1000 не одна ложь

— Неужели ничего нельзя сделать? — я сдавил ее морщинистые руки, а она отрицательно покачала головой.

— Смерть уже здесь, и она держит его душу своими руками. Я лишь смогла вырвать у нее недолгую отсрочку. Я за этим и приехала… ты должен знать… должен услышать, что он скажет. Поторопись.

Прощания бывают разными, но самое мучительное прощание — это когда отпускаешь близкого человека туда, откуда не возвращаются. Отпускаешь, понимая, что уже никогда не увидишь, не услышишь и не ощутишь присутствие рядом. Я никогда раньше не думал, что уход отца причинит мне такие страдания, с которыми сравнится лишь смерть моей матери.

Как же немощно выглядел этот великий человек, этот сильнейший правитель, перед которым дрожала каждая былинка от ужаса. Отец приоткрыл глаза и тянул ко мне руку, которую я легонько сжал обеими руками, опустившись на колени у его постели.

— Жив, мой сын. Я знал, что жив. Они говорили… а я знал. Всегда знал.

В груди стало невыносимо жечь, и я судорожно сжал челюсти.

— Мне осталось совсем недолго. Старая ведьма и не скрывает этого, за что я ей благодарен, ненавижу ложь, — он закашлялся, и я переждал приступ, промокнул платком кровь с его губ, — прежде чем я уйду, ты должен кое-что узнать и принять… принять решение. — отвел взгляд и посмотрел в потолок так, будто там его и не было, будто узрел сквозь него облака или бескрайний космос. — Видит Аллах, я любил тебя больше других сыновей. Пусть это было несправедливо… пусть я ругал и клял себя за это, но любил больше… как и твою мать. Не уберег. Отобрали ее у меня. Я ей задолжал много невыполненных обещаний. Любил ее… любил, как ты свою русскую. Вопреки законам, обычаям, вопреки всему. Так же смотрел голодным зверем и выл, когда отвергала меня и гнала прочь.

Отец впервые был со мной настолько откровенным. Впервые говорил со мной о маме. И я с горечью осознал, что это действительно конец, что иначе я бы никогда этого не услышал. Кадир скуп на эмоции. Даже сейчас он говорит отрешенно, глядя куда-то далеко…

— Она недавно пришла ко мне. Ожила из статуи у фонтана и протянула ко мне свои руки. Звала меня, манила своей дивной улыбкой. А я не мог уйти… не мог. Хотел, и словно гири на ногах повисли. Весом в тонну. Наверное, потому что должен был тебе сказать… слишком много лжи в этом мире. Так много, что правда будет тебе моим подарком. Правда и возможность выбора.

Повернулся ко мне и нашел мое лицо затуманенным взглядом.

— Джамаль сын твоей русской…

Я судорожно втянул воздух, задыхаясь и впиваясь в постель скрюченными пальцами.

— Я приказал старой ведьме отдать его мне. Приказал под страхом смерти не разглашать тайну. У твоей… твоей русской осталась дочь. Она скрасила ее горе. И я знал, что Зарема наврала… она не была беременна. Но это был мой шанс возвысить тебя до себя и законно отдать тебе свой трон. Провозгласить наследником своего внука. Законнорожденного внука. А не сына русской девки, на которой ты так и не женился. Зарема… Зарема выдавала себя своим поведением… ходили слухи, что она плохая мать. А я… я не мог позволить, чтобы кто-то заподозрил, что Джамаль не ее сын. Когда ты вернулся, она пришла ко мне. Ставить свои условия и требовать надавить на тебя. Я не люблю, когда мне ставят условия… Ее не стало. Да простит меня Аллах. Хотя я не жалею о ее смерти… завистливая ведьма отправила на тот свет немало девушек, согревавших твою постель.

Он засмеялся, а я, тяжело дыша, так и держал одной рукой его руку, а второй впился в постель, ломая суставы и стараясь не заорать диким зверем.

— Ты должен знать об этом и принять решение. Если оставишь все в тайне, унаследуешь половину моего состояния, трон. Твой сын будет после тебя шейхом. Его ждет великолепное будущее… моего внука… Но решать будешь ты.

