Человек в стене

Градусник пискнул, и Ванья посмотрела на его маленький экранчик.
— Сегодня ты останешься дома, — сказала она. — Сейчас я приготовлю девочкам завтрак, а потом пойду на работу, но вернусь домой пораньше, чтобы проверить, как ты тут. — Она слегка наклонила голову. — Принести тебе сквоша с тостами?
Альва покачала головой.
— Ладно, но я все равно что-нибудь приготовлю и принесу тебе, чтобы ты могла потом поесть, если силы будут.
Альва откинулась на подушки.
— Мам, — позвала она.
— Да?
Альва несколько секунд помолчала.
— Э-э… можешь мне зубы показать?
Ванья скептически посмотрела на нее, но все же наклонилась, чтобы Альве было удобнее смотреть ей в рот.
— О’кей, — сказала Альва и повернулась лицом к стене.
— Ладно, — проговорила Ванья. Она натянула одеяло Альве на плечи и тихо закрыла за собой дверь комнаты.
День все тянулся, и Альва лежала в постели, читая книги, которые взяла в библиотеке. Но сон все равно не шел из головы, и перед внутренним взором слишком часто возникала одна и та же картина: папа с пустыми руками, сливовое дерево, газончик и когти, растущие из ее собственных пальцев.
Альва отчетливо помнила папино лицо, но знала, что пройдет еще много времени, прежде чем она снова сможет его увидеть. Это лицо было добрым, но выглядело сейчас гораздо старше, чем пару лет назад. Под отцовскими глазами, обведенными темно-фиолетовыми кругами, появились мешки. Сами глаза были яркими, голубыми, почти как льдинки, а зрачки — маленькими и пытливыми.
Девочка встала из постели, чтобы принести с кухни телефон. Голова у нее закружилось, и она присела на кухонный стул, укутав колени поддернутой ночной рубашкой.
Когда она набирала папин номер, то слышала в ответ только гудки, и все, поэтому вернулась в постель. Потом она попыталась съесть сэндвичи, которые приготовила ей мама, но в горле саднило, как от наждачной бумаги, и никакого аппетита из-за температуры не было. Она опустила голову на подушку и уплыла обратно в сны.
Стемнело раньше, чем обычно, может быть, потому, что город укрыли дождевые тучи. Альва включила прикроватную лампу и снова стала читать, а в квартире вокруг нее тем временем становилось все темнее и темнее.
Когда на улице совершенно стемнело и стало слышно, как на оконный карниз мягко падают дождевые капли, хлопнула входная дверь. Зазвенел колокольчик, и Альва услышала, как кто-то снимает в прихожей обувь, вешает пальто и, приближаясь к ней, тяжело ступает по паркету.
Ванья наполовину приоткрыла дверь в комнату. Выждала несколько секунд, потом распахнула дверь до упора и вошла.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она и снова положила руку на Альвин лоб. Альва отшатнулась, и мамина рука упала ей на колено. Тревожно улыбнувшись, Ванья расстегнула верхнюю пуговку своей блузки с высоким воротником.
— Нормально тут сама справлялась? — спросила она.
Альва села, прислонившись к подушке.
— Не думала, пока была одна, о том, что случилось наверху? — продолжила мама.
— Нет, не думала.
— Рада это слышать, мне бы на твоем месте точно ничего другого в голову не шло. Хотя ты ведь знаешь, что дома ты в безопасности, да? Пока ты здесь, ничего плохого случиться не может.
Ванья казалась какой-то чужой, прямо-таки незнакомкой. Вот именно незнакомкой. Альва решила, что это лучшее слово, которое только можно подобрать, Ванья была словно незнакомка, которую Альва никогда не встречала прежде. Она никак не могла избавиться от навязчивого видения — зубастой пасти Ваньи из сна.
Ванья направилась было к двери, но передумала, вернулась и присела на кровать.
— Альва, — сказала она, поправляя простыни, — почему ты так на меня смотришь?
Девочка выпятила нижнюю губу и плотно закрыла рот. Потом сказала:
— Я хочу поговорить с папой.
Ванья вздохнула и провела рукой по шее. Она ужасно сильно прижимала пальцы к коже, и Альва подумала, что ей, наверное, больно.
— Я знаю, — сказала Ванья. Она попыталась взять Альву за руку, но девочка выдернула ее. — Думаю, лучше всего дать папе время побыть одному, чтобы он мог прийти в себя и поправиться.
 
