Жажда

– Как ты думаешь, у Столе Эуне могут быть инцестные отношения с дочерью?

Харри уставился на Смита. Он выбрал этого психолога, потому что ему нужны были люди, мыслящие оригинально, и, пока Смит приносил результаты, Харри был согласен принять почти все. Почти все.

Смит поднял руки перед собой:

– Я вижу, ты разозлился, Харри, но я спрашиваю только потому, что она демонстрирует все классические симптомы.

– Хорошо, – тихо произнес Харри. – У тебя двадцать секунд на то, чтобы спустить весла на воду. Используй их с толком.

– Я всего лишь говорю…

– Восемнадцать.

– Хорошо, хорошо. Нанесение себе телесных повреждений. На ней была футболка с длинными рукавами, скрывающими шрамы на запястьях, которые она постоянно чесала. Гигиена. Если стоять близко к ней, то можно почувствовать, что личной гигиене она уделяет не слишком большое внимание. Еда. Переедание или голодание типично для жертв сексуальных преступлений. Ментальное состояние. Она производит депрессивное впечатление, возможно боится. Я понимаю, что одежда и косметика могут в данном случае сбить с толку, но язык тела и выражение лица не лгут. Интимность. Я прочитал по языку твоего тела, что ты был готов обнять ее там, в Котельной. Но она сделала вид, что не понимает этого, именно поэтому она скрыла лицо за волосами, перед тем как войти. Вы хорошо знаете друг друга, обнимались раньше, так что она предвидела ситуацию. Жертвы насилия избегают интимности и телесного контакта. Мое время вышло?

Лифт резко остановился.

Харри сделал шаг вперед. Он перегнулся через Смита и нажал кнопку, препятствующую открытию дверей.

– Давай на мгновение представим, что ты прав, Смит. – Харри понизил голос до шепота. – Какое отношение это имеет к Столе? Помимо того, что в свое время он выгнал тебя с психологического факультета в Осло и присвоил тебе прозвище Обезьянка?

Харри увидел слезы боли в глазах Смита, как будто тот получил пощечину.

– Господи… Ты, конечно, прав, Харри. Я просто вижу то, что хочу видеть, потому что в глубине души я все еще зол. Это была фантазия, а мне они, как я уже говорил, не слишком удаются.

Харри медленно кивнул:

– И ты знаешь это, потому что это не первая твоя фантазия. Что ты увидел?

Халлстейн Смит выпрямился:

– Я увидел отца, который вел свою дочь какого возраста? Лет шестнадцати-семнадцати? И моя первая мысль: как мило, что они до сих пор ходят вместе, и я надеюсь, что буду ходить со своими дочерьми еще долго после того, как они достигнут подросткового возраста.

– Но?..

– Но можно взглянуть на это и по-другому: отец проявляет контроль и власть, крепко держит ее, удерживает на месте.

– И что навело тебя на такие мысли?

– То, что она улизнула от него, как только представилась возможность. Я работал над делами, в которых существовали подозрения в инцесте, Харри, и побег из дома как раз является одним из важных факторов. Перечисленные мной симптомы могут означать тысячи других вещей, но если существует хоть один минимальный шанс, что дома ей причиняют вред, то профессиональным упущением будет не проверить эту мысль, ты не согласен? Я так понимаю, что ты – друг семьи, но именно поэтому я обсуждаю свою мысль с тобой. Ты тот, кто может поговорить с ней.

Харри отпустил кнопку, двери открылись, и Халлстейн Смит вышел из лифта.

Харри продолжал стоять в лифте, пока двери не начали закрываться, вставил между ними ногу, вышел и направился вслед за Смитом вниз по лестнице к Кишке, но тут у него в кармане завибрировал телефон.

Он принял звонок.

– Привет, Харри. – Низкий, но воркующий и дразнящий голос Исабеллы Скёйен не узнать было невозможно. – Ты снова на коне, как я слышала.

– Не могу с уверенностью сказать.

– Какое-то время мы скакали вместе, Харри. Было приятно. Могло быть еще приятнее.

– Мне кажется, что приятнее быть уже не могло.

– В любом случае столько воды утекло с тех пор, Харри. Я звоню, чтобы попросить об услуге. Наше коммуникационное бюро работает немного на Микаэля, и ты, возможно, видел, что «Дагбладет» только что опубликовала на своем сайте статью, наносящую ему значительный вред.

– Нет.

– Пишут, цитирую: «Город платит за то, что полиция Осло под руководством Микаэля Бельмана не в состоянии исполнять обязанности полиции, то есть ловить людей, подобных Валентину Йертсену. Настоящим скандалом является то, что Йертсен играет с полицией в кошки-мышки уже три года. Это свидетельствует о несостоятельности полиции. И теперь он уже не желает быть мышкой, теперь он продолжает игру как кошка». Что скажешь?

– Можно было написать и получше.

