Живой проект

— Из твоей жизни?

— Да.

— Хочешь об этом поговорить?

— Нет.

— Я слышал, ты встречался с президентом. Как прошло?

— Как и ожидалось.

— Тебя посадят?

Михаил удивленно рассмеялся, Джоффри наполнил опустевшие бокалы.

— Почему вы так решили?

— Да, подумалось. Хотя, если бы он говорил с тобой год назад, точно посадил бы.

— Год назад было не за что.

Джоффри искренне рассмеялся:

— Миша, начни ты отстаивать это «не за что» с присущим тебе упрямством, они действительно бы рано или поздно сдались и поверили. Но то, что делается от твоего имени, делается тобой.

Михаил достал сигареты и закурил.

— А почему ты не пьешь, кстати?

— Я курю.

— Одно другому не мешает.

— Ну, я решил либо то — либо то.

— И все?

— Что все?

— Ты решил, что не пьешь и поэтому не пьешь? Просто потому что решил? Без причин? Даже в хорошей компании? Даже когда есть повод? Я думал у тебя проблемы со здоровьем из-за бурной молодости или что-то вроде того.

— Нет…

— Это же твоя жизнь, как можно не делать что-то приятное только потому, что однажды решил это не делать?

— Джоффри, вы хотите об этом поговорить? — не удержался Михаил. — У меня на столе месячные отчеты и это лишь часть того, с чем я собирался сегодня разобраться.

— За персону года, Миша! — Джоффри поднял бокал. — Ты это заслужил. Действительно заслужил.

— Спасибо, но мне это кажется издевкой чистой воды. Начиная с покушения весной, эти расправы, убытки, Океан-3, Петр… от меня даже Людмила уходит.

— Людмила тоже?

— Да.

— Хочешь об этом поговорить?

— Нет!

— Тогда за персону года! — Джоффри выпил и когда Михаил поставил свой бокал, добавил: — По крайней мере, ты еще жив.

— Вы собирались сыграть для меня, — усмехнулся Михаил.

— Ты же не слушаешь музыку, — напомнил негр.

— Ну, я и не пью…

— Точно!

Осушив еще один бокал, Джоффри на несколько минут исчез в подсобных помещениях. В это время, наконец, подъехала охрана Михаила. Они не особо церемонились с охранником Джоффри, и успокоились, лишь увидев шефа.

— Это со мной, — успокоил Михаил охранника бара.

Присев за дальним столиком, клоны и Вася растворились во мраке помещения.


— Надеюсь, ты поймешь, что для музыки не может быть или не быть времени, Миша, — Джоффри материализовался на сцене и присел на высокий стул. Единственная лампочка, освещавшая его сверху; силуэт, представший зрителям, напомнил Михаилу когда-то давно виденную у Ольги фотографию. Ей бы это понравилось, подумал он. Если бы она все еще хотела быть частью его жизни.

— Для меня это как дыхание, — продолжал Джоффри, возясь с инструментом. — И ты сейчас здесь потому, что я хочу поделиться своим дыханием с тобой, — он облизал полные губы и улыбнулся своей заразительной улыбкой. — А с кем бы ты хотел поделиться своим дыханием?

Когда он заиграл, первое что Миша почувствовал — это озноб. Поднимающая каждую волосинку по пути, с ног и до плеч по его коже прошла волна. Президент откинулся на спинку и поднял подбородок. Чудилось, что звук входит в него посредством не столько ушей, сколько всего тела: он ловил его ртом и глазами, внимал ему грудью, пропускал сквозь позвоночный столб, задерживал в бедрах, после чего тот стекал с кончиков пальцев ног и растворялся в окружающем его мраке.

Он все еще пытался удержать контроль над своими чувствами и эмоциями, но два бокала мартини на голодный желудок подточили желание сопротивляться. Уже пару минут спустя его захватил демон, которому поклонялся сам Джоффри и в чье царство дверь приоткрыл. Михаил еще не знал его имени…

— Ты знаешь, я полюбил сакс еще ребенком, но начал брать уроки лишь в тридцать восемь. Тогда это помогло мне выжить, — Джоффри в предвкушении постукивал мыском ноги. — А что помогает выжить тебе?

Михаил широко улыбнулся и закивал, узнав мелодию. Достав из кармана сигареты, он в шутку махнул одной и закурил. Джоффри недовольно покачал головой, его глаза смеялись, а щеки надувались, чтобы одарить мир сочной и тягучей радостью.

— Незадолго до этого, в тридцать шесть, я познакомился с твоим отцом. Однажды он сказал, что никогда не будет делать черных людей. Я спросил: «Потому что нас и так слишком много?» «Нет! — воскликнул твой отец, — потому что никто и никогда не поверит, что твою расу можно лишить чувств!» А ты давишь чувства, чтобы не сочли черным?

Миша засмеялся. Джоффри продолжал играть. Когда же и эти бодрящие и будоражащие звуки резко смолкли, Джоффри заговорил не сразу.

— Одиннадцать лет назад мир стремительно сжался, и я оказался в комнате, за стенами которой не было ничего и никого. Я прожил в ней отдельную жизнь, как в стеклянном сувенирном шарике, забытом в чулане. И некому было найти его, чтобы встряхнуть. Я умер. Моя память сожрала меня с потрохами, я мечтал и не мог забыть ни секунды, ни строчки, ни слова, ни морщинки, бывших мне столь дорогими. И умер я не единожды, и тело и разум и душа. Но когда месяцы спустя я очнулся в больнице и с удивлением обнаружил на месте гниющей смрадной кучи плоти нечто живое, я посмотрел в потолок и спросил Его, чем я плох, раз Он не хочет забрать и меня? А Он помолчал и ответил, что сделал обезболивающее и теперь мне станет легче. И знаешь, Миш, мне на самом деле стало легче! Через несколько месяцев я окончательно переехал в Россию и однажды зашел в этот бар. Здесь играл Макс Парамонов, я тогда понятия не имел, кто это. Он сидел на этом самом месте и извлекал из сакса такие звуки, за которые мне хотелось начистить ему морду. Я слушал его минут десять, а потом сказал, что это было худшим, что я слышал в жизни и что мне стыдно за то, что я не могу отнять у него инструмент.

Бар был полон. Здесь было под две сотни человек, но стояла такая тишина, что я озирался с отвращением, предполагая в собравшихся — глухонемых идиотов. Макс услышал меня. «Слушай, ты, — сказал он, — если многие великие джазмены были неграми, это не значит, что все негры великие джазмены! Может, тебе есть что возразить? Иди сюда и сыграй лучше!» — он протянул мне свой инструмент, но я не умел играть. «Окей, чувак, — ответил я. — Давай договоримся, если через год я сыграю лучше, ты больше никогда не притронешься к саксу». Он согласился…

Джоффри вздохнул, и Михаил увидел сверкнувшую на его полных щеках дорожку слез.

— Макс умер через два месяца. Выступление, на которое я случайно попал, было последним. Он уже был глух на одно ухо, а второе доносило звуки с искажениями, а может их так обрабатывал его мозг. Мне было настолько стыдно, что я так и не решился узнать, чем именно он болел. Мне стыдно и по сей день. Я помню взгляды тех людей в баре, их полные любви и боли глаза, их тянущиеся в попытке поддержать и не способные на это руки. Я слушал его записи и плакал, вспоминая, что посмел сказать ему. Через какое-то время я занял его место в этом баре, но за прошедшие годы сюда не зашел ни один из тех людей, что слушали Макса в тот вечер. С тех пор каждый раз, когда у меня есть выбор, сказать правду или промолчать, я спрашиваю себя: прибавится ли в мире света от твоей никому ненужной честности? — Джоффри облизал губы и кивнул собеседнику, — а твоя правда делает мир светлее?

Его инструмент издал вопль отчаяния, а затем заплакал, как плакал, должно быть, сам Джоффри вместе с ним. Михаил подобрал ноги и сжался под накатывающими стенаниями, но звуки уже владели им и врывались в самое сердце беспрепятственно, раздирая по пути и ткани и нервы. Он чувствовал страдание и слышал крик, что жили в нем и пробивались на волю, и наконец, обретшие свободу и силу, и овладевшие им. Он не находил способа прикрыться от внутренней атаки, карябающей и коверкающей нутро, и когда мужчине показалось, что он слышит чей-то вопль, он действительно его услышал. Крик столь органично дополнил звучащую картину, что Михаил поверил в него как в нечто живущее в эти секунды и в нем самом и в окружающем его мраке.

Ни он и ни Джоффри, ни свет с барной стойки и ни пустая, объятая прохладой и мраком зала вокруг в эти минуты являли собой реальный мир, а тугой и объемный звук музыки вмещал в себя и людей, и пространство, позволяя им принимать или не принимать эту новую реальность, но оставаясь проводником для ведомых и вовлеченных в себя свидетелей. Шли минуты, Михаил казался себе вывернутым наизнанку, нагим… словно с него содрали кожу. И когда спустя целую жизнь отчаяние начало стихать, ритм выровнялся, а звуки снова обрели гармонию, он и пространство вокруг него вздохнули с облегчением. Обнаружив себя все еще дышащим, он поверил, что этой музыке можно доверять.

— Если слезам нужно позволение, чтобы излиться… и уж тем более, если они раз за разом не получают этого позволения, однажды они покидают нас. А вместе с ними нас покидает способность смеяться, потом тихо уходит грусть, а за ними сквозь пальцы утекает радость. Однажды мы перестаем чувствовать и в нашем сердце не находит себе места и не приживается любовь. Еще какое-то время мы существуем по инерции, а потом… либо высыхаем, либо лопаемся, как паровой котел с перекрытым клапаном.

Миш, сегодня ты здесь потому, что я вижу: твои клапаны заварены. И я помню когда и почему это произошло, но тогда это выглядело мальчишеским упрямством, желанием доказать себе и миру, что ты можешь. Сейчас же это выглядит… по-другому. И я признаю: я был неправ. И вместе с тем я вынужден сказать: тебе не встать на ту же ступеньку, что занимал Юрий Николаевич, но тебе это и не нужно. Он был ученым, ты — делец. Его способность представлять и претворять чьи-то давно завернутые и спрятанные в долгий ящик идеи были не более гениальны, чем твоя целеустремленность и самоотдача. И тебе во сто крат сложнее, чем Юрию Николаевичу. Он заслужил репутацию гения и новатора не потому, что обладал выдающимся талантом или умом, а потому что сделал ставку на свою главную способность — использовать правильных людей и развивать своевременные нужды. И он победил, а победителей не судят.

Ты же возложил на себя задачу доказать, что ты достоин своего имени и компании, и оказался значительно сильнее. Ты уже давно и всем все доказал. Если тебе нужны были именно эти слова и это признание, я с радостью дарю тебе их. Хотя и подозреваю, что не я тот человек, от которого ты хотел бы их услышать, — Джоффри бережно провел пальцами по телу инструмента и, вскинув голову, улыбнулся. — Тем не менее, это не отрицает главного: тебе нужно ослабить собственные поводья, дружок. Отпусти себя, пока не поздно. Позволь себе быть просто человеком. Хотя бы иногда. Позволь себе не испытывать стыд за радость не относящуюся к корпоративным победам. И позволь себе хоть иногда всплакнуть… пока еще ты жив.

Джоффри поднес мундштук к губам и бар вновь наполнил бархатистый баритон. Он пробирался к сердцам и они замедлялись, обволакиваемые печалью и скорбью.

Михаил грустил вместе с музыкой, свободный от мыслей и воспоминаний, к которым столь упорно подталкивал его Джоффри. А возможно, он ошибался, полагая так. Возможно, все окружающее: и этот темный пустой зал и эта музыка и слова Джоффри вернутся к нему позже, когда замурованный по собственному желанию президент Live Project Inc. позволит себе вспомнить, что он — человек. Но пока он только впитывал каждый звук, эмоцию и слово, проникаясь и консервируя в себе… на потом. Потому что сейчас его все еще ждали дела.





* * *


— Что значит «отказали»? — удивление и уверенность в наличии какой-то ошибки не позволили Михаилу поверить в услышанное.

— Бланк заказа вернулся с пометкой «отказано». Я звонил менеджеру, менеджер без вопросов переключил на директора и тот сказал, что не имеет возможности выполнить наш заказ.

— Но почему?

— Он не объяснил.

Михаил только вернулся домой. Звонок с Арктики-1, откуда ушел заказ на поставку оборудования, необходимого для возобновления проектов Океана-3, застал его врасплох. После проведенного в компании Джоффри времени мир казался чище, а предстоящее разгребание авгиев конюшен — легче. Реальность встретила его жестким и необъяснимым ударом по лбу.

— Вика, соедини меня с директором «Лаварес».

— Выполняю, Михаил.

Через несколько минут Михаил увидел директора управляющей компании «Лаварес». Это был стройный подтянутый мужчина шестидесяти трех лет со светлыми, чуть тронутыми сединой волосами и редкими, но глубокими морщинами. Он не выглядел сонным и, вероятно, ожидал этого звонка. Именно его «Лаварес Пром» уже двадцать лет производила по специально разработанным для «Живого проекта» чертежам оборудование для станций. Именно его «Лаварес Трейд» курировала заказы на поставки. И именно его «Лаварес Логистик» поставляла необходимое оборудование год за годом, с японским профессионализмом и немецкой педантичностью.

— Вика, обеспечь приватность разговора.

— Сделаю, Михаил, — отозвалась LLS.

— Здравствуй, Миша, — приветствовал мужчина, и на губах его застыла скорбная улыбка.

— Здравствуйте, Валерий Алексеевич, что происходит?

— Совет директоров «Лавареса» постановил прекратить сотрудничество с Live Project Inc.

Михаил отклонился и уставил в собеседника непонимающий взгляд.

— В смысле?