Я лишь дал вам обоим шанс, которого без меня у вас бы никогда не появилось… Я исправил свою ошибку.

Тяжело дыша, протянул руку к стакану с водой, и я, приподняв его голову, помог сделать глоток, а потом осторожно уложил на подушки дрожащими руками, и он устало прикрыл глаза.

— Фатиму… жену мою не трогай. Она много всего пережила и вытерпела. Сошли ее куда-то, но жизнь не отнимай. Тайну она хранит одну… грязную тайну и молчала о ней всю жизнь. Связь у меня была с сестрой ее — Наджией. Вдовой Башара, отца Рамиля. Сына родила от меня… и умерла при родах. Рифатом назвали. Во дворце жил. Своим я его не признал.

Снова веки приподнял и на меня посмотрел.

— Брат он тебе… шакал, мразь, но брат. Сам решай, как поступишь. Я ему земли дал, деньги, к тебе приблизил… Только не смолчала, видать, Фатима. С его помощью тебя убрать захотела. А что может быть сильнее зависти и горечи от несправедливости? Теперь ты… ты будешь казнить и миловать.

Его снова скрутил приступ кашля такой силы, что казалось он исторгнет свои внутренности, брызгаясь кровью и задыхаясь. Я промокал его губы, лоб, сжимал руки, хаотично дергающиеся и хватающие воздух. Пока он не затих и не закрыл глаза. Больше он на меня не смотрел… долго молчал, а потом едва слышно прошептал:

— Дааа, моя Любушка… я сдержал свое слово. Я сделал твоего сына шейхом… Что ты смотришь на меня так тоскливо? Протяни ко мне руки. Пришло мое время.





ГЛАВА 27




Я пришел в подвал спустя сутки после похорон отца. Когда-то, когда погибла моя мать, я считал, что остался совсем один, как брошенный на улице щенок, которого неласковый хозяин иногда треплет по холке, кидает кусок мяса с барского стола, но никогда не впустит в дом и за этот самый стол, так как уличный, непородистый зверь недостоин… Но разве это отменяет фанатичную и преданную любовь к этому самому хозяину, если кроме него больше никого и ничего не осталось?

Я любил отца именно так. Как верный и преданный непородистый пес, готовый отдать свою жизнь за ласку и доброе слово. Он был для меня примером величия, примером во всем. Я его боготворил. Единственное, что не мог ему… нет, не простить, а забыть — это смерть моей мамы и братьев. При всем своем могуществе он не смог их защитить, и когда приходит это осознание, появляется закономерный страх. Отцу подвластно далеко не все. И он не Аллах и не сын Аллаха, как я считал в детстве, отрицая все учения, которые вдалбливал мне в голову Исса, мой учитель Корана.

А сейчас… сейчас не стало моего "хозяина", не стало того, кто направлял меня, кто учил меня жить и сделал меня таким, какой я есть. Простил ли я ему ложь? Я не в праве осуждать поступки моего отца, и я понимаю, зачем и почему он так поступил. В нашем мире нет сантиментов, нет места жалости, любви и даже скорби. Есть решения и их последствия, которые могут уйти своей разрастающейся паутиной далеко в будущее. Я много думал об этих решениях… думал о том, кто я есть на самом деле и чего хочу от этой жизни, чего добился и добьюсь в будущем.

И сейчас, приняв свое собственное решение, я спускался туда, где ожидали моего приговора четыре предателя, четыре твари. Одна из которых даже не смогла меня разочаровать, как двое других и последний, чье коварство и подлость нанесли мне глубокую рану, которая будет сочиться кровью, пока я не сдохну.

К ней я даже не зашел. С ней мне говорить не о чем. Ее участь была решена еще в моей спальне, и она прекрасно знала, что именно ее ждет. И видеть ее лживое раболепие, слышать ее стоны и мольбы, я не испытывал ни малейшего желания. Для меня она уже была мертва. Как и шакал Шамаль, который отличался от лицемерной суки только наличием яиц.

