Серебро на стрелах твоих (СИ)
— Без тебя мы пройдем. Поплетешься за нами, всех погубишь, — холодно бросил он, подняв свободную руку и касаясь моего лба горячими пальцами. — Я вернусь за тобой, Иван, ты поверь мне.
Желание?! Оно было всегда со мной. Только одно. Желание-мечта: найти мою настоящую родную семью. Мысль просверкнула в готове, и тут же меня охватила тьма.
Очнулся я от другого прикосновения, нежное теплое поглаживание по щеке. Я проснулся на мягкой траве, роса промочила мою одежду. Было зябко и не по себе.
— Алёнка, — прошептали мои губы помимо моей воли.
Сон я видел странный, но такой сладкий. И аромат земляники ощущался явственно.
Никакой Алёнки поблизости, конечно, не было. Всего лишь игра сознания. Принявшая вид реальности безумная мечта о любви и счастье.
Вместо обворожительной привидевшейся мне во сне девчонки надо мной возвышался здоровенный полицейский, в новенькой форме, которая была ему маловата, очень опасно натягивалась на всех швах, норовя треснуть.
Он светил мне в глаза фонариком, бормоча что-то про сбежавших преступников и вчерашние ориентировки на них.
Я не вскочил на ноги, я взлетел и рванул подальше от полицейского на огромной скорости, не дожидаясь, пока он арестует меня.
За что?
Ну, найдет за что, если захочет.
Бежал я быстрее ветра, но свалился под ноги второму полицейскому, просто подставившему мне тяжелый сапог. Перелетев через голову после столкновения с грубой обувью служителя закона, я треснулся спиной об какую-то корягу и замер, прикидываясь мертвым и безопасным.
— Если ты думаешь, что сможешь убежать от нас, пацан, то ты крепко ошибаешься, — пропел роскошным басом, тот, что поставил мне подножку, — поселок Ягодное тщательно охраняется от бродяг, и охранники вызвали нас, заметив какую-то подозрительную личность на Земляничной поляне. Ты бродяга, пацан?
— Не… — сумел пролепетать я, когда искры после падения перестали роиться вспышками перед глазами.
— Мы отвезем тебя в участок, там и разберемся, — пропищал второй полицейский каким-то птичьим голоском.
Так бы мог пищать каждое слово сказочный Чижик-Пыжик, если бы умел говорить.
Я снова попытался удрать. На этот раз они скрутили меня вдвоем, переглянулись и застегнули на мне наручиники.
— Вы не имеете права! — взвыл я.
Они рассмеялись мне в ответ и затолкали меня в отвратительно узкий и низкий автомобильчик, кажется, прозываемый в народе козликом. За проволочной сеткой было очень мало места, воняло бензином и каким-то моющим средством, сидение было липкое, будто на него пролили бутылку лимонада. Хорошо, если так.
— Мои вещи отдайте! — заметив, что полицейские копаются в рюкзаке, взвыл я.
Рюкзак полетел мне в лицо, вызвав еще одну серию искр из глаз от боли в покореженном носе.
— Ты не будешь орать, а мы не будем тебе дела добавлять, — басом пообещал второй полицейский, подобравшись ко мне совсем близко.
— Сиди тише воды, ниже травы, тогда довезем до города и утречком отпустим на все четыре стороны, — пропищал первый, — ты нам, малолетний бродяга не нужен, только отчет испортишь.
Я закивал игрушечной ошпаренной собачкой, пытаясь сообразить, какой отчет я им испорчу. Но получив головную боль и не до чего путного не додумавшись, я свернулся сломанным калачиком, руки за спиной заныли и онемели, и уставился в замызганное окошко.
Полицейские переглянулись и, усмехнувшись, забрались на переднее сидение. Козлик подскочил, накренился, затрясся и поехал, виляя задом и запинаясь колесами об коряги и кочки, скрытые густой травой, синей в свете месяца и звезд.
Ехать нам пришлось недолго. Полицейские выбрали короткую дорогу. Наверное, их дежурство уже заканчивалось, терять драгоценное свободное время из-за меня они не собирались, вмиг домчавшись до города.
Июньский синий вечер сиял золотом огней. На старинных башенных часах пробило всего одиннадцать раз. Пешеходов было немного, но поток автомобилей, в который ловко вклинился полицейский козлик, был еще широким. Мы влетели во дворик трехэтажного отделения полиции. Двор был таким мирным. Цвели в свете ярких фонарей акации, шелестела сирень. А вот сама каталажка оказалась грязной и пропахшей хлоркой и сырой известью.
