Жена башмачника

– Я знаю про бисер все, – уверенно сказала Лаура.

– А я отличная закройщица, – добавила Энца.

– Вы должны понимать, что опера – это больше, чем Карузо. Но он здесь король. Мы ставим те оперы, в которых он хочет петь, и приглашаем сопрано по его выбору. В ближайший месяц он в Лондоне, выступает в Ковент-Гардене с Антонио Скотти[61].

– Это баритон, – припомнила Энца. – Он впервые вышел на сцену с Карузо в девятьсот третьем, здесь, в Мет. Они пели в «Тоске».

– Ты действительно разбираешься в опере.

– Она слушала самого Пуччини через кухонный лифт, – вмешалась Лаура.

– Мы работали судомойками на приеме, и он был там.

– Я не знала, что синьор Пуччини подвизается выступать на приемах.

– О нет. Это был прием в его честь, – объяснила Энца. – Исполнялись арии из «Тоски», а он согласился сесть за рояль.

– Твоя страсть и любознательность сослужат тебе здесь хорошую службу. – Серафина повернулась к Лауре: – А как насчет тебя?

– Я поклонница Джерри, – сказала Лаура. – Ну, знаете, ирландка и все такое.

– Джеральдина Фаррар[62] – наше лучшее сопрано. Но не забывайте, что ваше место здесь. Вы в бригаде костюмеров. Вы не поклонницы. Вам не полагается праздно глазеть. Никаких шуток, никакой фамильярности, даже если исполнители с вами знакомы. Относитесь к каждому певцу как к боссу. Если возникнут проблемы, идите к мастеру цеха.

– И кто это? – спросила Лаура.

– Я. Но для начала у нас проблема. Я могу нанять только одну из вас. Кто из вас больше хочет получить работу?

Энца и Лаура грустно посмотрели друг на друга. Их мечты о том, чтобы трудиться бок о бок, разбились вдребезги. «Отдайте это место ей», – сказали они хором.

– Нет-нет-нет, – тут же замотала головой Лаура. – Это Энца мечтала работать здесь. Пожалуйста, возьмите ее.

– Но это и твоя мечта! – Энца перевела взгляд на Серафину: – Мы с Лаурой познакомились на фабрике в Хобокене. Она учила меня английскому, а я пыталась научить ее итальянскому. Она опекала меня, а потом мы перебрались в город и стали соглашаться на любую работу, какую только могли найти. Но нашей мечтой было трудиться вместе, здесь, в Метрополитен-опера.

– Почему?

– Потому что это лучшая работа в мире, – ответила Энца. – А мы верим, что наше мастерство позволяет нам работать здесь, и от нас будет прок.

– Но конечно же, нам еще многому предстоит научиться. Мы к этому готовы, – добавила Лаура.

– Ну что же… – Серафина пробежалась пальцами по отделанным бисером часам. – Мои родители приехали из Калабрии. А я училась у Джоанны Луизо, выдающейся портнихи. Она была терпелива со мной, научила меня всему, что знала о тканях, драпировке и швах. Без нее меня бы здесь не было. Мне дали шанс.

– Будет справедливо, если место получит Энца, – сказала Лаура.

– Но меня взяла на работу ирландка по имени Элизабет Пэрент. – Она взглянула на Лауру и улыбнулась. – Ладно, возьму вас обеих, хотя мне за это голову оторвут. Перерасход бюджета запишу на счет Карузо. Господь свидетель, это и раньше случалось.

Лаура и Энца бросились друг другу в объятия, затем посмотрели на мисс Рамунни.

– Начнете с доллара в неделю. Не люблю тех, кто постоянно смотрит на часы или прерывается на чашку чая. Предпочитаю девушек, которые сидят за машинкой и шьют весь день напролет. Если вы действительно столь хороши, как говорите, то вскоре сможете заняться примерками, затем обшивать хор. Но первое время только сборка. Иногда мы работаем всю ночь. И никаких сверхурочных.

– Мы действительно приняты? – спросила Лаура. – Обе?

Сдержанно кивнув, Серафина Рамунни произнесла сладчайшие из слов, когда-либо сказанных по-английски:

– Вы приняты на работу. Добро пожаловать в Мет.



После завершения инструктажа Энца выбрала себе швейную машинку – в самом конце ряда, как она привыкла еще на фабрике. Лаура устроилась рядом с ней, кинув в ящик стола коричневую сумку с ланчем. Позади них была сложена дюжина мундиров для хора, которые надо было перешить, заменив на них эполеты, пуговицы, приделав новые воротники и вшив лацканы. Метрополитен-опера готовилась к специальному благотворительному представлению в рамках кампании по продаже облигаций, доход шел в пользу американских войск, сражающихся на Мировой войне.

Представление планировалось на последний день июня, так что в распоряжении театра было всего две недели на создание костюмов и декораций и постановку попурри из великих арий и грандиозных хоров. Сверяясь с приколотым к стене эскизом, изображавшим военную форму, девушки начали отпарывать ненужные части костюмов, использовавшихся в постановке «Дон Жуана», бережно сохраняя сутаж отделки, медные пуговицы и металлические кнопки. В костюмерной каждая застежка, пряжка, украшение после переделки повторно шли в ход. Здесь не разбрасывались даже пуговицами.

