лакать его из ладоней?
Ее настроение явно зашкаливало за дурное: оно было желчным и язвительным. При мысли об этом Ян чуть не улыбнулся. По какой-то странной причине ему нравилось подтрунивать над Виолой, когда она на него злилась.
— Я принес две кружки. Они старые, для столовой и гостиной не годятся, но вам должны подойти.
В ответ Виола только фыркнула. Ян прикрыл печную заслонку, позволяя углям разгореться, потом взял с полки старый чайник, с пола ведро и шагнул обратно к двери.
— Я иду к колодцу за хижиной. Далеко уйти вам не удастся, так что…
— Ну что вы! Зачем мне уходить, не дождавшись чаю?
Подавив смешок, Ян кивнул и вышел из домика. По крайней мере, ей хватает ума понимать, что идти ей некуда и, если она попытается сбежать, он все равно ее найдет. Хотя, подумал он, если придется волочь ее обратно, ситуация усложнится.
Вскоре он вернулся и, закрыв и заперев за собой дверь, поставил чайник на печь, а рядом с ней полное ведро. Комната начала прогреваться.
— Лохань, чтобы я могла искупаться, вы тоже принесли?
Ян повернулся к ней.
— Виола, дорогая, разве вы купали меня, когда я лежал прикованным в темнице?
Она посмотрела ему прямо в глаза, и черты ее сделались такими же напряженными, как и вся поза.
— Конечно да, и вы прекрасно об этом знаете.
Слова попали точно в цель, и Яну пришлось приложить все силы, чтобы не разинуть рот от изумления. Он всего лишь пытался досадить Виоле и никак не ждал от нее такого откровенного, прямого ответа. Он точно не помнил, купали его или нет, но знал, что, когда его освободили, он не был совсем уж грязным и зловонным. Тот факт, что Виола раздевала его и заботилась о его интимных потребностях, не только глубоко поразил его, но и заставил смягчиться.
— Вот, значит, как вы возбудили меня, чтобы зачать моего ребенка? — деловым тоном спросил Ян, беря с пола корзину и направляясь к Виоле.
Недвижимая, она встретила его взгляд.
— Вы принесли лампу или после захода солнца я должна буду отвечать на ваши нелепые вопросы в темноте?
Бесстрашные попытки Виолы завязать с ним бой (притом, что она явно находилась в невыгодной ситуации, даже отчаянно зависела от его доброй воли) продолжали забавлять и даже в какой-то степени очаровывать Яна. К тому же она, по всей видимости, нисколько не боялась его физически. Герцог не знал, радоваться этому или досадовать.
— Да вы сегодня прямо-таки в ударе, — сказал Ян, опускаясь на койку рядом с Виолой.