Песнь ледяной сирены (СИ)

Сольвейг мысленно застонала. Ледяной Венец послал ей одного из самых опасных своих созданий – бурана-шатуна. Убежать от него почти невозможно – как и любой ветер, он быстр, как и любой зверь, он всегда голоден. И, как и любой дух зимы, он цепко держит в своих мертвых пальцах ледяную стихию.
Тилкхе пригнулся к земле, зарычал – предупреждающе, грозно. Буран-шатун поднялся на задние лапы и взревел. Ударная волна, поднятая силой нечеловеческого голоса, сбила Сольвейг с ног. Она упала и распласталась на снегу. Тилкхе навис над ледяной сиреной, расставив лапы по обе стороны от нее.
Потоки обезумевшего ветра поднимали хлопья снега с поверхности земли и швыряли в лицо Сольвейг и морду ее снежного стража. Лишь единожды ледяные клыки тилкхе встретились со снежной шкурой бурана-шатуна – когда тот подошел к Сольвейг слишком близко. Дух зимы ответил новым шквалом ветра и поспешно ретировался. Больше подобной ошибки он не совершал.
Бурану-шатуну быстро наскучила эта игра, и он выдумал другую. Взревел снова, и невинные снежинки в воздухе сложились во внушительных размеров ком. Дух зимы послал его в сторону Сольвейг новой ударной волной, порожденной его ревом и ледяным дыханием. За одним таким болезненным «снежком» с вкраплениями острых льдинок последовал другой, за ним – еще и еще.
Тилкхе закрывал тело Сольвейг своим, спасая ее от болезненных ударов шатуна-бурана. Она тяжело дышала, закрывая лицо руками. Изредка всхлипывала – от жалости к стражу, что служил ее живым щитом, и от собственного бессилия. Напрягла горло и, собрав все силы воедино, попыталась крикнуть. Наружу вырвался лишь едва слышный хрип, а горло мучительно засаднило.
Странной связью ледяной сирены и ее снежного стража Сольвейг чувствовала: сила тилкхе иссякает. Он будет защищать ее столько, сколько сможет, а потом растает как снег на пороге прогретого саламандрами дома. Летты с ее чарующей Песней тоже нет рядом. Вот бы в частоколе деревьев мелькнули два огненных крыла… Но, кроме тилкхе, ей некому было помочь.
Они пришли из ниоткуда. Три красивые девушки, чью красоту не портила даже прозрачность их тел и лиц. Узкие плечи их были скрыты под снежными шубками. Не мех снежных лисиц, а тщательно подогнанные друг к другу снежинки, переливающиеся в солнечных лучах как искрящееся конфетти. Похожие друг на друга, словно сестры, они приближались. Лица напряженные; у одной вместо глаз – узкие щелочки, у другой, будто в подражание, прямой узкой линией стал рот.
Сольвейг сжалась в тугой комок. Очередные духи зимы, что пришли по ее душу. Пришли, чтобы забрать крупицу ее драгоценного тепла. Буран-шатун, встав на задние лапы, заворчал. То ли радовался, что пришла подмога, то ли негодовал, что его жертву у него могут отобрать.
– Оставь несчастную девочку в покое! – крикнула одна из сестер.
Сольвейг вытаращила глаза. Буран заревел пуще прежнего и бросил в духов зимы ком снега, ощетинившийся льдом. Те, однако, в долгу не остались. Вокруг них закружились вихри – настоящий снежный водоворот. Кружились вокруг бурана, ослепляя, пока тот взрывной волной крушил ели.
Сестры-ветра тоже держали стихию на коротком поводке.
«Это мираж. Не может быть иначе».
Духи не помогают людям и ледяным сиренам. Да и как так вышло, что они явились именно сейчас, когда Сольвейг была так необходима чья-то помощь? Знали ли сестры, что та ей нужна? Что если, вездесущие, за ней наблюдали?
Сейчас, правда, не до поиска ответов: вокруг Сольвейг бушевал свирепый шторм. Волны снега яростно бились о торчащие из белоснежного моря стволы, по крепости не уступающие камню. Шквальный ветер проносился сквозь ели, срывая с них хвою. Сольвейг закрыла руками уши и лежала так, пока шторм не стих.
Льдистые глаза бурана-шатуна потухли. Он рухнул, как подкошенный, и распадаться на снежинки не спешил. Так и остался огромным сугробом, занесенным снегом курганом.