Я отпер дверь одного из отсеков и прикрыл ее за собой, глядя на своего бывшего друга, висящего под потолком. Такого же голого, как и висящий рядом с ним Рамиль. Два человека, клявшихся мне в верности, жравших с моей руки и стоявших у меня за спиной с ножами в руках.

Оба выглядели неважно. Да это и не удивительно. Их не кормили и не давали воды уже больше суток. В помещении воняло потом и мочой.

Я смотрел на них обоих. Один не интересовал меня совершенно. Я его приговорил так же, как и Фатиму с Шамалем. Не собираясь дать даже слово сказать в свое оправдание. Мне они не интересны. Рамиль, в отличии от Рифата, громко замычал и задергался на цепи. Трусливая псина. Всегда был гиеной и дрожал за свою шкуру… а вот второй, во втором текла и моя кровь. Кровь нашего отца. Нет, я не думал о том — казнить его или помиловать. Он уже сам подписал себе приговор. Мне оставалось лишь привести его в исполнение.

Я вытащил нож и поиграл им на тусклом свету подвала. Видя, как расширились глаза Рамиля. Усмехнулся. Он даже не представляет, какая часть его тела с этим ножом познакомится.

Подошел к Рифату и выдернул кляп из его пересохшего рта. Посмотрел на обработанную в боку рану, которая выглядела неважно и начала воспаляться. Я приказал оказать только первую помощь, оставив его в живых.

— Ну вот и пришло наше время поговорить. Как раньше. Помнишь? У костра с кальяном и чашкой крепкого кофе.


Толкнул его, и тело качнулось на цепи.

— Зачем долго говорить. Ты ведь пришел меня убить — убивай.

Я усмехнулся.

— Как все просто, да? Ты бы этого хотел, не так ли, единокровный брат? Умереть быстро и безболезненно?

Вскинул на меня взгляд черных глаз, теперь так похожих мне на отцовские.

— Да, я многое знаю. Отец перед смертью рассказал мне… я только одно хочу понять, Рифат, в какой момент все изменилось? В какой момент ты решил меня предать? В какой момент из преданного и верного друга ты превратился в вонючего и презренного шакала? Когда ты стал мразью или был ею всегда, и я настолько ослеп, что не замечал этого?

Он молчал… а я обходил его кругами и чувствовал, как боль возвращается. Боль от осознания, что вот этот человек был со мной рядом с детства, и я… я искренне любил его.

— Отвечай. Будь честен хотя бы перед смертью. Очистись от лжи. Да и к чему она теперь? — остановился напротив него. — Клянусь, что, если ты скажешь мне все как есть, я дам тебе возможность умереть достойно и быстро. Когда ты решил предать меня, Рифат? Когда узнал чей ты сын?

Он некоторое время еще молчал, и я уже думал, что не заговорит, когда вдруг раздался его надтреснутый голос.

— Нет. Позже. Когда понял, что ты жив… и ты вернешься обратно с почестями, победой и отнимешь у меня мое положение, которое я получил бы после твоей смерти, мое место возле отца и мою женщину.

Ярость вихрем взвилась внутри. Взвилась едчайшей ненавистью. И сожгла даже капли жалости.

— Мою женщину, Рифат. Мою. Ты хотел присвоить ее себе, но она никогда не была твоей и никогда бы не стала.

— Стала бы… рано или поздно. Я бы добился. Если бы ты действительно сдох.

Он выплюнул мне эти слова в лицо, а я даже не вздрогнул.

— И когда ты понял, что я жив, ты решил предать нас всех?

— Там… в пещере я нашел фрагменты твоего тела и… цепочку. Я решил, что это ты. Видит, Аллах, я оплакивал тебя и скорбел так, как не скорбел бы даже по Рамилю. Ты всегда был для меня настоящим братом… хоть и не знал, что мы с тобой одной крови и я такой же бастард.

Он прикрыл глаза, а я смотрел на его бледное и осунувшееся лицо и не ощущал ничего, кроме дикого разочарования… и от понимания, что иногда один миг может сделать из друга кровного врага. И сейчас я узнаю, в какой момент этот миг настал. Рифат закашлялся судорожно, облизывая сухие губы, и я инстинктивно достал флягу и, приблизившись к нему, дал сделать несколько глотков.

— Продолжай.

— Я мог спасти тебя. Отбить у отряда, который вез пленных к Асаду… Я и собирался это сделать. Поехал к Кадиру рассказать, что ты жив, взять в подмогу его людей. Я тогда поднялся к нему в покои и… и услышал его разговор с Ибрагимом… обо мне. Он сказал, что я никто и навсегда останусь никем для него, и моя мать-шлюха никогда не получит статуса его любовницы даже посмертно. Он не признает меня и не приблизит к себе. Все, что я получу, это твой отряд и твои полномочия. Большего сын шармуты, которая раздвигала ноги еще будучи замужем, не достоин. Он сказал так о моей матери. О святой женщине, которую сам же и совратил.

Поднял на меня налитые кровью глаза.

— Это твой отец предатель, а не я. Он разбудил мою ненависть к нему и к тебе. Ненависть и жажду мести. Жажду отнять все, что полагалось мне, и я не получил. Я старше тебя и твоих братьев от русской. Я такой же бастард. И я имею больше прав, чем кто-то из вас.

Я вздрогнул и ощутил, как тот самый нож, что он вогнал мне в спину, только что прокрутился еще раз у меня в сердце.

— Мне сообщил осведомитель, и я перерезал ему горло. Я был уверен, что ублюдок казнил тебя, как и остальных пленных. Не видел смысла, зачем ему оставлять тебя в живых, и просчитался.

Мне уже было неинтересно. Этого стало достаточно. Дальше он мог не рассказывать.

— Все, хватит.

— Хватит? — зарычал он. — Хватит? А ты? Ты бы не поступил точно так же? Если бы с тобой вот так? Если бы тебя назвали третьесортным, а твою мать шлюхой?

— Разве это я назвал тебя третьесортным? Я назвал твою мать шлюхой? Ты пришел ко мне и рассказал, что я твой брат? Ты ведь знал об этом давно. Ты был со мной честен? Нет, ты был шакалом. Просто твой шакал-предатель в твоем сердце ждал своего часа, чтобы напасть со спины.

— А ты? Ты не шакал-предатель? Когда ты вернулся, первым делом ты схватил меня и посадил в клетку, как пса.

— Тебе воздалось за твое предательство еще раньше, чем я о нем узнал.

— Нет. Не уходи от ответа. Ты не знал о предательстве. Ты… ты приказал мне спасти твою девку. Ты требовал от меня клятв. Я сделал то, что ты меня просил. Я спас ее, прикрыл твой позор и женился на ней, чтоб твои братья не пустили ее по кругу. Да, я захотел ее сам. Но это второстепенно. Я выполнил клятву, данную тебе, я растил твою дочь и заботился о семье твоей шлюхи, и ты не дал мне ни единого шанса. Ты вбил последний гвоздь в гроб, где была похоронена наша дружба.

— Которую ты убил в тот момент, когда решил забрать себе все, что принадлежало мне.

— Я сдержал свою клятву, — зарычал он, содрогаясь всем телом.

— А я сдержу свою.

Подошел к цепи и открыл замок, позволяя пленнику рухнуть на пол и освободить руки. Швырнул к его ногам пистолет.

— Здесь одна единственная пуля. Ты можешь выбрать, кому она достанется: мне, тебе или твоему брату. Если убьешь меня, тебя все равно казнят — забьют камнями вместе с Рамилем, Фатимой и Шамалем. Убьешь себя — это будет легкая и достойная смерть. А если убьешь своего брата — избавишь от мучений. Ведь его ждет вначале кастрация тупым ножом без наркоза. Но… тогда умрешь ты уже озвученным мною способом. Выбирай. Это более чем щедрый подарок за исполненную тобой клятву.

Я развернулся и пошел к двери. Услышал, как тот поднял пистолет и щелкнул предохранителем. Не оборачиваясь, я открыл замок и повернул ручку.

— Не боишься, что я пущу пулю тебе в спину?

Я даже не ответил, отворил дверь и шагнул наружу, услышав его протяжное: