В сладком плену

Его вдруг затрясло от гнева, смятения и всепоглощающей паники. Черты на картине были размытыми, но все высшее общество знало, что его держали в темнице, прикованным к стене, и каждый, кто посмотрит на этот шедевр, наверняка подумает о нем, о Яне.
Она играла на его страхе, а теперь решила публично продать его, чтобы выручить денег. Поползут слухи, и скоро вся страна будет знать, что Виктор Бартлетт-Джеймс создал эротическое полотно по образу Яна Уэнтворта, пленника.
Фэйрборн положил руку ему на плечо.
— Ян…
Тот инстинктивно отпрянул, отстранился.
— Она сделала это, — хрипло прошептал он, сцепив зубы и сжав руки в кулаки. — Она сделала это со мной.
Голоса вокруг стали громче; начались торги.
— Это… это она?
Ян покачал головой, ослепленный недоумением и внезапными вспышками воспоминаний и мыслей, которых он не мог ни контролировать, ни понять.
— Не знаю…
— Кто это нарисовал? — спросил Фэйрборн, потрясенный и сбитый с толку не меньше Яна.
Ян втянул рваный вдох и сглотнул ком в горле. В следующий миг он уже знал ответ.
Она.
— Боже… она и есть Бартлетт-Джеймс.
Фэйрборн изумленно уставился на него.
— Что?
Торги продолжались, громкий гул перерос в оглушающий визг. Ян повернулся к Лукасу.
— Купи картину. Включайся в торг и купи, какой бы ни была окончательная цена. — Он провел ладонью по лицу. — Мне надо идти.
— Подожди минутку, — сказал Лукас, оглядываясь по сторонам. — Что, черт возьми, происходит?
— Думаю, ты понимаешь, что я не могу позволить никому другому владеть этим полотном, — скороговоркой ответил Ян, переполняясь гневом. Он стукнул кулаком по столу. — Господи, просто поднимай цену, пока оно не станет твоим. Я все отдам, сколько бы оно ни стоило.
— Ты едешь к ней, — скорее сказал, чем спросил Фэйрборн.
Ян не ответил, но ярость в его глазах все сказала.
Фэйрборн схватил его за рукав.
— Не обижай ее, — осторожно посоветовал он. — Предупреждаю тебя, Ян, предъяви ей свои обвинения, если это так необходимо, но не обижай. Ты начал эту войну. Помни об этом.
Ян не мог ответить, не мог ясно мыслить. Во второй раз отдернув руку, он повернулся и исчез в толпе.
  
Глава 12
 
 
Я почти пять дней его не видела. Мама держала меня дома, чтобы я ей помогала, причитала, как она страдает от холода. Я боюсь за него, когда он один. Большую часть времени я сижу там, просто чтобы послушать, как он говорит. Иногда я смеюсь над его историями, иногда сама ему что-нибудь рассказываю, даже когда вижу, что он не понимает. Я начинаю думать, что нужна ему больше, чем кому-либо…
 
Сорок пять мучительно долгих минут он добирался до ее городского особняка. Запруженные улицы принуждали кучера буквально ползти по городу, и в какой-то момент Ян чуть не выскочил из экипажа, чтобы пойти пешком. В конце концов, он решил употребить это время во благо: подумать, сосредоточиться и успокоиться, чтобы при первом же взгляде на смазливую, вероломную леди Чешир не выместить на ней свой гнев не подобающим джентльмену образом.
Фэйрборн был прав. Он сам начал эту войну, и Виола просто защищалась, причем защищалась ожесточенно. Не такой он был человек, чтобы причинять физическую боль ей или любой другой женщине, но она познает его гнев. Посвятив почти целый час размышлениям об унижении, которому его только что подвергли, Ян пришел к выводу, что Виола, по всей видимости, это предвидела. Она не могла не догадаться, что он приедет на аукцион, и теперь поджидала его у себя дома, наточив острые когти и приготовившись к прыжку.
Виола Беннингтон-Джонс. Виктор Бартлетт-Джеймс. Господи, как он не догадался раньше? Но мыслимо ли, чтобы леди занималась вульгарным искусством? Кто мог такое предположить? Впрочем, опять же, объективно говоря, ее работу нельзя было назвать посредственной ни в плане предмета, ни с точки зрения мастерства. В том, что создавала Виола, чувствовалась истинная красота и талант, превозмогающий пошлость. Вероятно, именно поэтому ее картины так высоко ценились. Кроме того, это объясняло, почему Бартлетт-Джеймс так тщательно хранил тайну своей личности. Виола не могла признаться в таких художественных подвигах и ожидать, что ей позволят жить и воспитывать ребенка в высшем обществе. Но знал ли об этом ее покойный муж? Ян не мог припомнить, когда работы Бартлетта-Джеймса впервые появились на сцене: пока Виола была замужем за лордом Чеширом или после смерти барона? Вот какие мысли терзали Яна, и чем дольше он сидел в душном экипаже, тем больше росло его беспокойство и тем больше появлялось вопросов, ответов на которые он хотел добиться сегодня же ночью.
 
Наконец они свернули на подъездную аллею и остановились у ярко освещенной парадной двери леди Чешир. Ян выскочил из экипажа в ту же секунду, как тот остановился, взбежал по каменным ступеням, перепрыгивая две за раз, и постучал по огромной двери тяжелым медным молоточком. Несколько мгновений спустя дверь приоткрылась и в проеме показалось удивленное лицо горничной.
— Герцог Чэтвин к леди Чешир, — сказал Ян и удивился, что его голос звучит гораздо тверже, чем когда он уезжал из клуба.
Девушка, которой на вид не было и шестнадцати, присела в реверансе и подняла на Яна загоревшиеся глаза.
— Сэр, леди Чешир нет дома.
Разумеется, она дома. Наверное, прячется от него, и девчушка, вероятно, об этом знает. Неимоверным усилием воли Ян удержался от того, чтобы вломиться в дом и броситься лично обыскивать комнаты.
Стараясь быть обаятельным, он улыбнулся и ответил:
— А я думал, что она меня ждет. Не могли бы вы уточнить у слуг?
Горничная насупила густые брови.
— Я… прошу прощения, ваша светлость. Я уверена, что ее нет, но, может быть, вы хотите поговорить с мистером Нидэмом?
Дворецкий Виолы. По крайней мере, он получит конкретные ответы.
— Было бы чудесно, благодарю вас.
Девчушка смерила его взглядом и, видимо решив, что он не слишком грозный, открыла дверь шире, чтобы он мог пройти в дом.
Первыми на глаза Яну попались картины, целые штабеля рам, выставленные у одной из стен ярко освещенного вестибюля.
— Леди Чешир все это перевозит? — спросил он, выдавливая из себя добродушный тон и, как он надеялся, неотразимую улыбку.
Девушка замялась, бросила взгляд через плечо, потом снова на герцога.
— Послезавтра мы уезжаем за город. Это картины, которые леди Чешир забирает с собой.
— Уезжаете за город? — переспросил Ян, не умея скрыть тревогу и острое любопытство.
Горничная закусила губу, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Да, но я думаю… думаю, вам лучше поговорить с Нидэмом, сэр. Пожалуйста, подождите здесь.
Быстро сделав реверанс, она повернулась и стремглав помчалась по коридору.
Она бежит. Причем на шаг впереди меня…
Ян тут же взялся за дело. Если Виола решила взять с собой именно эти картины, значит, они важны, по меньшей мере, для нее. Следовательно, здесь могут быть его портреты. Ян представить себе не мог, чтобы Виола бросила эротические полотна в вестибюле, на глазах у слуг. Впрочем, не исключено, что все они уже знают о ее втором «я» и подробностях ее работы. Или же у Виолы могли остаться наброски и картины, изображавшие его в темнице, пусть и не эротические, но все равно компрометирующие. Какими бы мотивами ни руководствовалась леди Чешир, он должен знать, имеется ли здесь нечто такое, что могло бы очернить его или еще больше унизить.
Не видя поблизости никого из слуг, Ян быстро подошел к первой кипе и принялся отделять рамы одну от другой ровно настолько, чтобы окинуть взглядом холст и тут же перейти к следующему. В первом ряду не обнаружилось ничего, кроме натюрмортов, садов и прудов — картин, которые леди показывают за чаем. Со второй кипой дела обстояли примерно так же, за исключением наброска, изображавшего щенят, уснувших на одеяле, — вероятно, этот рисунок Виола создавала для детской.