Альва сложила руки на груди. Ей вдруг стало очень холодно. Она посмотрела на окно, но оно было закрыто. Может быть, до сих пор открыта входная дверь?
— Папа не болеет, — сказала Альва. Ванья улыбнулась ей:
— Ну, в каком-то смысле он болен. Не так, как ты заболела сегодня, но он определенно больной человек.
Теперь Ванья смотрела в пол.
— Вот как я хочу к этому относиться, Альва. Папа сейчас сам не свой.
Лицо Альвы горело, несмотря на холод, который она ощущала. Она знала, что щеки у нее сейчас наверняка красные, того самого цвета, какого всегда бывают после физкультуры или после того, как ей приходится отвечать у доски.
— Ну, если он болен, значит, это ты сделала его больным, — сказала она. И немедленно пожалела об этом, но знала, что уже слишком поздно и забрать свои слова назад нельзя.
Ванья вздрогнула и закинула ногу на ногу. Заправила за ухо прядку волос, но та снова упала на лицо.
— Мне жаль, что ты это так воспринимаешь, — сказала она.
Альва покраснела еще сильнее, но она знала, что права. Это мама виновата во всем, что произошло.
— Ты умная девочка, Альва. Ты уже так много прочла, но все равно ты еще довольно-таки маленькая.
Ванья подняла глаза от пола, и Альва увидела нечто новое в выражении маминого лица.
— Со временем ты поймешь, — сказала Ванья. — Пока ты слишком мала, чтобы понять, и не знаешь всего, что нужно знать.
Веки Ваньи трепетали. Ее голос был хриплым. Она поднялась и пошла прочь из комнаты. В дверях она снова повернулась к Альве:
— Ты поймешь, когда узнаешь, что в действительности произошло той ночью.
* * *
Хенри поставил портфель и стал разглядывать здание, стоя на противоположной стороне улицы. День был холодным, свежим. На тротуаре лежали бурые, порядком истоптанные листья, и, когда солнце скрывалось за облаками, Хенри познабливало.
Он посчитал окна, выходящие непосредственно на улицу Тегнергатан. Их оказалось сорок два, на всех этажах и в мансарде, где находились чуланы. Он хотел посмотреть, нельзя ли приспособить под квартиры и мансарду.
Облака расступились, и фасад дома снова залило солнце. Прекрасная постройка, но насчет спроса на нее Хенри оказался прав. Никакого покупательского ажиотажа вокруг этого объекта не наблюдалось, что дало ему возможность приобрести дом по каталожной цене. Хорошая сделка, подумалось ему, и он не смог сдержать улыбку, когда поднял взгляд на открытое окно четвертого этажа. Пройдет время, и убийство станет делом давно минувших дней, и он сумеет продать дом гораздо дороже в сравнении с тем, что заплатил за него.
Для большинства людей покупка недвижимости означает стопроцентный выигрыш, но прежде Хенри терпел убытки и из-за неудачного для его бизнеса времени, и из-за собственных неправильных решений. Ему пришлось признать, что для по-настоящему хорошего дельца он чрезмерно доверчив. Обычно до него только задним числом доходило, что его обвели вокруг пальца, но что это за общество такое, если в нем нельзя полагаться на старые добрые рукопожатия?
Маргарета всегда раздражалась, когда он был слишком уж честен в своих сделках, и именно она заведовала семейным кошельком. Хенри был гораздо мягче жены, решительной и прямолинейной. Он никогда не протестовал, если кто-то просил его разрешения повременить с квартплатой, но потом проситель обычно исчезал, не оставив никакого способа с ним связаться. Иногда, прислушиваясь к советам друзей и знакомых, Хенри с большим опозданием понимал, что они воспользовались его доверчивостью. Он был не из тех парней, что готовы убить, лишь бы остаться в прибыли.
 
Хотя на этот раз, конечно, дела обстояли иначе. На этот раз он затеял все ради своих дочерей. Думая об этом, он не мог решить, что для него важнее: выгода от сделки или возможность совершить нечто такое, что заставит дочерей им восхищаться.