Звезды падают в небо

Она обернулась: резко, яростно, взметнув тонким летящим шлейфом, больше напоминавшим марево огня.

— Как она? — спросила негромко, приблизившись.

— Не стоит делать вид, что тебя это интересует. — В ее словах крошилось стекло. — Моя помощь тебя ни к чему не обязывает.

— Это верно, — холодно ответила я. — Возможно, именно поэтому мне ни к чему делать вид, что меня что-то интересует. Я спрашиваю, потому что действительно хочу знать.

Несколько мгновений она вглядывалась в мое лицо, а после произнесла:

— Уже лучше. Кровотечение удалось остановить, но восстанавливаться она будет долго. Ей больше нельзя ходить до самого рождения малыша, а первый месяц придется лежать с поднятыми ногами. Угроза по-прежнему существует, и если она нарушит… — Мэррис плотно сжала губы, потом продолжила: —…предписание, может пострадать и сама и ребенок.

— Уверена, что этого не случится, — сказала я.

— Уверена? — Мэррис усмехнулась. — Ты в этом так уверена, Теарин?

В голосе ее сквозили боль, отчаяние и ярость.

— Я все время думаю о том, что было бы, если бы не появилась ты. От тебя одни неприятности, всю боль, которую сейчас испытывает Ибри, принесла с собой ты.

— Определенно, — отозвалась я. — И Сарра тоже пыталась убить я. Все это моих рук дело, правда, Мэррис?

— О нет, — сказала она. — Сама ты ничего не делаешь, ты даже не отдаешь приказы, но все беды, что случаются, происходят рядом с тобой. Ты никогда не обращала на это внимание?!

Несмотря на то что я могла понять ее боль, сейчас все внутри сжалось. От несправедливости ее слов и, возможно, от того, что отчасти она была права. Словно с той минуты, когда смерть моих родителей и тень крыльев Горрхата тьмой легли на Ильерру, часть этой тьмы передалась мне и шла за мной по пятам.

Усилием воли отмахнулась от этой мысли, стряхнула, как липкую паутину.

— Меня не было на той лестнице, — жестко сказала я. — Меня даже не было рядом с Ибри в последнее время, и мы обе это прекрасно знаем.

Мэррис горько усмехнулась.

— Она любит его, Теарин. Возможно, это прозвучит глупо и самонадеянно, но она действительно любит местара, и этот ребенок был не только его выбором. Ибри шла на это осознанно, потому что местар уделял ей внимание больше, чем кому бы то ни было. А потом появилась ты.

— Мэррис, это глупо, — сказала я.

— Глупо любить, это правда. Это самое глупое чувство в мире, но оно, увы, не подчиняется доводам разума. Хотя в твоем случае это не так, верно? Ни разу за все время, ни разу, даже когда местар увлекся тобой, Ибри не задумалась о том, чтобы убить свое дитя. Чтобы отказаться от него.

Я глубоко вздохнула, понимая, что сейчас бессмысленно ей что-то объяснять. Ибри по какой-то неведомой мне причине дорога Мэррис, и она слепа в своем отчаянии.

— Я хочу знать, удалось ли хоть что-то выяснить. Хоть что-то о тех, кто это сделал.

Эсмира осталась за дверями общего зала, но ее взгляд до сих пор пламенел на мне ожогом.

— Ничего. Исполнитель мертв, а те, кто хотел избавиться от моей девочки…

Мэррис осеклась, а я замерла. Ее глаза сверкнули, она развернулась и быстрым шагом направилась к выходу. Я же, вопреки всему, снова бросилась за ней. Теперь, чтобы ее остановить, пришлось перехватить распорядительницу за руку.

— Мэррис, ты…

— Она моя дочь, да, — тяжело дыша, Мэррис вырвалась и отступила на несколько шагов.

Дочь.

Небо!

Значит, когда Мэррис говорила о том, что сама была в такой ситуации… когда хотела избавиться от ребенка…

— Они общались с помощью магии. Толкнувший ее мерзавец и тот, кто за всем этим стоит. В его вещах нашли выгоревший перстень, который помогал им держать связь.

Связующая магия.

Впервые ее использовали шаманы-пустынники, положившие начало расе иртханов. Им приходилось уходить на большие расстояния, чтобы осваивать новые земли и строить города на поверхности, их сила была настолько велика, что они использовали воздушные потоки, чтобы слышать друг друга. Нет, говорить с Мэррис, как мы сейчас, они не могли, это была односторонняя связь, но чтобы передать информацию, ее вполне хватало.

Принцип работы, о котором мне рассказывал отец, заключался в том, что в какую-то вещь вкладывалась частица огня иртхана, совсем как в таэрран. Она работала круглосуточно, то есть все, что говорилось рядом с насыщенной огнем вещью, передавалось тому, кто должен это услышать, достаточно было заранее договориться о времени сообщений. Поскольку в те времена все иртханы были очень сильны, эта связь какое-то время поддерживалась за счет мощи магии, а потом разрушалась. Либо ее разрушали нарочно.

— Удовлетворила свое любопытство, Теарин? — В голосе Мэррис снова звучала ярость.

— Я не желаю твоей дочери зла, — отрезала жестко. — И я ничем не заслужила твоей резкости.

— Ничем. Кроме того, что лишила ее радости будущего материнства, девяти месяцев счастья рядом с тем, кто стал ее жизнью.

— Не ты ли предупреждала меня быть осторожнее рядом с ней? — спросила, сложив на груди руки. — Когда я только появилась среди наложниц?

Лицо Мэррис исказилось, словно от боли.


— Я волновалась не за тебя. Ибри импульсивна и вполне способна наделать глупостей. — Она горько усмехнулась. — Но даже все, что я делаю, все, на что готова ради нее, не способно ее защитить.

Она быстро направилась к ближайшей арке и скрылась за ней, но на этот раз я догонять не стала. Еще некоторое время смотрела ей вслед, а потом развернулась и направилась к обеденному залу.

Туда, где меня дожидались нэри.

Приемы, на которых мы обязаны присутствовать и делать вид, что вместе с остальными подданными Даармарха веселимся и развлекаемся, стали обыденностью. Так же как фальшивые улыбки, которыми девушки награждают соперниц-претенденток, выходящих под руку с местаром. Я не улыбаюсь, потому что у меня нет ни сил, ни желания участвовать в этом фарсе.

Джеавир сказала, что хочет оказаться хотя бы второй, и сейчас, стоя рядом с Витхаром и приветствуя гостей одного за другим, она выглядит правительницей. Это не черное пламя Эсмиры, способное выжечь дотла и оставить одни лишь угли, это мягкая, но несокрушимая мощь уверенности в себе и своих силах. Еще в обед она сходила с ума от волнения, но сейчас собранна и на первый взгляд даже расслаблена.

Ее платье тоже роскошно: черное сверху, к подолу оно разогревается сквозь бронзу Даармарха до насыщенного темно-красного. Напоминая всем, что, несмотря на видимую мягкость, в этой женщине сокрыта глубокая сила пламени.

Мне надо радоваться за подругу, но я не могу. Кажется, что после случившегося с Ибри и разговора с Мэррис, я пересекла какую-то невидимую черту, за которой не осталось сил притворяться и держаться. Я повторяю себе, что должна быть сильной ради себя и Сарра, ради моего будущего ребенка, но это больше не помогает. В голове постоянно крутятся слова распорядительницы о любви. О том, что мне неведомо это чувство.

К сожалению, она ошибается, потому что оно сейчас выжигает меня изнутри. Крушит все мои внутренние устои, все принципы и все табу. Там, где любовь, нет места условиям и причинам, нет места правилам или логике.

— Мам, ты любишь папу, потому что он сильный? — спросила я как-то.

— Разумеется, нет.

— А за что?

— Любят не за что-то, — говорит она, усаживая меня на колени. — А просто так.

— Просто так?

— Тебя я люблю просто за то, что ты у меня есть.

— А я думала, потому что я твоя дочка, — говорю серьезно.

Мама улыбается.

— Ты моя дочка, и я тебя люблю. Однажды мы с папой пригласили тебя в этот мир, и ты пришла.

Все это как-то странно и слишком сложно, поэтому я спрашиваю снова:

— Но если бы папа не был сильным, ты бы так же его любила?

— Все мы когда-то теряем силу, Теарин. Мы стареем, становимся немощными, любое, даже самое яркое пламя может угаснуть, но не любовь. Именно она дает нам силу, которую не может отнять никто.

Сейчас я в этом сомневаюсь, потому что никогда не чувствовала себя такой слабой. Никогда не испытывала столь сильного желания укрыться в руках Витхара и обо всем ему рассказать. Пусть даже потом отбор для меня закончится, но… пример Ибри стоит у меня перед глазами слишком отчетливо, чтобы я могла позволить себе эту маленькую слабость.

— Все это слишком утомительно, согласен. — Голос Флангеррманского возвращает меня в реальность. Когда он успел подойти? Я даже не заметила, рассматривая улыбку Джеавир, ее ладонь, лежащую на сгибе локтя Витхара. — Один прием за другим, мне уже начинает казаться, что я в увеселительном доме.

Эта встреча более чем неожиданна, во время приемов, которые устраивали предыдущие претендентки, Флангеррманский ко мне не приближался, и сейчас не вижу смысла нарушать эту традицию.

Собираюсь отойти, но он делает шаг вперед, преграждая мне путь.

— Я хочу попросить прощения, Теарин. Я вел себя недостойно.

— Не будем возвращаться к этому разговору.

— И все же мне хотелось бы сказать это вам. — Ледяной пытается поймать мой взгляд, который я не отрываю от подруги. — Потому что после вашего приема я уезжаю.

— Уезжаете? — Теперь мне приходится на него посмотреть, и вовсе не потому, что этого требует этикет.

— Да, я собирался уехать сразу. — Янгеррд смотрит на меня. — Но решил дождаться вашего вечера. Уверен, вы приготовили нечто восхитительное.

— Не уверена, что вы не будете разочарованы. До меня у вас была прекрасная возможность восхититься несколько раз.

Северянин с трудом сдерживает смех.

— Уверен, что не буду, Теарин. Вы неповторимы.

— Мне нужно вернуть вам медальон.

— Не стоит. Я бы хотел, чтобы у вас осталась обо мне память.

Он говорит это совершенно спокойно, но меня всю потряхивает. Должно быть, все дело в моем положении, но зачем мне память о мужчине, который умеет извиняться? Который умеет просить прощения и признавать свою неправоту? Он смотрит на меня, а я на него, пытаясь отыскать во льдах его глаз хоть тень издевки, и не нахожу. На миг в голову приходит сумасшедшая мысль — поговорить с ним о том, что случилось с Ибри.

Создать и разрушить связь, о которой рассказала Мэррис, мог только очень сильный иртхан или иртханесса. Эсмира могла. Наверное, могла и Хеллирия, но не уверена. Янгеррд… ему нет никакого дела до одной из наложниц. Думаю, вчера он впервые услышал ее имя.

Как бы там ни было, определить, кто это был, невозможно. Разрушение или выгорание означало, что слепка магии иртхана на предмете не осталось. Кто бы это ни сделал, он явно был осторожнее нэри Ронхэн. Я думала об этом все время до начала приема и поняла, насколько устала от дворцовых интриг.