Жена башмачника

Синьора Брайдо достала кошелек и рассчиталась с хозяйкой салона за туалет с маргаритками. Затем она вышла на улицу, где в конной коляске ее ожидал сын, чтобы отвезти домой.

– А все эти pazzo[45] с их мечтами об Америке, – сказала синьора Сабатино. – Что они себе думают? Если каждый итальянец уедет в Америку, очень скоро там станет слишком много желающих получить работу, целая очередь. И что тогда? Они потеряют свой дом здесь и никогда уже не смогут вернуться. Безумные мечтатели.

Синьора Сабатино подхватила корзину со штопкой и удалилась в заднюю комнату.

Энца достала из кармана фартука маленький блокнот и карандаш и стала вычислять, во сколько раз ее нынешняя плата меньше того, что девушки зарабатывают в Америке. Нужно несколько лет работать на синьору Сабатино, чтобы получить столько, сколько можно скопить в Америке за год. Затем она сунула блокнот с цифрами обратно в карман.

Энца поправила настольную лампу, чтобы та светила на иглу швейной машинки, щелкнула переключателем лапки и направила полотно под иглу, придерживая его пальцами. Серебряная нить сновала вверх-вниз, прошивая линию, нарисованную мелом на застежке. Затем Энца подняла лапку, осторожно вытащила ткань из механизма, отрезала нитки ножницами и осмотрела работу. Шов получился безупречным – как у настоящей мастерицы.

Не успела она приступить к шитью снова, как в окно постучали. Это была Элиана.

– Andiamo! – задыхаясь, выговорила сестра.

– Что-то с мамой? – Сердце у Энцы упало.

– Нет, нет. Конюшня.

Энца крикнула синьоре Сабатино, что должна уйти. Они с Элианой кинулись на Виа Скалина.

Джакомина стояла у верстака, обнимая плачущую Альму, та вытирала слезы передником.

– Мама! Что такое?

Энца испугалась, не стряслось ли что-то ужасное с Марко. Но тотчас увидела отца – он стоял на коленях подле Чипи. Баттиста и Витторио гладили гриву, еле сдерживая слезы. Старый конь лежал на чистой соломе. Марко накрыл его одеялом. День, которого они так боялись, наступил.

Чипи был очень стар, и в конце концов его сердце просто остановилось.

– Он покинул нас, – сказал отец, даже не пытаясь скрыть слез.

Энца вошла в стойло. Витторио и Баттиста посторонились, и она опустилась на колени рядом с Чипи, которого знала всю свою жизнь. Мягкая грива была еще теплой, а карие глаза даже после смерти смотрели кротко и покорно – так уходят те, кого Господь наделил бесконечным терпением. Энца вспоминала, как еще девочкой карабкалась на спину Чипи, как чистила его, едва только пальцы ее научились управляться со щеткой, как кормила его ломтиками яблока с ладони. Она вспоминала, как зимой заправляла лампу повозки маслом и как собирала цветы, чтобы украсить двуколку летом. Чипи тянул повозку с гробом Стеллы, возил каждого жениха и невесту из Сан-Антонио вниз в Бергамо после свадьбы. Энца вспоминала, как по праздникам вплетала в гриву Чипи ленты – красные на Рождество, белые на Пасху, бледно-голубые в День святой Лючии. Она вспоминала, как в ночи, когда мела метель, бежала из дома в конюшню, чтобы накрыть его еще одним одеялом, как в Святки звенели бубенцы, когда Чипи возил детей по засыпанным снегом улицам. Она всегда заботилась о нем, и в ответ Чипи служил их семье верой и правдой.

Длинные тени, что отбрасывали люди, окружившие Чипи, были точно надгробия. Энца приникла к коню, которого любила всю свою жизнь, вдохнула чистый запах его блестящей шерсти.

– Спасибо, Чипи, – прошептала Энца, – ты был хорошим мальчиком.



Феличита Кассио была не только Майской Королевой прихода церкви Девы Марии Помпейской, но и любимой дочерью зеленщика из Гринвич-Виллидж, в свое время прибывшего с Сицилии вместе с красивой женой и выстроившего небольшую империю. Она началась с единственного овощного лотка на Мотт-стрит и в конце концов разрослась вплоть до Четырнадцатой улицы, заняв каждый угол.

Пока отец увлекался торговлей фруктами, клубникой и черешней, Феличита увлекалась мальчиками. После праздника Чиро несколько недель ходил за ней по пятам, но слишком усердствовать, чтобы завоевать девушку, ему не пришлось. Так же, как Чиро выбрал Феличиту, та выбрала его.

Феличита сумела устроить так, что ее вместе с подругой, Элизабет Джувилер, начали регулярно приглашать в сырную лавку на Малберри-стрит, где она как бы случайно то и дело сталкивалась с Чиро. А выяснив, что Чиро относит починенные ботинки фабричным рабочим в Вест-Виллидж, она завела обыкновение прогуливаться по Чарлз-стрит, дабы невзначай встретиться с ним. Феличита всерьез запала на мальчика с гор. Ее пленили светлые глаза и волосы, а он был очарован ее bella figura[46], предметом зависти каждой девушки из Маленькой Италии.

Пока Чиро дремал, Феличита, откинув с его лица волосы и изучая красивый профиль, думала, как же ей повезло. Родители целый день на работе, и квартира с утра до вечера в ее полном распоряжении. Будучи единственным ребенком, она готовила и убирала дом, а взамен родители одаривали ее всем, о чем мечтает шестнадцатилетняя девушка.

Феличита находила Чиро куда более импозантным, чем коренастые сицилийцы, у которых пусть и брови густые, и профиль римский, да вот ростом не вышли. А еще уж слишком они норовили угодить. Ей нравилась независимость Чиро. Он держал дистанцию, но относился к Феличите тепло, и ей виделась в этом зрелость. А росту Чиро был такого, что едва умещался в девичьей кровати. Туфли Феличиты могли запросто утонуть в его ботинках.

Чиро пошевелился и открыл глаза. У Феличиты когда-то было вечернее платье такого бирюзового оттенка.

– Тебе надо идти, – сказала Феличита.

– Почему? – Он притянул ее к себе, ткнулся лицом в шею.

– Не хочу, чтобы тебя поймали. – Феличита села и взяла с ночного столика хрустальную чашу со своими украшениями. Надела на пальцы изящные кольца – тонкие, узорчатые золотые ободки. Некоторые были украшены круглыми опалами и мерцающими кристалликами цитрина.

– Может, я хочу, чтобы меня поймали, – поддразнил ее Чиро.

– Может, тебе стоит одеться? – Феличита помахала пальцами в кольцах. Откинув длинные волосы, она защелкнула на шее ожерелье с освященным медальоном. – Поторопись. Папа убьет тебя, – сказала она без малейшей настойчивости.

Чиро натянул брюки, рубашку.

Феличита схватила его за руку:

– Я хочу это кольцо!

– Тебе не положено. – Он со смехом выдернул руку. Они уже играли в эту игру. – Твое имя не начинается на букву «C».

– Я всегда хотела кольцо с вензелем. В ювелирной мастерской на Кармин-стрит сумеют соскоблить вензель. Похоже, золото хорошее. Это двадцать четыре карата?

– Я не отдам тебе это кольцо. – Чиро спрятал руку в карман.

– Ты меня не любишь. – Встав на колени на кровати, она завернулась в простыню.


– Но куплю тебе другое.

– А я хочу это! Почему ты не хочешь отдать его мне?

– Оно принадлежало моей матери.

Феличита смягчилась. Чиро прежде не упоминал эту подробность.

– Она умерла?

– Я не знаю, – честно ответил Чиро.

– Ты не знаешь, где твоя мать?

– А где твоя? – парировал Чиро.

– На углу Шестой авеню, продает бананы.

Чиро нагнулся и поцеловал ее в шею.

– Я куплю тебе что-нибудь милое у Миньонз.

– Не хочу еще одну камею.

– А мне казалось, ты их любишь.

– Правильно. Но еще больше мне нравится то, что блестит.

– Пусть твой жених купит тебе блескучий камешек, – сказал Чиро.

– Я пока не собираюсь замуж.

– Родители сговорили тебя. – Чиро сунул ноги в ботинки. – Так что никуда не денешься.

– Я вовсе не всегда делаю то, что велят родители. В конце концов, ты же здесь… – Феличита выпрямилась, и простыня упала с нее.

Чиро любовался ее золотистой кожей, нежными изгибами, изящными линиями. Феличита напоминала статуи в церкви Сан-Никола. Он зарылся в густые мягкие волосы, пахнущие ванилью.