– Мы хотим, чтобы кто-нибудь выступил и публично объяснил, насколько несостоятельна эта критика в адрес Микаэля, чтобы напомнил о проценте раскрываемости крупных дел при Бельмане. Это должен быть человек, который сам участвовал в расследовании убийств и имеет авторитет. Поскольку ты сейчас преподаешь в Полицейской академии, тебя нельзя обвинить в том, что ты говоришь о своей больной матери. Ты идеальный кандидат, Харри. Что скажешь?

– Конечно, я помогу вам с Бельманом.

– Правда? Замечательно.

– Тем способом, которым я владею лучше всего. Я найду Валентина Йертсена. И этим я как раз сейчас очень занят, поэтому прошу меня извинить, Скёйен.

– Я знаю, что вы там напряженно работаете, Харри, но это ваше дело может занять некоторое время.


– А почему именно сейчас так срочно понадобилось подправить репутацию Бельмана? Позволь мне сэкономить время нам обоим. Я никогда не буду стоять перед микрофоном и говорить текст, написанный пиарщиком. Если мы положим трубки прямо сейчас, то сможем сказать: у нас состоялся цивилизованный разговор, который не закончился тем, что мне пришлось послать тебя ко всем чертям.

Исабелла Скёйен громко рассмеялась:

– Хорошо держишься, Харри. Все еще помолвлен с той соблазнительной черноволосой юристкой?

– Нет.

– Нет? Может, выпьем как-нибудь вечером?

– Мы с Ракелью больше не помолвлены, потому что мы женаты.

– Ага. Смотри-ка! А это нам помешает?

– Мне – да. А для тебя это, наверное, вызов?

– Женатые мужчины – лучшие, они никогда не доставляют неприятностей.

– Как Бельман?

– Микаэль чертовски мил, и целуется он лучше всех в этом городе. Но мне уже наскучил этот разговор, Харри, поэтому я отключаюсь. У тебя есть мой номер.

– Нет, у меня его нет. До свидания.

– Хорошо, но если ты не хочешь петь дифирамбы Микаэлю, могу ли я, по крайней мере, передать ему привет и сказать, что ты с радостью наденешь наручники на этого бедного извращенца?

– Говори что хочешь. Великолепного тебе дня.

Связь прервалась. Ракель. Он забыл, что она ему звонила. Он искал ее номер и ради смеха размышлял о предыдущем разговоре. Если бы приглашение Исабеллы Скёйен сработало каким-либо образом, возбудился бы он хоть немного? Нет. Да. Немного. Имеет ли это какое-нибудь значение? Нет. Это означает так мало, что он даже не стал задумываться, какая он свинья. Не в том дело, что он не был свиньей, но вот это крошечное возбуждение, этот непроизвольно возникший, почти вымышленный кусочек сцены – ее длинные ноги и широкие бедра, – появившийся и тут же исчезнувший, не был достоин обвинительного приговора. Нет, черт возьми. Он отказал ей. Хотя он знал, что именно из-за отказа Исабелла Скёйен позвонит ему снова.

– Телефон Ракели Фёуке. Вы говорите с доктором Стеффенсом.

Харри ощутил покалывание на затылке.

– Это Харри Холе. Ракель там?

– Нет, Холе, ее нет.

У Харри перехватило горло, и подкралась паника. Лед треснул. Он сосредоточился на дыхании.

– Где она?

Во время последовавшей за его вопросом паузы, которая, как показалось Харри, была намеренной, он успел подумать о многом. И из всех выводов, автоматически сделанных мозгом, был один, который он наверняка запомнит. Что сейчас все прекратится, что у него больше не будет того единственного, чего он желал. Что сегодняшний и завтрашний дни будут копией вчерашнего.

– Она в коме.

В растерянности или в полном отчаянии мозг пытался сказать ему, что кома – это название страны или города.

– Но она пыталась дозвониться до меня. Меньше часа назад.

– Да, – сказал Стеффенс. – А вы не ответили.





Глава 18

Понедельник, день




Бессмысленно. Харри сидел на жестком стуле и пытался сосредоточиться на том, что говорил мужчина, сидящий за письменным столом. Но слова имели столь же мало смысла, как и птичьи трели за открытым окном позади мужчины в очках и белом халате. Бессмысленно, как синее небо, как решение солнца именно в этот день греть жарче, чем на протяжении нескольких предыдущих недель. Бессмысленно, как плакаты на стенах, где были изображены люди с красной кровеносной системой и серыми органами, и как висевшее рядом с плакатами распятие с истекающим кровью Христом.

Ракель.

Она была единственным, что имело смысл в его жизни.

Ни наука, ни религия, ни справедливость, ни лучший мир, ни наслаждение, ни опьянение, ни отсутствие боли, ни даже счастье. Только эти шесть букв. Р-а-к-е-л-ь. Если бы ее не было, это бы не значило, что на ее месте была бы другая. Если бы не было ее, не было бы никого.

И не было никого лучше ее.

Они не могут отнять у тебя никого.