– Думаю, сегодня я встретила своего будущего мужа, – сказала Лаура.

– Где же?

– Утром в вестибюле.

– Только не швейцар!

– Нет, тот для меня слишком низенький. Я нашла высокого. Его зовут Колин Чапин. Он работает в бухгалтерии.

– Откуда ты знаешь?


– Спросила его.

– Ты просто подошла к нему и заговорила?

– А что делать. Почувствовала зов судьбы. Я не то что ты, не собираюсь ждать, пока меня за косы затянет в любовный омут. Он хочет пригласить меня в кино. Любит вестерны, особенно Тома Микса.

– Не знала, что тебе нравятся вестерны.

– А они мне и не нравятся, мне нравится он. Колин кажется таким мудрым. Он на десять лет меня старше.

– Ты прямо вот так подошла и спросила, сколько ему лет?

– Нет, – рассмеялась Луиза. – Я все-таки воспитанная девушка. Выспросила у Джанет Мегдади в конторе.

– Ты серьезно взялась за дело.

– А как же! К тому же я выяснила, что он вдовец.

Энца в изумлении покачала головой. Лаура Хири ко всему подходила основательно.

– Знаешь, Энца, о чем я мечтаю? Мне хочется, чтобы ты перестала жить, как в Хобокене. Ты теперь свободна. Больше никто не отберет у тебя счастье.

Свобода быстро стала для Лауры естественным состоянием. Энца хотела бы и сама так же естественно чувствовать себя свободной. Лаура умела открывать в Энце лучшие стороны, а Энце не было равных в том, чтобы поддерживать в Лауре целеустремленность.

Энца положила на стол особенно богато украшенный мундир и разметила мелом лацканы и рукава.

– Этот был генералом, – сказала она и, взяв маленькие ножницы, принялась отпарывать ордена с мундира. Ловко поддевая мелкие стежки, она проворно вытаскивала нитки.

– Вы знали его лично?

Энца прервалась и подняла взгляд.

– Он скорей бы предпочел получить пулю, чем кончить вот так, под вашими ножницами, – произнес глубокий мужской голос.

Энца взглянула в голубые глаза незнакомца. Он запустил пальцы в прямые черные волосы и улыбнулся. Красивый мужчина, подумала Энца. Должно быть, баритон, судя по тембру голоса.

Незнакомец весь словно состоял из углов. Квадратные плечи, твердый подбородок, прямой нос, но при этом мягкие губы, приоткрывавшие белоснежные зубы. Стройное тело облегал темно-синий костюм в тонкую голубую полоску. Крахмальный воротничок был заколот золотым крестом. Идеальная манишка застегивалась на пуговицы из слоновой кости. Энца заметила, что рукава пиджака доходят строго до запястий и из-под них виднеются накрахмаленные манжеты сорочки, скрепленные квадратными запонками из оправленной в золото ляпис-лазури. У него были красивые руки.

– Вито Блазек, – представился мужчина.

– Вы певец? – спросила Энца.

– Реклама. Лучшая работа в этом театре. Все, что я должен делать, – сообщать газетам, что состоится выступление синьора Карузо и к этому моменту распродано уже четыре тысячи билетов. Люблю время от времени посмотреть на тех, кто здесь действительно трудится.

– У меня есть лишние ножницы, – сказала Энца.

Вито Блазек оперся на стол. От него пахло лаймом и кедром.

– Большое искушение, – улыбнулся он.

– Не сомневаюсь, – вмешалась Лаура. – Я ее лучшая подруга, и если вы собираетесь с ней флиртовать, то вам необходимо заручиться моим одобрением.

– Что я должен сделать, чтобы произвести на вас должное впечатление?

Лаура прищурилась:

– Дайте подумать…

– А вы, дамы, умеете взять быка за рога. Боюсь только, я не знаю, как вас зовут.

– Энца Раванелли.

– Звучит словно название оперы. Раванелли? Вы с севера Италии? – спросил он. – Во мне чешская и венгерская кровь, но родился я в Нью-Йорке. То еще рагу.

– Спорим, никто не понимает в рагу больше ирландцев, – живо ответила Лаура, продолжая сверлить Блазека взглядом.

– Эй, Вито, нам пора сматываться, – сказал какой-то молодой человек, просунув голову в дверь.

– Уже бегу, – бросил Вито через плечо, затем добавил: – Надеюсь, мы с вами еще увидимся.

– Мы будем здесь – сострачивать наши сердечки и выворачивать их наизнанку, – сказала Лаура, глядя ему вслед. – У этой работы есть еще и бонусы. – Она присвистнула. – Если ты соберешься на свидание с мистером Блазеком, я сошью тебе новую шляпку.

Энца размечала мелом внутренний шов мундира.

– Я люблю голубой, – откликнулась она. – Яркий, цвет павлиньего пера.