– Ты знаешь, что я заблудшая душа.

– Не говори так. – Феличита поцеловала его в щеку. – Я нашла тебя. Помнишь?

Феличита накинула халатик и проводила Чиро до двери квартиры. Из вазы на столе она взяла красный апельсин и вручила ему, целуя на прощание. Чиро выскользнул из дома, где жила Феличита, и направился к Малберри-стрит.

Шагая по улицам Маленькой Италии, он ел апельсин. Фрукт был сладким, сентябрьский воздух – прохладным, а небо – голубым. Времена года менялись, и точка зрения Чиро – тоже. Обычно Чиро лучше всего думалось как раз после занятий любовью, когда его охватывало чувство удовлетворения. Он думал о Феличите. Она добра к нему. Учит его английскому, потому что сама говорит на обоих языках. Штопает его одежду, пришивает пуговицы. Чиро казалось, что он влюблен в нее, но чувства не поглотили его полностью, и вовсе не потому, что она была обручена с другим. Чиро всегда считал, что истинная любовь сбивает с ног и властно влечет к берегу верности, подобно лодке, сделанной из лучшей древесины и покрытой лаком для защиты от стихий, но такого с ним пока не случалось. По крайней мере, с Феличитой все было не так. Чиро ждал, когда же почувствует, как глубочайшая привязанность завладевает его сердцем. Он точно знал, что она существует на свете.



Энца шла домой по Виа Скалина, в кронах деревьев завывал ветер. Проходя мимо их прежнего дома, она услышала, как скрипят петли старых ворот. Из окон лился свет.

Ардуини изменили свое решение и нашли новых арендаторов сразу же, как съехали Раванелли. Стоявшая по соседству отцовская конюшня тонула во мраке – окна заперты, дверь на цепи с замком. Так было с тех пор, как умер Чипи. В ночном воздухе пахло приближающимся снегопадом, но в октябре для снежной бури было еще рановато.

Энца распахнула дверь дома на улице Гондольфо. Мать и отец сидели за простым деревенским столом, занимавшим большую часть маленькой кухни. Перед ними были аккуратно разложены семейные документы. Коричневая жестянка с деньгами стояла рядом с маминой расходной книгой, в которой выделялось несколько свежих записей. Папа сворачивал самокрутку, а мама писала в гроссбухе. Энца сняла пальто и повесила его на крюк.

– Энца, ты так поздно! – сказала Джакомина.

– Знаю, мама. Это был мой последний день в одежной лавке, и мне не хотелось оставлять синьоре кучу работы. – Она сунула руку в карман фартука. – Она дала мне десять лир на дорогу. – Энца положила деньги в стоявшую на столе коробку.

– Ей следовало дать пятнадцать, – сказала Джакомина.

– Мама, это же подарок. Ты меня учила быть благодарной, каким бы скромным подарок ни был. – Энца встала за спиной у матери и обвила ее руками. – Ты лучшая мама в этих горах. Ты научила меня хорошим манерам и… терпению. Поэтому я и жду так мало от скупых хозяев вроде синьоры Сабатино. Кроме того, мы не нуждаемся в ее деньгах. Мы копили весь год, и на дорогу нам хватит.

– Но это та сумма, которая обычно помогала нам пережить зиму.

– Мама, в Америке мы с папой быстро найдем работу и начнем высылать тебе деньги. Пожалуйста, не беспокойся, – сказала Энца. – Твоя жестянка снова наполнится к Рождеству.

– Энца, может, нам лучше поехать весной? – спросил Марко.

Энца устала спорить с отцом. Он соглашался с планом, а потом опять сомневался в ее доводах. После смерти Стеллы любые решения давались Марко с трудом. Пока отец горевал, Энца постепенно брала на себя все больше ответственности.

Энца ласково, но твердо сказала:

– Папа, мы уже достаточно все обсуждали. Даже если мы будем до конца наших дней не покладая рук трудиться в Скильпарио, мы никогда не скопим на дом. Нам нужен настоящий заработок. Жалких подачек, перепадающих от летних туристов, никогда не хватит. Мы отправимся в Америку, скопим денег и вернемся. Вот единственный путь для нас. Однажды мы заживем так, как мечтали.

Джакомина положила на стол конверт: