Дьявольские шутки

Рагиро не любил Проклятые — иронично, что люди называли их именно так — острова. Непонятно откуда взявшиеся на этом клочке земли вороны, вроде как не любившие морскую воду, вечно галдели на разные голоса и следили за каждым шагом рабов своих желаний горящими красными глазами. Песок был похож на пепел, хотя ни один горный пик не являлся вулканом. Помосты блестели от воды и должны были прогнить сотни лет назад, но вместо этого гнили не они, а каждый, кто хоть раз ступил на чёртову землю.
Этот пейзаж мог поменяться по щелчку пальцев. Окутывающий тяжелый дым мог рассеяться и остаться в виде чёрной росы на внезапно выросшей траве, скрыться в зеленых кронах деревьев, устремиться ввысь, в сиренево-голубое, отчего-то пустое и мёртвое небо. Даже волны океана могли исчезнуть, даже земля под ногами, даже сам пират — и не заметить, как это произошло.
Весь этот мир существовал только благодаря своему демиургу. Бермуда заменял здесь и Бога, и Дьявола. Его влияние простиралось слишком глубоко для обычного смертного. Он был самим сердцем этих островов. Люди не знали об этом, как не знали о том, что когда-то он тоже был человеком, а сейчас превратился в живую легенду, очерненную естеством Морского Дьявола. Он стал самой сутью проклятых островов. Самим проклятием, от которого нельзя было скрыться. Ведь можно сбежать от жизни, но не от смерти, наступающей на пятки.
Его имя вселяло намного больше ужаса, чем имя Призрака, ведь даже Призрак должен был преклонить колени перед Дьяволом.
Безмолвные тени Маледиктов делали свое дело машинально, подвязывая швартовы к кнехтам и спуская трапп. Пленных выводили тоже Маледикты, чем вызывали у несчастных ещё больший ужас, нежели команда самого Рагиро, которая недолюбливала острова не меньше. Никто не спешил прерывать молчание — это место располагало к разговорам так же, как кладбище.
Рагиро собирался справиться со всеми формальностями как можно быстрее, вырваться из когтистых лап островов и поскорее скрыться в спасительных водах. Однако его планам не суждено было сбыться. Последняя пойманная душа, ещё находясь в границах своего тела, скрылась в недрах скал, когда один из Маледиктов прикоснулся к его предплечью и кивком головы указал в направлении подземелий — места, особенно вызывающие дрожь из-за детских воспоминаний.
— Господин Бермуда? — одними губами спросил Рагиро, уже привыкший общаться с теми, чьи остекленевшие глаза на обезображенных лицах вроде бы ничего не должны видеть. Маледикт кивнул.
— Палачи скоро вернутся? — задал второй вопрос Рагиро. Маледикт помотал головой.
Единственное, что сегодня обрадовало Рагиро. Он усмехнулся и, закутавшись в свой плащ, побрел по темному помосту, извилистой лестницей ведущему через скалы прямо в основные владения Бермуды.
Рагиро слышал, что главная обитель для всех людей разная. Для кого-то это халупа из плохо сложенных червивых досок, для других — роскошный замок в лучших традициях готики Франции, для третьих это и вовсе склеп на дне темнеющего озера. Порождение ли это самых худших кошмаров или потаенных желаний, Рагиро не знал. Его местом всегда были и есть темные длинные подземные коридоры, не освещаемые даже факелами.
Однако в этот раз кое-что все же изменилось. Рагиро не покидало ощущение, что кто-то упорно вскрывал его голову, считывая каждую проскользнувшую в ней мысль, и все его скрытые надежды, мечты, недосказанные слова — все это стало тем, что он видел сейчас перед собой. Неуютные темные стены теперь покрывал цветистый ковер из свисающих гроздьев амаранта, тут же примыкающих к низкорослым кустам белых шипастых роз. Чувствовался нежный запах лаванды, но самих цветов видно не было.
Рагиро немного нервно огляделся: раньше здесь не росли цветы, потому что Бермуда не переносил любые проявления излишней красоты, и тем не менее запах лаванды непривычно витал в воздухе, а амаранты, так поистине прекрасно сочетающиеся с белыми розами, будто бы предвещали беду.
— Ты знаешь, что означают на языке цветов амаранты? — раздался холодный, непреклонный голос хозяина островов.
 
Рагиро не двигался, но и он, и Бермуда прекрасно знали, что Рагиро насторожено ждал полного появления демиурга. Ждал, когда тот скажет истинную причину, по которой вызвал его сюда. Он не ответил: лишь неотрывно смотрел на свисающие лиловые цветы, на периферии сознания слыша приглушенный смех Бермуды.
— Они означают, — тем временем продолжал Бермуда, довольный тем, что вновь заставлял сердце Рагиро бешено биться, а его самого ломаться в беспомощных попытках привыкнуть к смертоносному холоду подземелий. — Неумирающую любовь и безнадежность. Понимаешь, на что я намекаю?
Рагиро понимал. Слишком хорошо понимал, чтобы по-прежнему держаться напускного спокойствия, но показывать собственные эмоции при Бермуде означало похоронить себя заживо. Он не мог этого допустить, не мог дальше продолжать доставлять Бермуде радость.
— Нет, — жестко отрезал Рагиро, желая как можно скорее закончить этот разговор. — Не понимаю.
Он давно привык играть в кошки-мышки. Разница была лишь в том, что на суше — будь то в Сент-Люси или здесь, на островах Маледиктус — он был мышью, беспомощной, беззащитной, загнанной в угол. А в море он был котом, грациозным, сильным, свободным. В море ему не было равных. Кроме Бермуды.
— Не понимаешь? — Бермуда усмехнулся. Рагиро услышал это, но по-прежнему не видел его, только чувствуя, как чьи-то невидимые руки с силой сжали ему горло. — Если ты и впрямь не понимаешь меня, то я пожалею, что тогда забрал тебя, и отдам на растерзание Палачам. Если же лишь делаешь вид, то ты безнадежный дурак, Рагиро, и мне искренне тебя жаль.
— Не лучше и мнить себя всезнающим, — процедил Рагиро как можно тише, не в силах сдержать в себе отчаянный бунт. Уже намного громче, когда невидимые руки отпустили его, он добавил: — Я действительно не имею ни малейшего понятия. Я никого не люблю. А положение мое безнадежно последние тринадцать лет и останется таким ещё ближайшие семь.
И Бермуда появился, облаченный в чёрный плащ. Лицо его скрывала белая маска, и за все эти тринадцать лет Рагиро ни разу не видел его без нее. От этого страх перед Бермудой был в разы сильнее.
Бермуда рассмеялся: он был охотником, Рагиро — жертвой. Охотник знал, в какой момент должна была умереть Жертва.
— Какая ирония, — откликнулся властитель морей, потом немного помолчал и продолжил так же насмешливо. — А белые розы? Знаешь, у белых роз множество значений. Например, вечная любовь. Или тоска. Молчание. Смирение. Скрытность. Ты до сих пор не понимаешь, к чему я клоню?
— А что означает лаванда? — резко перебил его Рагиро, будучи уже не в состоянии слушать всю эту глупость о цветах. Конечно, Бермуда все знал. Конечно, Бермуда хотел предупредить. Конечно, Бермуда не просто угрожал — он давал знак, что более не потерпит таких вольностей.
— Вечную память, — Бермуда словно глубоко вдохнул навязчивый аромат, и только на выдохе продолжил. — И бесплотные мечты о встрече.
— Так вот оно что. Как я раньше не подумал, — сквозь плотно сжатые зубы прошипел Рагиро. Больше всего на свете ему сейчас хотелось ударить Бермуду по лицу, а потом воткнуть в его сердце меч или выстрелить из револьвера, но он стоял, смотря в темные прорези для глаз, и такой контакт доводил до состояния молчаливой истерики.
— Я предупредил тебя. — Холодно отозвался Бермуда, срывая одну белую розу. Цветок сразу же увял, стал черным и отвратительно мерзким, мёртвым.
Рагиро пробрала мелкая дрожь.
Бермуда был очень зол. Только что роскошные заросли амаранта теперь свисали безжизненными плетями, засохшими и застывшими как в последней судороге; розы почернели и осыпались, выступая теперь только острыми шипами, за которые цеплялся плащ Рагиро. В воздухе витал кисловатый запах перегноя. Былая красота испарилась, исчезла, словно ее и не было вовсе. Была уничтожена, растоптана жестокой прихотью Бермуды.
Рагиро, держа спину излишне прямо, а подбородок даже по-дерзки вверх, всем видом кричал: я тебя не боюсь. Но опасался, недолюбливал, терпел, глотая недовольство. Он был рабом, подвластным своему господину. Пусть и с относительной свободой. В месте, где в подчинении Бермуды находился каждый камушек, каждая пылинка, нужно было знать свое место.