На скамейке маялась мятая и нетрезвая личность, изредка икая и охая.
Полицейские сняли с меня наручники, писклявый посоветовал подумать о будущем. Басовитый, молча, сунул мне рюкзак. И оба они подхватились и смылись так быстро, что я не успел и глазом моргнуть.
Мятая личность сверувшись кое-как, захрапела, изредка постанывая.
Я разминал затекшие нечувствительные запястья.
Потом завернул ноги узлом, подложил под голову рюкзак и пристроился более менее удобно. Уснуть не было возможности. От аромата хлорки заныли виски. В голове крутились ненужные мысли. Я не сделал ничего плохого. За что же меня судьба прикладывает мордой об стену? Тюремную между прочим стену.
«Докатился!» — возмутились тараканы в голове, пародируя интонации Максима.
Да, опекун будет в восторге. Буду надеяться, что он ничего не узнает о моей ночевке в обезьяннике.
На этой оптимистичной ноте я заснул.
Проснулся, упав со скамьи. Всё-таки эта штука была очень неудобная, узкая, щелястая. Я загнал в бок занозу. Охая и протирая глаза, пытался нащупать щепку под кожей. Нашел только шишку на голове.
Мысли меня мучили самые нерадостные, что раз я столько всего огреб за последние дни, может, начнется уже белая полоса судьбы. Пора бы уже!
— Ваня! Иванов! Поднимайся, парнишка! Пришли за тобой! — объявил неутешительную новость мордатый полицейский.
Чего уж там бога гневить, плохую новость!
Меня, помятого, взъерошенного и несчастного, вывели из камеры прямо перед мутные очи Максима.
Надутого и злобного опекуна. Взгляд его покрасневших глаз обещал мне крепкие побои.
Не на того напал, урод!
— Это не за мной, — отрезал я, смерив насмешливым взглядом Максима.
— Он говорит, что опекун твой. Ему позвонили еще вчера, потому что ориентировка на тебя пришла, — обиделся мордатый полицейский, — кто-то из вас врет! И я даже догадываюсь, кто.
— Он! — рявкнули мы дружно с Максимом, для верности ткнув друг в друга пальцами.
— Ты вот что, парнишка, иди с отцом домой по-хорошему, я и протокол составлять не буду, — наставительно проговорил полицейский.
— Угу, — съязвил я, — ненадолго посаженный таким не считается?
— Ты не умничай, пацан! — обозлился полицейский. — Старших уважать надо. Отца слушать, а не из дома бегать и полиции хамить!
— Он мне не отец. Убежал я от чужих, — продолжал нарываться я.
Чего мне хотелось? Чтобы меня заперли обратно в камеру. Лучше уж бродяги и запах хлорки, чем Максим и его кулаки.
Если честно лучше было бы что-то третье, но мне на ум ничего не приходило.
— Точно, не умничай, Ванька! — протянул ко мне лапы Максим.
Одно радовало: бить в отделении он меня не будет. Дотерпит до улицы, до первого переулка, потемнее и побезлюднее.
Я накинул рюкзак на плечи, пытаясь растянуть время.
Толкового плана у меня пока не было. И бестолкового тоже.
Сегодня мне всё еще было семнадцать лет, Максим числился моим опекуном, власть была на его стороне.
Но идти я с ним не мог. Ноги не шли в его сторону.
Я исподлобья взглянул на Максима. Какой он был гадкий! Всё в нем было омерзительно мне. Я его не боялся, меня встряхивало крупной дрожью от отвратительной мысли, что он прикоснется ко мне, пусть и своими кулаками.
— Быстрее давай! — не утерпев, рявкнул Максим. — Ну, же, урод!
Его ладони сжались в кулаки. Ему нестерпимо хотелось меня ударить, но полицейский не сводил внимательного взгляда с нас, только поэтому Максим сдерживался пока.
— Нехорошо от родного отца отказываться, не по-людски это, парень,— задумчиво произнес полицейский по инерции.
— Не отец он мне! — выдохнул я с горечью.
Ведь где-то когда-то жил мой настоящий отец, не пожелавший на меня даже взглянуть. Внутри стало больно. Если уж родители не захотели меня видеть, то какой смысл мне обижаться на чужих людей, по документам считающихся моими опекунами.