Сольвейг неуклюже поднялась, бросилась к тилкхе, который подозрительно нюхал поверженного бурана-шатуна. Ладони ее мазнули по боку снежного стража, на них осталась призрачная, светящаяся кровь. Он еле дышал, вывалив набок язык.
 
«Уходи, – мысленно попросила она. Знала, что слова тилкхе не нужны. Он поймет ее и без них. – Уходи. Набирайся сил».
Тилкхе протяжно, протестующе завыл. Сольвейг обняла его за снежную шею, беззвучно плача. «Пожалуйста. Мне тоже больно. Но я не хочу потерять тебя навсегда».
Снежный страж понимающе лизнул ее щеку. И… развоплотился. Стал ворохом снежинок, что опадали на окропленный призрачной кровью наст. Сольвейг обессилено опустилась на землю. Едва она успела обрести друга, как снова осталась одна.
Духи зимы наблюдали за разыгравшейся сценой с неприкрытым любопытством.
«Кто вы?» – устало вывела Сольвейг на снегу.
– Значит, наши братья-ветра не врут, – с сочувствием протянула одна. – Ледяная сирена без голоса… какая жалость.
– Мы – сестры-метелицы, свита самой Белой Невесты, – гордо отозвалась другая.
«Что…» – нетвердой рукой написала она на снегу, собираясь спросить: «Что вы сделали?»
– Поймали сердце бури, – пожала скрытыми шубкой плечами одна из сестер.
– И уничтожили его, – бесстрастно добавила другая.
«Но разве он не…»
Ей снова не дали «договорить».
– Наш брат, да. Дикий брат. Паршивая отца, отбившаяся от стада.
– Фу, как грубо, – надула губки младшая из сестер. Во всяком случае, Сольвейг показалось, что среди метелиц она была самой молодой.
– Правдиво, – отрезала другая.
Будто посчитав тему родства духов и их странных взаимоотношений исчерпанной, все трое вперили в Сольвейг изучающий льдистый взгляд.
Ей оставалось лишь поражаться тому, насколько они походили на людей. Многим ветрам оказалось не под силу не только выучить язык людей и научиться на нем говорить, но и просто обрести голос. Рычали, словно звери, бураны-шатуны, издавали невнятный шум вихри-гончие. Вьюги выли странными голосами, и, как рассказывала мама, которая и передала Сольвейг весь кладезь информации о мире ледяных созданий, знание человеческой речи плакальщицы высосали из людей через их слезы. Но они все-таки ветра, и как бы старательно они ни пытались подражать своим жертвам, спутать их с людьми невозможно.
Но сестры-метелицы… Они говорили связно, бегло, умело складывая слова в предложения. Их плавная речь, не отличимая от человеческой, журчала словно ручей. Как же так вышло? Одарил ли Хозяин Зимы метелиц магией, которой не обладали другие духи-ветра, выражая свою благосклонность? Или они умело – лучше, чем это делали вьюги – крали силу и знание у самого человека?
Но на снегу Сольвейг написала совсем другое.
«Почему вы меня спасли?»
– Ты нам пригодишься, – без обиняков заявила сестра-метелица.
– Ледяная сирена, да еще и умелая швея... Да, определенно пригодишься.
«Зачем?»
Странно, а может, и вполне закономерно, но диалог Сольвейг с духами зимы состоял пока из одних только вопросов.
– Чтобы соткать для Белой Невесты и ее свиты лучшие наряды. Те, которых мы… она заслуживает.
– Наши швеи едва справляются со своей работой. И утомляют нас, бесконечно жалуясь на холод.
– Но ты – ледяная сирена. Ты не будешь досаждать нам постоянным нытьем.
– К тому же, ты нема…
– Как грубо, – снова осудила сестру младшая метелица.
– Скоро состоится роскошный бал, для которого нам понадобится очень много снежных платьев. Наш господин и отец желает, чтобы все было сделано как того требуют традиции, и никто не будет слушать наших объяснений, если что-то пойдет не так.
«Господин и отец? Хозяин… Зимы?» – мысленно ахнула Сольвейг.
Сестры-метелицы покивали, соглашаясь с разговорчивой средней сестрой.
– Тебе нужно будет сшить дюжину снежных платьев. Если справишься – можешь просить любую награду.
Старшая метелица зачерпнула пригоршню снега и протянула руку Сольвейг. На раскрытой ладони ослепительно сверкали бриллианты.
– А еще можем построить тебе целый замок изо льда, – предложила одна.